Оно того стоит (ЛП) - Шейд С. М.

После первой фотографии Роман прислал еще одну на следующий же день. Это была фотография моей руки, держащей шоколадного голубя. Потом была фотография моей красивой руки, держащей вибратор на кровати — чьей кровати? Простыни были белыми, и это было все, что я могла видеть за вибратором и рукой. И чей это вибратор?! Один из моих вибраторов, вот чей. Как он достал мой вибратор?

В следующий раз это была ладонь на заднице — надеюсь, это была его задница. Затем он оказался рядом с букетом роз, держа карточку, которую я не могла прочитать, благодаря размытому изображению, когда я попыталась увеличить его.

Конечно же, новое сообщение от него, и снова это случайная картинка. Он ничего не объяснил. Он не отвечает ни на один из моих вопросов.

На этот раз моя протезная рука ощупывает грудь манекена в магазине нижнего белья.

Не знаю, как я ко всему этому отношусь. Ну, я чувствую себя изнасилованной, хотя уверена, что это бледнеет по сравнению с тем, что должен чувствовать манекен. Насколько я знаю, этот манекен может быть связан с выходкой моего отца, правда его надувная пассия скоро станет бывшей.

— Это было бы неловкое воссоединение семьи, — бормочу я себе под нос, содрогаясь.

— Что? — спрашивает Эмитт.

Я поднимаю глаза и встречаюсь с ним взглядом, поджимая губы.

— Можно задать тебе вопрос?

Он пожимает плечами.

— Конечно.

— Что значит, когда парень крадет твой протез и прикасается к таким случайным вещам, как орехи, шоколадные голуби, розы, задница и сиськи манекена?

На этот раз его брови пытаются буквально соскочить с лица.

— Я бы сказал, что это полный пиздец.

— По шкале странных моментов от одного до десяти, где десять — это самое высокое значение, где бы оно могло быть?…

— Двадцать, — говорит он, содрогаясь.

— Я сказала, от одного до десяти.

— Я знаю. Но по-прежнему считаю, что это солидная двадцатка.

Хм. По моей шкале я говорила о самом большем — четырех, но он, кажется, твердо стоит на своем.

Прежде чем успеваю сказать что-то еще, кто-то звонит в дверь, и Эмитт подбегает, чтобы открыть. Наш дом устроен странно. То, что фактически можно считать домом, плавно перетекает в офис моего отца, затем в его огромный магазин, который раньше был гаражом. Он расширил его, чтобы сделать его больше похожим на гараж на десять автомобилей, но это просто техника и прочая околотехническая ересь. Наверху — моя маленькая квартирка, но я провожу здесь почти столько же времени, сколько наверху, потому что моя ювелирная комната находится в задней части моей старой спальни.

— Каша, я думаю, это тебя, — кричит Эмитт.

Я в замешательстве направляюсь к двери. Когда я добираюсь до нее, Эмитт улыбается, прислонившись к двери, а посыльный протягивает мне две вазы с розами.

Эмитт помогает мне их взять, а я расписываюсь в документах

— Кто прислал эти…

Доставщик уходит прежде, чем успеваю закончить свой вопрос, делая вид, что у него есть более важные дела, чем доставка роз из фургона доставки роз, за что ему платят.

— А не грубо ли? — ворчу я, пытаясь найти карточку.

— На этом нет карточки, — говорит Эмитт, явно пытаясь помочь мне.

На единственной карточке просто написано: «КАША».

На мгновение я задумываюсь о Романе, но потом вспоминаю, что мама любит розы. Теперь, когда мы помирились и начали регулярно разговаривать, я уверена, что это она посылает мне оставшуюся оливковую ветвь в знак примирения… или, может быть, типа разновидность дерева или что-то еще.

Мы с Эмиттом кладем розы и пожимаем плечами в недоумении.

— Ты сегодня вернешься к нам на работу? — спрашивает он, когда я иду за ним по лабиринту, который мы называем домом, прихватив с собой бутерброд.

— Просто позволю папе загрузить всю информацию с Джилл, — рассеянно говорю я, прежде чем откусить кусочек.

На папе странные маленькие очки, которые с каждым годом становятся все удлиненнее. У них сейчас тема с заостренными оправами. Он приподнимает один слой увеличительных стекол, отворачивая их в сторону. Потом еще, и еще, и… Блин. Сколько их у него там?

