Королева-распутница - Виктория Холт

Наваррец был удовлетворен соглашением, которое он заключил с королем Франции через королеву-мать. Гугеноты и католики получали одинаковый статус во Франции; девятнадцать городов передавались гугенотам Катрин покидала Наварру, и это радовало Генриха, поскольку он не доверял своей теще и не любил ее. Она увозила с собой Дайель, которая была очаровательной любовницей; однако в последние недели Генрих положил глаз на хрупкое, трогательное создание — мадемуазель де Ребур, отличавшуюся от всех прежних женщин короля Наварры — раньше Генрих предпочитал дам, пышущих, как он сам, здоровьем. Нет, он без сожаления предвкушал отъезд королевы-матери.

Марго так глубоко увязла в романе с красивым Тюренном, что позабыла о своей тоске по Парижу. Катрин отправилась назад на север; никто не пустил по этому поводу слезу.

Но ее волнения не закончились. Была предпринята попытка восстания в Салюсе — городе, важность которого определялась его нахождением на франко-итальянской границе Белльгард, правитель салюсского доминиона, прибыл в столицу и превратил ее в крепость.

Катрин услышала эту новость, когда путешествовала по Дофинэ, она вызвала Белльгарда к себе, но он проигнорировал приказ королевы-матери; она приказала герцогу Савойскому доставить к ней правителя Салюса; Катрин несколько недель испытывала раздражение из-за того, что ее свидание с Генрихом откладывается; наконец мятежника привели к королеве-матери.

Она приняла Белльгарда и герцога Савойского в присутствии кардинала Бурбона.

Катрин с грустью в голосе говорила им о достоинствах короля; обо всем сделанном им для своих подданных; она заявила, что испытала потрясение, узнав о существовании людей, не ценящих доброту монарха. Она немного поплакала. Произнесла свои любимые фразы: «Разве я не просто слабая женщина? Что я могу сказать вам? Как я должна поступить с предателем?»

Белльгард был так тронут слезами и красноречием Катрин, что заплакал вместе с ней; но когда она спросила его, что он собирается делать с салюсским доминионом, он наконец заговорил о религиозных противоречиях между его народом и французским двором; он подчеркнул, что необходимо принять во внимание волю граждан. Он сказал Катрин, что не может взять на себя ответственность за случившееся; народ избрал его своим глашатаем, потому что он — правитель Салюса.

— Месье, — сказала Катрин, отбросив образ слабой вдовы. — Я приехала сюда, чтобы раз и навсегда решить этот вопрос. Мы оба не покинем этот город, пока вы не поклянетесь в верности королю. Если вы не сделаете это…

Она пожала плечами и позволила себе продемонстрировать одну из тех ее улыбок, которые всегда пробуждали страх в людях.

Результатом беседы Белльгарта с королевой-матерью стало то, что он в присутствии совета поклялся в верности королю. Но Катрин не была удовлетворена этим поступком Белльгарда. Она окружила его шпионами; теперь она знала о каждом произнесенном им слове, о любом его шаге.

— Я не доверяю человеку, предавшему короля, — сказала она кардиналу Бурбону. — Делать это было бы неразумным.

Она определенно не доверяла Белльгарду. Однажды ночью он скоропостижно скончался. Еще днем он чувствовал себя отлично, съел обильный ужин, выпил обычное количество вина.

Теперь Катрин была свободна и могла отправиться к сыну.

Обняв благоухающего Генриха, она пролила искренние слезы.

Катрин быстро поняла, что за время ее отсутствия многое изменилось во французском дворе; она спрашивала себя, не следовало ли ей остаться в Париже вместо того, чтобы мирить католиков с гугенотами и налаживать брак людей столь ленивых и аморальных, что шансов на совместное счастье у них было не больше, чем у представителей враждующих религий?

Ее сильно взволновала деятельность одного человека, о котором она недостаточно много думала во время своего пребывания в Наварре. Забывать о существовании герцог де Гиза было неразумно.

Катрин обнаружила, что с момента ее отъезда из Парижа Католическая лига значительно окрепла. Она пустила корни по всей стране; в большинстве городов образовались ее отделения. Лигу поддерживали Рим и Испания. Чего она добивалась? Катрин была уверена, что истинная цель отличалась от провозглашаемой. Говорили, что Лига стремится дать людям утешение и покой, но Катрин подозревала, что смысл ее активности — утверждение власти одного человека.

