Злая игрушка. Колдовская любовь. Рассказы - Роберто Арльт

— Мамочка… мамочка моя. Какая ты добрая!

— Мой мальчик…

И вдруг Ирене начинает говорить. Говорит она медленно, задумчиво, словно перед ней простирается печальная равнина и на этой равнине лежит человек, который нуждается в утешении:

— Если бы ты знал, мой мальчик, как я счастлива, когда держу твою голову на коленях! Ты как будто большой ребенок, ну, я не знаю… Сердце у меня наполняется нежностью, я воображаю, что ты мой сын, отец, муж, брат… Ты — все в моей жизни.

Бальдер садится:

— Родная… Говори, я тебя слушаю.

— Да, Бальдер. Я не знаю, что со мной было бы, если бы я тебя потеряла… Я не смогла бы жить. Я бы убила себя или сошла с ума. С каждым днем я люблю тебя все больше. О тебе только и думаю… Фортепьяно… музыка… разве все это важно для меня? Единственное, что мне нужно, — это ты… Хорошо бы нам уехать далеко отсюда, от той женщины… туда, где ты принадлежал бы мне одной… и я могла бы посвятить тебе свою жизнь.

— Милая…

— Никогда я не думала, что смогу так любить, Бальдер… Вальтер остался тенью в моей жизни. Девчоночье увлечение, разговоры у порога дома. Потом он попросил разрешения бывать в доме… а однажды не пришел… вот и все, Бальдер. Его я не любила… мне только казалось, что, я в него влюблена. Откуда мне было знать, что такое любовь.

Мозг Бальдера лихорадочно работает: «Видно, он ее и научил этим разным штукам!»

— А вот ты перевернул мою жизнь… Одна только мама знает, как я тебя люблю. Поэтому она и разрешила тебе приходить к нам. Да, мама меня понимает. Не знаю, отчего я тебя так люблю. У тебя добрая и благородная душа. Но до сих пор ты вел ужасную жизнь рядом с той женщиной, и это тебя чуть не погубило… Ты недоверчив… придумываешь то, чего нет…

Бальдер, пораженный тем, что она угадывает ход его мыслей, подтверждает:

— Верно… ты права… прости меня…

— Мне не за что прощать тебя, милый. Я только прошу тебя не думать обо мне дурно. Я добрая и очень тебя люблю. Ты еще на знаешь, какая я добрая.

Ирене говорит так убежденно, что Бальдера охватывает сочувствие и уважение к ней. Он думает: «В ее голосе — жалость и грусть женщины, потерявшей ребенка».

Ирене продолжает, нервным движением откинув со щеки вьющийся локон:

— Иногда ты меня упрекаешь, что я неразговорчива. Это не оттого, что я ни о чем не задумываюсь. Просто я привыкла так держаться, живя в нашем доме. Виктор говорит глупости, Симона отвечает ему еще большими глупостями. Что мне было делать? Я привыкла больше молчать. Единственным другом мне был Густаво, но он уехал… С ним мы и разговаривали, и гуляли… А потом я осталась одна…

В душе Бальдера вскипает горячая симпатия к отсутствующему брату Ирене. Его он представляет себе далеко-далеко, на ледяных нефтеносных равнинах, в бревенчатой хижине. Грохочет, разбиваясь о скалы, океан, а на западе, в фиолетовых горах, завывает ветер. Может быть, в этот самый миг Густаво спрашивает себя: «Что-то там поделывают мама и Ирене?»

Каждое слово Ирене вызывает в душе Бальдера горячий отклик. Ему становится стыдно, что он был так несправедлив к ней в своих мыслях, и он говорит:

— Дорогая, прости меня. Поверь, я очень тебя люблю. Если бы я тебя не любил, меня бы здесь не было.

— Да, Бальдер. Понимаешь, когда ты говоришь, я молчу не потому, что мне нечего тебе сказать, а потому, что больше всего на свете люблю тебя слушать. Прав ты или нет, но ты говоришь только то, что думаешь на самом деле. За это я много раз прощала тебя, когда ты делал мне больно. Душа у тебя очень добрая, мой мальчик… Очень добрая!

Бальдер чувствует, как к его горлу подкатывает ком. Девушка в этот момент преисполнена какого-то неземного величия. Ее слова гонят прочь все его сомнения, и те расправляют черные крылья и улетают из его души.

Он безумно счастлив рядом с этой простодушной девушкой, которая сейчас, склонившись над ним, целует ему руки.

— Девочка! Ну что ты делаешь?

Ирене смотрит на него с улыбкой, ее влажные глаза полны нежности. Взгляд Бальдера случайно падает на нотную тетрадь:

— Почему ты мне не сыграешь «Танец огня»?

Она с такой готовностью вскакивает и бросается к пианино, что, когда она усаживается на вертушку и кладет ноты на пюпитр, Эстанислао тоже встает и подходит к ней. Теперь он целует ей руки.

