Стражи последнего неба - Борис Штерн

Действительно, жена авреха шла заплетающимися шагами, чуть не падая. Муж выскочил из автомобиля и бросился к ней. Он едва успел подхватить ее: молодая женщина, трепеща, повисла у него на руках.

— Поцелуй меня! — прошептала она чуть слышно.

— Что-что? — не понял аврех. — Что ты сказала?

Ему показалась, будто он ослышался. В присутствии посторонних профессионально изучающие Тору люди избегают даже прикасаться к жене, а поцелуй на улице мог присниться лишь в самом страшном сне.

Но действительность оказалось страшнее самых ужасных сновидений.

— Поцелуй меня! — продолжала шептать женщина. — Поцелуй немедленно, иначе умру.

Аврех оглянулся по сторонам. Вокруг стояла густая реховотская ночь, безлюдная улица, освещенная редкими фонарями, казалась совершено пустынной. Мешал только техник, но, как известно изучающим Закон, опасность для жизни отталкивает самые строгие запреты, и аврех осторожно поцеловал щеку жены. От нее пахло шампунем и розовой свежестью миквы.

— В губы, — прошептала женщина. — Поцелуй меня в губы.

Аврех закрыл глаза, осторожно прикоснулся губами к влажному рту женщины и умер.

Вместе с женой его бездыханное тело рухнуло на потрескавшийся асфальт. Техник вызвал «скорую», карета примчалась спустя несколько минут, но врач смог только констатировать смерть мужа и глубокий обморок жены.

Очнувшись, бедняжка не могла ничего вспомнить. От выхода из здания миквы до пробуждения на больничной койке ее память представляла собой сплошное белое пятно.

Врачи объяснили это шоком, смерть же авреха — поскольку семья категорически отказалась от вскрытия трупа — списали на закупоривший сердце тромб или обширный инсульт.

— Теперь же, — объясняли проницательные жители Реховота, — все стало на свое место. Нешикуля проникла в тело молодой женщины сразу после ее выхода из миквы и, говоря ее устами, выпросила у мужа поцелуй. Известно, что при поцелуе душа соприкасается с душой, Нешикуля забрала душу авреха и тут же исчезла.

— Если это она, — предположил Нисим на очередном совещании «большой тройки», — нужно выкрасить оконные рамы и дверные косяки в голубой цвет!

Он приподнял кипу и пригладил волосы. Прическа представляла собой весьма сложное сооружение. Дабы прикрыть лысину, Нисим отрастил уцелевшие волосы и зачесывал их от краев к центру, перекрывая голую макушку. В итоге вокруг его головы струился пробор, издалека напоминавший край кипы. В сочетании с настоящим краем кипы, пробор походил на волнистый карниз, архитектурное излишество эпохи барокко.

— Я человек Ренессанса, — отшучивался Нисим, мешая в кучу века и стили. О Ренессансе он всегда думал, что это название банкетного зала в Тель-Авиве, пока случайно не посмотрел, от нечего делать, телевизионную передачу, примерил на себя одеяния гигантов и решил, что их одежда ему впору. С того времени, к месту и не к месту, он упоминал Ренессанс, заслужив тем самым славу одного из образованнейших людей реховотского рынка. Дабы поддержать репутацию, Нисим регулярно заглядывал в Энциклопедический словарь и с его помощью не менее регулярно вворачивал там и здесь непонятные для работников рынка слова и словосочетания.

— Почему именно в голубой? — уточнил реб Вульф. — У нас такой краской туалетный домик выкрашен. Нехорошо получится, непонятно.

— С туалетом случайно совпало, — возразил Нисим. — А голубой — символ неба. Небесные воды, сакральная чистота… Ну, вы понимаете. А демоны, вроде Нешикули, обитают в нижнем мире, заполненном черной ритуальной грязью, и посрамить их можно только с помощью голубого цвета.

— Нет, — поразмыслив, отверг эту идею реб Вульф. — Странно будет выглядеть наша синагога. Думаем дальше.

Он поскреб пальцами бороду и погрузился в молчание. Коротко подстриженную седую растительность на щеках и подбородке реб Вульфа трудно было назвать бородой. Считая ее отличительным признаком раввинов и людей, профессионально изучающих Тору, реб Вульф тщательно соблюдал дистанцию, всем своим видом подчеркивая собственную незначительность по сравнению с мудрецами. Он, простой служка, мог позволить себе только намек на бороду, скромный признак причастности к высшему обществу.