Наконец, он добирается до тех линз, которые не делают его глаза похожими на глаза инопланетной рыбы.

— Каша! Останови поток этих чертовых сообщений! — рявкает он, а я ухмыляюсь, как озорная девчонка.

— Что? Не знаешь, как переписываться с дышащими женщинами? — говорю с тенью удивления.

Эмитт давится, и Дженни — вторая, молодая и очень милая практикантка отца — роняет свои инструменты на пол, прежде чем споткнуться. В свете прошедших событий, это больше похоже на некрофилию, чем… как называется фетиш на перепихон с пластиковой куклой?

У папы сейчас нездорово красный цвет лица.

Зарвалась, Каша.

— Это был просто эксперимент! — шипит папа, только подогревая слух о пристрастии к некрофилии.

Очевидно, хорошая дочь прекратила бы это, чтобы его интерны не трезвонили повсюду о том, что он подтрахивает мертвых.

— Это был эксперимент по определению того, насколько глубоко твой член может погрузиться в вычурную надувную бабу? Или ты замерял свою скорость? Может быть, выносливость? — я останавливаюсь, потому что меня тошнит. Также выбрасываю остатки сэндвича в мусорное ведро, потому что у меня пропал аппетит.

Глаза отца чуть не вылезают из орбит, а Эмитт оборачивается, сотрясаясь от беззвучного смеха. Дженни в ужасе смотрит на отца, ожидая подтверждения. Бедная девушка. Ей едва исполнилось двадцать, и безумие, царящее в доме Дженсенов, постепенно развратило ее.

— Пожалуй, я лучше постою вон там, — говорит Дженни, направляясь к машине, в которой больше всего колокольчиков и свистулек.

Эмитт следует за ней, поднимая руки в жесте «какого хрена» и улыбаясь мне. Я только пожимаю плечами в ответ. Легкая усмешка трогает мои губы, когда Дженни спотыкается и роняет отвертку. Как только Эмитт наклоняется, чтобы поднять ее, она смотрит на его задницу. Вздох. Она определенно стала испорченной. Надеюсь, когда-нибудь мне снова понравится эта задница.

— Мы больше не обсуждаем мою личную жизнь, — шипит папа.

— Это ты так говоришь, — язвительно замечаю я, переводя взгляд на разъяренного отца.

— А как насчет твоей личной жизни? — интересуется папа, выгибая бровь. — Твоя мать позвонила и сказала, что мне лучше убедиться, что ты не против того, чтобы переехать от меня, если у вас с Роландом все срастется.

— Романом, — решительно поправляю я. — Но ничего не вышло, так что не беспокойся.

Я не упоминаю о загадочных посланиях, потому что не уверена, что понимаю их смысл.

— Это он… — умолкает он, нахмурив брови.

— Парень, который видел тебя по самые яйца в «пластиковой Сьюзи»? Еще бы.

Он издает стон.

— Ты никогда не забудешь об этом, верно?

Воздух прорезает звук дверного звонка, предупреждая нас, что сегодня утром у парадной двери основного дома нас ожидает еще один гость. Эмитт трусцой бежит через весь склад, чтобы открыть дверь, в то время как глаза Дженни всю дорогу бегают по его твердым ягодицам.

— Из-за этого у меня на всю жизнь остались шрамы. Так что нет, я не позволю тебе забыть об этом в ближайшее время.

Резко вздрагиваю, просто чтобы подчеркнуть, насколько травмирована, но он просто закатывает глаза и начинает опускать очки, щелкая линзами по одной. Когда он заканчивает, его глаза превращаются в два гигантских зрачка, и он снова смотрит на свою миниатюрную деталь.

Пока он использует какую-то жужжащую штуковину, чтобы сделать дым на какой-то проволочной штуковине, я опираюсь бедром на стол.

— Я думала, ты хочешь проверить Джилл.

— Да, но сначала мне нужно найти закоротку здесь…

— Еще одна доставка для тебя, — говорит Эмитт, возвращаясь. — Они сказали, что положат это куда угодно, туда, где же ты захочешь это взять? — добавляет он.

— Я?

Он кивает.

Сколько роз мама еще пришлет? У папы начнется аллергия, когда он туда войдет.

— Просто отправь их ко мне в комнату.