Лишь время покажет - Джеффри Арчер

– Друзья, позвольте, я выскажусь прямо, – начал лорд Харви. – Меня попросили поставить вас в известность от имени двух семейств, что свадьба моей внучки, Эммы Баррингтон, и мистера Гарри Клифтона не состоится, к несчастью, ни сегодня, ни в какой другой день.

В этих последних четырех словах прозвучала некая окончательность – ужасная, если ты, единственный из присутствующих, в надежде еще цепляешься за соломинку.

– Я должен извиниться перед вами, – продолжал он, – на случай, если вам были причинены неудобства, поскольку это, безусловно, не входило в наши намерения. В завершение позвольте поблагодарить вас за приезд и пожелать благополучной дороги домой.

Я не был уверен в дальнейшем, но один или двое гостей поднялись с мест и начали медленно пробираться к выходу; в считаные мгновения тонкая струйка разрослась в ровный поток, пока наконец внутри не остались лишь те, кто стоял на алтарных ступенях.

Лорд Харви поблагодарил священника и сердечно пожал руку мне, прежде чем увлечь жену прочь из церкви.

Мама повернулась ко мне и попыталась заговорить, но чувства обуревали ее. На выручку пришел Смоленый Джек, который мягко подхватил ее под руку и повел, а сэр Уолтер взял под крыло Грэйс и Джессику. День выдался не из тех, которые матери и подружки невесты захотят вспоминать всю оставшуюся жизнь.

Мы с Джайлзом уходили последними. Он вошел в церковь моим шафером, а теперь покидал ее, гадая, не приходится ли мне сводным братом. Некоторые люди остаются с тобой в самые черные дни, тогда как другие отворачиваются, но лишь немногие избранные сближаются с тобой, чтобы сдружиться еще теснее.

Попрощавшись с преподобным Стайлером, которому, похоже, никак не удавалось подобрать слова, чтобы выразить сожаления о случившемся, мы с Джайлзом устало поплелись по мощенному булыжником двору обратно в колледж. Мы не обменялись ни словом, поднимаясь по деревянной лестнице ко мне в комнату, да и потом, когда погрузились в старые кожаные кресла и молча предавались воспоминаниям.

Мы сидели вдвоем, а день медленно превращался в ночь. В отрывочных фразах, которыми мы перебрасывались, не было ни смысла, ни логики. Когда упали первые длинные тени, эти предвестники темноты, которые так часто развязывают язык, Джайлз задал вопрос, о котором я не задумывался долгие годы.

– Помнишь, как вы с Дикинсом впервые побывали в особняке?

– Как я могу забыть? Это был твой двенадцатый день рождения, а твой отец отказался пожать мне руку.

– Ты когда-нибудь спрашивал себя почему?

– Думаю, сегодня мы выяснили причину, – заметил я, постаравшись, чтобы мой голос не прозвучал слишком уж безразлично.

– Вовсе нет, – тихо поправил Джайлз. – Сегодня мы выяснили, что Эмма, возможно, приходится тебе сводной сестрой. Теперь я понимаю, почему отец хранил в тайне связь с твоей матерью: намного больше его беспокоило, что о его отцовстве узнаешь ты.

– Я не понимаю, в чем разница, – признался я, уставившись на него.

– Вспомни единственный вопрос, который он задал тебе в тот раз.

– Он спросил, когда у меня день рождения.

– Верно, и когда он выяснил, что ты на несколько недель старше меня, то вышел из комнаты, не сказав больше ни слова. И позже, когда нам пришла пора возвращаться в школу, он даже не вышел из кабинета попрощаться, хотя это был мой день рождения. И вплоть до сегодняшнего дня я не понимал смысла его действий.

– Что важного в этой мелочи через столько лет? – удивился я.

– Именно тогда мой отец понял, что его первенцем можешь быть ты и титул, дело и все имущество достанутся не мне, а тебе.

– Но твой отец может оставить собственность кому пожелает, и это уж точно буду не я.

– Хорошо бы все было так просто, – возразил Джайлз, – но, как порой напоминает мне дедушка, его отца, сэра Джошуа Баррингтона, возвела в рыцарское достоинство королева Виктория в тысяча восемьсот семьдесят седьмом году за службу в судостроении. В своем завещании он указал, чтобы все его титулы, дела и имущество передавались старшему из живых сыновей, и так во веки веков.

– Но я не претендую на чужое, – возразил я, пытаясь его успокоить.

– Не сомневаюсь, – ответил Джайлз, – но тебе могут не оставить выбора, поскольку, когда пробьет час, закон потребует от тебя занять свое место во главе семейства Баррингтон.