— Милый!

— Девочка, я никогда-никогда не оставлю тебя, что бы ни случилось.

Ирене, обернувшись к нему, благодарит его блаженной улыбкой, берет ласково за подбородок и указывает ему на диван, где он и устраивается, пока она играет арпеджио.

Оба молчат. Девушка слегка горбится над клавиатурой, поводя плечами. Вдруг локти ее отделяются от корпуса, и на Бальдера льются симметричные струи огненного дождя. Закорючки нот заполняют невидимую пентаграмму в его мозгу, существующую там извечно для того, чтобы теперь на ней отпечатывался чарующий его пламенный ритм.

Бальдер закрывает глаза. Он чувствует, как лицо его съеживается, точно лимон у огня.

Внезапно он попадает в пустыню, усыпанную голубоватыми чешуйками. Огненно-красные холмы загораживают мертвый горизонт, погруженный в черно-желтый, словно битум с чертополохом, мрак. Яркая звезда прочерчивает небесную твердь, хрупкую и синюю, как кристалл медного купороса. Где-то невидимая колдунья бьет в медный чугунок, цыгане с бронзовыми лицами, в зеленых плащах, идут по полю, направляясь к сиреневым холмам. Вдруг в глухой стене открывается окошко, и Бальдер видит в нем косматую голову старухи. Эстанислао «знает», что это ведьма шлет проклятия и горестно вопит, потому что на рассвете ее сына казнят, железный ошейник гарроты сломает ему шею.

Бальдер отдается ощущению счастья, которое порождает в нем музыка, он как бы раздваивается. Его призрачный двойник осторожно танцует на пуантах. Женщина — он узнает в ней Ирене — закрывает лицо руками.

Эстанислао возвращается к действительности. Девичьи пальцы быстро и легко скользят по слоновой кости клавиш. Ее нога нажимает и отпускает педаль.

Бальдер восхищается ее умением, ее тщательно причесанными волосами, которые на затылке расходятся, образуя светлый треугольный пробор, и двумя пышными волнами падают на грудь; он думает о том, сколько добрых намерений сеет она в его душе каждым своим поцелуем, и всецело отдается во власть плещущего моря звуков.

Желтые нотки пианиссимо кажутся ему звуками мавританской флейты, потом мелодия, нарастая, бьется в судорогах синкоп, пока не сливается в одну исступленную высокую ноту — это кульминация страсти, которая вдруг прерывается глухим ударом, за которым следует другой, удары все учащаются, переходят в набат, в огненный вихрь; Бальдер думает: «Какая сила в ее руках!» Затем неистовство крешендо стихает, звуки замирают, лишь красная птичка стучит клювом по тонкому стеклу. Затаенная жалоба сменяется нежной мольбой, но вдруг в смутной дали на фоне желтых проблесков в черном, как битум, мраке, вновь вспыхивает буйное красное пламя, гостиную сотрясают ритмичные удары — колдунья обеими руками бьет в медный котелок, и когда Ирене оборачивается к Бальдеру, щеки ее горят, а лучистые глаза спрашивают:

— Ну как?

Бальдер думает: «Способного молодого музыканта нельзя перехваливать»; и, вместо того чтобы дать выход своему восторгу, замечает чуть ли не придирчиво:

— Хорошо, девочка, но я слышал эту вещь на пластинке в исполнении Брайловского, у него такое туше, будто вся мелодия — вариация одной-единственной ноты…

— Да, это верно, тут все дело в легато. Мне не хватает техники. Зулема знает одного профессора… кажется, очень хорошего… Но, милый, я совсем забыла! Мама сказала…

Неожиданная мысль пронзает мозг Бальдера. Он вскакивает, подходит к Ирене, медленно поднимает руку и кладет ее девушке на плечо.

— Послушай, Ирене… буду я с тобой или нет, ты непременно должна продолжать заниматься музыкой. Понимаешь? Непременно. Ты должна добиться, должна добиться успеха, понимаешь?..

— Да, милый…

— Один раз снискав аплодисменты, ты потом без них уже не сможешь жить… Но надо работать, понимаешь? Много работать. Этого у тебя никто на свете не отнимет…

— Бальдер… Бальдер, какой ты человек…

— Да, так что ты хотела сказать про маму?

— Знаешь… я тебе сразу не сказала, чтобы сделать сюрприз. Мама сказала, чтобы я пригласила тебя к ужину.

— Прекрасно…

— Альберто тоже придет…

Бальдер снова охвачен радостью.

Жизнь вокруг улыбается ему. Он с нежностью смотрит на портрет подполковника. «Зачем он умер? Хорошо бы он был жив! За ужином поговорили бы с ним о саперном деле». Ирене забирается в уголок дивана, Бальдер кладет голову ей на колени, закрывает глаза и попадает в теплую тень, в ослепляющую ночь, сквозь которую его несет на руках надежный проводник. Подняв голову, он смотрит на Ирене и говорит: