Любовь в изгнании / Комитет - Баха Тахер

Литературные шедевры с трудом поместились, заняв целый угол. Великие имена, начиная с Шекспира, Пушкина, Сервантеса и кончая Гарсия Маркесом и Нагибом Махфузом.

Еще на одной полке были собраны биографии великих деятелей мировой истории, которые своими идеями, делами, жертвами определили высшие ориентиры человечества. Пророк Мухаммад, Абу Зарр ал-Гифари, Абу Саид ал-Джаннаби, Ибн Рушд, ал-Маарри, Карл Маркс, Фрейд, Ленин, Джамал ад-Дин ал-Афгани, Таха Хусейн, мадам Кюри, Альберт Швейцер, Фучик, Хо Ши Мин, Кастро, Че Гевара, Лумумба, Бен Барка, Бен Белла, Фараджаллах ал-Хилу, Шухди Атиййа, Гамаль Абдель Насер.

Я задумался. Тяжелый металлический звон заставил резко обернуться. В нелепой позе со спущенными до колен штанами, Коротышка пытался поднять с пола огромный черный пистолет. Ему это быстро удалось, и оружие исчезло в молниеносно натянутых брюках. Он поднял голову, но я успел отвести взгляд. Стало быть, упиравшийся в бедро твердый предмет не был сном, только от ночных страхов я вывернул наизнанку знаменитый фрейдистский символ, когда мужской орган сравнивается с пистолетом. Смешно!

Да, все это было бы смешно…

Опять под ложечкой ожило ощущение близкой опасности.

Мы вернулись в комнату и сели, как прежде, друг перед другом.

Итак, что все это значит и как мне теперь быть?

Только сейчас я впервые подумал о том, о чем раньше — из страха или упрямства — не допускал мысли. А если… если отказаться? Этот простой выход показался теперь таким естественным и разумным, что я едва не подпрыгнул от радости. На секунду стало легко, будто упал, наконец, камень, висевший на шее.

На самом деле, что случится, если я заявлю Коротышке об отказе сменить тему и о намерении довести до конца исследование феномена Доктора, пусть даже ценой полного провала в Комитете?

Я пристально посмотрел в косящие глаза, обдумывая появившуюся возможность, и, словно угадав мои мысли, Коротышка недобро ухмыльнулся. Отвратительная гримаса окончательно сбила с толку — так ли все просто, как мне показалось?

ОНИ утверждают, будто мне предоставлена полная свобода выбора. Захочу — соглашусь, захочу — откажусь. Предположим, я отказываюсь. Мой гость говорит: «Жаль, конечно, но вам видней. Мы расстаемся. Не думаю, чтобы Комитет когда-нибудь снова заинтересовался вами. Прощайте». Я провожаю его до двери: «Счастливого пути». И все, конец.

Конец кошмару!

Тогда зачем пистолет?

В тот же миг стало ясно — зачем. Ясно, что мне уже не выйти отсюда.

Дрожащими непослушными пальцами размял сигарету. Закрыл глаза и попытался перебрать ушедшие годы, ища в них какой-нибудь смысл и силы для сегодняшнего сопротивления.

Идеалы. Как много они значили в юности!

Трудно поверить, но по мере взросления мне ни разу не пришло в голову усомниться хотя бы в какой-то их части. С течением лет самые наивные и нежизнеспособные тихо отмирали, но за оставшиеся я цепко держался, пытаясь как-то совместить их с законами реальной жизни.

Сколько нужно было сил, чтобы вопреки здравому смыслу все время превозносить их, постоянно утверждать эти якобы незыблемые представления, когда события меняющегося мира, то и дело, давали наглядные уроки несостоятельности заученных в детстве догм!

Я избегал споров на подобные темы, искренне думая, будто сомнениями предаю их — мои идеалы. И что они мне, в конце концов, дали? Неверие и опустошенность.

Но должна быть хотя бы капля смысла в бурной и, вроде бы, наполненной важными делами прошлой жизни!

Похоже, смысл остался только в одном — в работе над тайной Доктора.

Я открыл глаза.

Коротышка в упор сверлил меня сходящимся взглядом.

Пришлось улыбнуться как можно беззаботнее. — Никак не проснусь! Не желаете ли выпить для бодрости кофе? — Как вам угодно.

Мы направились в кухню. Коридорное зеркало, мимо которого я проходил, на секунду показало мое несвежее, измученное лицо с красными глазами и воспаленными веками.

Начались привычные кухонные хлопоты.

— Вы не возражаете против кофе по-турецки?

Он угрюмо промолчал, уткнувшись в книжные полки.

Меня это мало смутило; как известно, молчание может означать согласие.

Главное — найти подходящую джезву. Пожалуй, вот это, среднего размера.

— Сколько сахара?

Беспорядочно листая первую попавшуюся книгу, Коротышка настороженно сверлил меня взглядом.

— Немного.

Маленькой ложки на кухонном столе не оказалось — она нашлась все в том же ящике. Рядом с тесаком.

Сердце подпрыгнуло… Я вынул ложечку, спокойно задвинул ящик, насыпал сахар и кофе, залил водой и поставил джезву на огонь. Сразу же вымыл и вытер ложечку. Открыл ящик, положил ее на прежнее место рядом с ножом, быстрым внимательным взглядом осмотрел блестящее лезвие. Не спеша, задвинул ящик, стараясь не закрывать слишком плотно.

В джезве перемещались слабые, крошечные течения. Они становились все злее и хаотичнее и, стремясь вырваться наружу, вдруг подняли в яростном кипении толстую лепешку пористой пены.

Я чуть не упустил кофе.

Быстро снял джезве с огня, выключил газ. Расставил чашечки. Впервые за долгое время мне было легко и спокойно — я знал, что делать дальше.

V

Сегодня Комитет пригласил меня во второй раз.

К назначенному времени ОНИ были в сборе, и старик-охранник без всяких вопросов сразу же впустил в комнату.

В ней царила скорбь невосполнимой утраты.

Знакомые персонажи (кроме, разумеется, Коротышки) сидели за длинным столом в прежнем порядке — во главе с ничего не видящим и почти ничего не слышащим, но все еще живым председателем.

На лацканах пиджаков мужчин топорщились траурные банты, вдоль стен теснилось невообразимое множество венков с блестящими черными лентами и большими карточками, на которых крупными буквами было написано имя приславшего венок. Все это производило большое впечатление.

Комитетчики, по своему обыкновению, сразу же зашуршали бумажками, с озабоченными лицами, передавая их друг другу, открывая и закрывая какие-то папки. Иногда они ненадолго отрывались от своего важного дела, минуту-другую разглядывали меня и снова углублялись в работу.

От нечего делать я принялся читать на венках имена скорбящих.

Никогда бы не подумал, что причинил горе такой массе знаменитых современников. Шутка ли, среди них президент США Картер и первая леди, вице-президент Уолтер Мондейл, советник по национальной безопасности Бжезинский, бывший государственный секретарь Киссинджер, несколько бывших президентов, в том числе Никсон, Форд, президент международного банка Макнамара, Рокфеллер, Ротшильд, члены правления компании «Кока-кола», директора международных банков, военных концернов, компаний по производству жевательной резинки, сигарет, лекарств, электронной техники и электрооборудования, нефтяных компаний, правительств Франции, Западной Германии, Англии, Бельгии, Италии, Австрии, директора компаний «Мерседес», «Пежо», «Фиат», «Форд», «Боинг» и, наконец, император Японии. Но это еще не все. Израильский премьер-министр Бегин, его министры Даян и Вейцман, главы военных режимов Чили, Турции, Пакистана, Индонезии, Боливии, Филиппин, президент Заира Мобуту, арабские короли и президенты, члены семьи бывшего иранского шаха, «Мама Док» с Гаити, руководители КНР, Румынии, Южной Кореи, правительство Австралии.

Сдвинутые в огромную кучу, маялись венки с карточками от самых блестящих деятелей арабского мира. Руководители правящих партий, ответственные работники в области идеологии, государственной безопасности, обороны, планирования, строительства, «доктора» всех мастей, включая, разумеется, и моего соотечественника — самого «блестящего» из всех. Мне надоело напрягать зрение, разбирая имена в дальнем углу, и я повернулся к столу.

Большинство сидевших за ним было мне знакомо по предыдущим встречам и, хотя их лица закрывали зловещие черные очки, многих удалось опознать. Все были угрюмы и замкнуты.

До сегодняшнего дня я дважды имел счастье видеть беспросветную мрачность этих лиц, привык к ней и даже перестал замечать. Но сейчас ОНИ выглядели необычно, и, поначалу до меня не доходила суть такой перемены.

Помогла Анис, и даже не она сама, а ее наряд — военная форма с красно-золотыми знаками отличия. Ого, вот так Анис! Кроме нее в мундирах были двое мужчин, но не те, кто носил их раньше, а совсем другие — прежние штатские. Поискав глазами, я нашел бывших военных в обычной гражданской одежде, причем одного из них — с большим трудом, настолько изменил его деловой костюм.

Боже, что значит это массовое переодевание? Еще вчера я был уверен, что Комитет состоит из военных и штатских, а теперь не могу понять, с кем имею дело: с военными, иногда переодевающимися в гражданскую одежду, или со штатскими, почему-то вдруг напялившими на себя мундир? И что лучше?