Джайлз оставил меня вскоре после полуночи и отбыл в Глостершир. Он пообещал узнать, захочет ли Эмма увидеться со мной, ведь мы расстались, даже не попрощавшись, и заверил меня, что вернется в Оксфорд, как только у него появятся какие-либо новости.

Той ночью я не сомкнул глаз. Слишком много мыслей мелькало у меня в голове, и на миг – только на один миг – я даже подумал о самоубийстве. Но мне не нужна была подсказка Смоленого Джека, чтобы напомнить себе: это выход для труса.

Следующие три дня я не выходил из своей комнаты. Не отвечал на вежливый стук в дверь. Не подходил к телефону. Не вскрывал писем, которые подсовывали под дверь. Возможно, с моей стороны было грубостью не отвечать тем, кто всей душой желал мне добра, но избыток сочувствия порой угнетает сильнее, чем одиночество.

Джайлз вернулся в Оксфорд на четвертый день. Ему не нужно было ничего говорить, чтобы я понял: новости скверные. Как выяснилось, все было даже хуже, чем я ожидал. Эмма с матерью уехали в замок Малджелри, где мы собирались провести медовый месяц, и родственников не подпускали к нему на пушечный выстрел. Миссис Баррингтон поручила своим адвокатам начать бракоразводный процесс, но те не смогли передать ее мужу никаких бумаг, поскольку никто не видел его с тех пор, как он сбежал из ризницы. Лорд Харви и Смоленый Джек вышли из совета директоров компании Баррингтона, но из уважения к сэру Уолтеру не объявили о причинах такого решения публично, – впрочем, это не остановило разгулявшихся сплетников. Моя мать ушла из «Ночного клуба Эдди» и устроилась официанткой в ресторан отеля «Гранд».

– А как Эмма? – перебил я Джайлза. – Ты спросил ее…

– У меня не было возможности с ней поговорить, – ответил Джайлз. – Они уехали в Шотландию еще до моего приезда. Но она оставила для тебя письмо на столике в вестибюле.

Мое сердце забилось чаще, когда он протянул мне конверт, надписанный знакомым почерком.

– Если вдруг захочешь поужинать, я буду у себя.

– Спасибо, – ответил я невпопад.

Я сел в кресло у окна, выходившего на двор Кобба, не желая вскрывать письмо, которое, как я знал, не подарит мне даже проблеска надежды. В конце концов я все же разорвал конверт и достал три листка, исписанных аккуратным почерком Эммы. И даже тогда прошло еще некоторое время, прежде чем я смог их прочесть.

Поместье

Долина Чу

Глостершир

29 июля 1939 года

Милый мой Гарри!

Сейчас глубокая ночь, а я сижу у себя в спальне и пишу единственному мужчине, которого буду любить всю жизнь.

Глубочайшая ненависть к моему отцу сменилась внезапным спокойствием, и потому мне лучше написать эти слова сейчас, пока горькие обвинения не вернутся напомнить мне, сколь многого этот вероломный человек лишил нас обоих.

Мне жаль, что нам не дали расстаться как возлюбленным, но лишь как посторонним в многолюдном помещении. Волей судьбы мы никогда не произнесем слова «пока смерть не разлучит нас», хотя я уверена, что сойду в могилу, так и не полюбив другого.

Я никогда не удовольствуюсь одним воспоминанием о твоей любви, и пока есть хоть малейшая надежда на то, что твоим отцом был Артур Клифтон, не сомневайся, милый, я останусь тебе верна.

Мама убеждена, что со временем память о тебе, словно вечернее солнце, померкнет, а там и исчезнет, предвещая новую зарю. Наверно, она забыла, как в день нашей свадьбы говорила мне, что наша любовь чиста, бесхитростна, исключительна и, бесспорно, выдержит испытание временем, чему, по ее признанию, она сама могла лишь позавидовать, поскольку так никогда и не испытала подобного счастья.

Но до тех пор, пока я не смогу стать твоей женой, милый, я твердо решила, что нам не следует встречаться – не раньше чем мы докажем, что вправе вступить в законный брак. Никто другой не может надеяться занять твое место, и, если необходимо, я лучше останусь незамужней, чем удовольствуюсь подделкой.

Не знаю, настанет ли день, когда я не протяну руку в надежде найти тебя рядом, и смогу ли когда-нибудь уснуть, не прошептав напоследок твое имя.

Я бы с радостью пожертвовала остатком жизни, чтобы провести с тобой еще один год так же, как мы разделили минувший, и ни один закон, будь он придуман Богом или человеком, не сможет этого изменить. Я по-прежнему молюсь о дне, когда мы сможем соединиться перед лицом того же Господа и тех же людей, но до того, милый, я навсегда останусь твоей любящей женой во всем, кроме имени.

Эмма