По той же причине он носил не черный, а темно-коричневый костюм, и в синагоге всегда молился в одном из последних рядов. Став председателем совета, реб Вульф не изменил своих привычек и по-прежнему разговаривал со всеми ровным мягким голосом, старался при встрече первым произнести приветствие, а любой возникающий между прихожанами конфликт разрешить полюбовно, отыскав компромисс, устраивающий обе стороны.

— На Кубе, — нарушил воцарившуюся тишину Акива, — был подобный случай. Я слышал его от деда, а он от своего деда…

— Расскажи, расскажи! — оживился Нисим. — Может, альтернатива какая пробрезжит.

— Это произошло много лет тому назад, может, двести, может, триста, — Акива говорил медленно, то и дело поглаживая усики. Его речь не журчала и не лилась, а погромыхивала, точно старая, хорошо поездившая на своем веку телега. После каждой фразы он на секунду замирал, будто примеряясь, продолжать или нет, но секунда заканчивалась, и погромыхивание возникало вновь, с неизменностью надежно работающего механизма. — Неподалеку от Гаваны жил еврейский купец. Крепкий торговец, его обещание ценилось, точно вексель. Имени купца никто не помнит, а называли его Гевер, мужчина. Потому что вел он дела, как подобает мужчине: честно, достойно, без всяких там шахер-махеров. В Европу Гевер отправлял корабли с ямайским ромом, кубинским сахаром, табаком и кофе, а привозил дорогую мебель, ткани, модную одежду, вина и украшения.

Семья у него, даже по тем временам, была большая, больше десяти детей. Жену он взял из-за океана, откуда-то из Польши или Германии. На людях она почти не появлялась, проводя все время в заботах по хозяйству.

Во всем, кроме одного, Гевер мог служить примером для подражания. Но это одно сильно портило ему жизнь. Происходивший из нормальной семьи сефардских евреев, Гевер терпеть не мог Испанию. Он ненавидел испанские песни, презирал испанский язык, на котором говорил, бойкотировал испанские товары. Причина этой ненависти осталась неизвестной: возможно, в нем говорила обида изгнанных предков. Во всяком случае, с испанцами Гевер не торговал, чем сильно усложнил свой бизнес. Жену, по той же причине, он выбрал из ашкеназских евреев, выучил ее язык и разговаривал на нем с детьми и супругой.

И все же, несмотря на такую странность ведения торговли, дела Гевера шли прекрасно. Вскоре он разбогател настолько, что выстроил на берегу океана великолепную гасиенду. Огромный белый дом с башенками, просторным патио, галереей для прогулок, украшенной мраморными колоннами, флигелем для прислуги и глубоким, прохладным подвалом, куда по специальным рельсам закатывали бочки с ромом.

На сороковом году жизни с Гевером произошло то самое событие, о котором я собираюсь рассказать. По каким-то своим делам собрался он на Бермудские острова. Гевер не любил морские путешествия. Океан в те времена был неспокойным, пиратские бриги поджидали торговые суда в самых неожиданных местах. Сказать по правде, матросы на кораблях, принадлежащих Геверу, не сильно отличались от пиратов, а их капитаны были просто сущими разбойниками. Такие нравы царили в то время на флоте. Гевер хорошо знал, с кем он имеет дело, и поэтому старался избегать морских путешествий. Но бизнес есть бизнес — иногда приходится жертвовать покоем и подвергаться опасности.

Корабль вышел из гаванского порта рано утром. Стояла прекрасная погода, дул свежий ветер, и судно быстро продвигалось вперед. При удачном стечении обстоятельств путь от Кубы до Бермудов мог занять не больше двух суток. Но судьба распорядилась иначе…

На следующее утро корабль попал в полосу штиля. Океан лежал ровно, как ром в стакане, матросы от безделья слонялись по палубе и, перевешиваясь через борта, следили за мерным движением огромных медуз. Внезапно один из них закричал:

— Тонем, мы тонем!

Приглядевшись, капитан и помощник заметили, что судно действительно погружается в воду. Посланные в трюм матросы не обнаружили течи. Океан попросту затягивал в себя корабль, медленно, но неотвратимо. Смертельный ужас сковал экипаж. Совершалось неведомое, бороться с которым было невозможно.

— Шлюпка! — закричал Гевер. — Моя спасательная шлюпка!

Несколько лет назад, прочитав в Талмуде об особых местах в океане, где засасываются под воду предметы из любого металла, Гевер снабдил свои корабли специальными шлюпками, сработанными из чистого дерева. Даже уключины для весел представляли собой вделанные в борта петли прочного каната. Над Гевером потешалась вся Гавана, но его, похоже, это не задело.