Королева-мать поняла, что король не изменил своим экстравагантным привычкам. Жуаез и Эпернон стали его любимыми фаворитами; Жуаез был простодушен и глуп, но Катрин не до конца разобралась в Эперноне. Генрих раздаривал своим друзьям сотни аббатств, находившихся теперь в руках людей, которых не следовало и подпускать к ним Баттус устраивал уличные шествия; королевские банкеты стали вызывающе роскошными.

Катрин боялась очередной выходки ее младшего сына Анжу; когда королева Элизабет заявила Симерсу, — находясь в Англии, он пытался склонить ее к французскому браку, — что она не выйдет замуж за человека, которого не видела, Катрин почувствовала, что это — дарованный небесами шанс избавить Францию от молодого проказника; согласившись взять Анжу к себе, Элизабет заслужит искреннюю благодарность его матери.

Искавший новых приключений Анжу не возражал против путешествия; в июне он пересек пролив и высадился в Англии.

Катрин с помощью шпионов наблюдала за этим гротескным ухаживанием. Она знала, что Элизабет не уступает ей в хитрости, но англичанка обладала многими женскими качествами, отсутствовавшими у Катрин. Королева-мать со смехом следила за другой королевой, главной чертой которой она считала безмерное тщеславие. Она знала, что Элизабет заигрывает с Лейчестером, который, потеряв надежду жениться на королеве и стать королем Англии, недавно тайно вступил в брак с графиней Эссекс. Этому содействовали Симерс и его шпионы; по приказу Катрин они убедили, и Лейчестера в том, что переговоры о французском браке продвинулись вперед, и у него нет шансов жениться на королеве, остановившей свой выбор на герцоге Анжу.

Что касается методов ухаживания за сорокашестилетней женщиной, которыми пользовался двадцатипятилетний сын Катрин, то тут королева-мать предоставила ему свободу; он обладал большим опытом в таких делах.

Анжу, изменив свой вид, отправился в Гринвичский дворец просить аудиенцию у королевы; получив ее — она отлично знала, кто пожаловал к ней, Анжу бросился к ногам Элизабет и пробормотал, что он от восхищения теряет дар речи.

Элизабет нашла этот подход романтичным и очаровательным, хотя ее соотечественников смешили французские манеры и обычаи. Она сообщила своим фрейлинам, — и это стало известно Катрин, что Анжу значительно менее безобразен, чем ей внушали. Его нос действительно был большим, признала королева Англии, но у всех Валуа крупные носы; она не рассчитывала на то, что в этом отношении он отличается от своих родственников. Да, он не вышел ростом, но это пробуждает в ней нежность к Анжу. Ей нравились причудливые манеры герцога, его смелость. Он умел танцевать лучше любого английского придворного.

Катрин знала, что рыжеволосая королева тайком посмеивается над своим ухажером — так же, как и ее подданные. Знатная молодежь пародировала на улицах жеманную походку Анжу, смеша этим прохожих; юноши копировали экстравагантные туалеты герцога и его приближенных. Катрин знала: поняв, что над ним потешаются, Анжу придет в ярость; однако сухой английский юмор позволил избежать этого.

Королева обласкала его, точно обезьянку; она заставляла Анжу появляться с ней на людях, называла герцога «ее маленьким лягушонком».

Она, конечно, знала, что за ней следят. Она была достаточно кокетлива и тщеславна, чтобы получать удовольствие от ухаживаний чудного герцога, однако в то же самое время она просчитывала плюсы и минусы такого брака. Может ли сорокашестилетняя королева-протестантка выйти замуж за двадцатипятилетнего принца-католика? Для Элизабет это был не самый удачный брак; министры отговаривали ее от этого шага, но она была готова проявить благосклонность к этому союзу — ей хотелось, чтобы галантное ухаживание молодого человека продлилось как можно дольше. Катрин видела копию письма, которое направил королеве сэр Филипп Сидней; в нем шла речь об этом браке. Оно было смелым; читая его, Катрин испытала желание пригласить сэра Филиппа к себе на обед. Он недолго оставался бы в живых после этой трапезы.

Любимая, обожаемая королева! Как опечалился — если не возмутятся — ваши подданные, увидев вас вступившей в брак с французом-папистом, сыном современной Иезавели, брат которой пожертвовал своей сестрой, чтобы облегчить организацию истребления наших единоверцев. Будучи католиком, он не сможет и не захочет стать вашим защитником; взойдя на трон, он уподобится мечу Аякса, который не столько помогал обнажавшим его, сколько становился для них бременем.