Франкенштейн и его женщины. Пять англичанок в поисках счастья - Нина Дмитриевна Агишева
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Два месяца назад мадам Посникова уехала в Петербург по делам — и эти две недели были для меня лучшим временем, проведенным в России. И Джон, и Дуня оказались в полном нашем с мистером Гамбсом распоряжении — и мы играми, лаской добились таких результатов в их обучении, каких не могли достичь в течение целого года. Мальчик был счастлив, что мог наконец спокойно съедать свой завтрак — без проверки его знаний прямо за обеденным столом и нравоучений, которые чаще всего заканчивались наказаниями. Джон — искреннее дитя, неслучайно, прощаясь с матерью, пока та аффектированно заламывала руки — как же я вас оставляю! — он прошептал: «Маман, честное слово, я очень стараюсь заплакать, но у меня не выходит». За что тут же получил подзатыльник от отца.
Пожалуй, мне стоит подробнее сказать о моем друге Германне Гамбсе, тем более что он этих строк никогда не прочтет. Хотя я не против того, чтобы даже прочел. Он старший сын пастора из Страсбурга и исключительно благородный и глубоко мыслящий человек. Он признался, что до встречи со мной вынужден был понапрасну растрачивать все свои интеллектуальные и эмоциональные силы на русской почве — здесь они никому не нужны. С ним мы обсуждаем старую и новую литературу, философию, и я даже нарушаю данный самой себе запрет и рассказываю ему немного о Шелли и нашем круге. Он очень напоминает мне Перси — своей пылкостью и любовью к поэзии. Нет, я не влюблена в него. Как все немцы, Германн очень сентиментален и чувствителен. Однажды у нас был непростой разговор: он признался мне, что его отношение ко мне выходит далеко за рамки одной лишь дружбы, но я твердо сказала, что не могу ответить тем же. Мне повезло: это не сделало его несчастным, и наша взаимная приязнь только усилилась, а общение осталось единственным утешением в этой чуждой и странной среде. По крайней мере, я знаю, что, если заболею или умру, рядом будут не чужие, равнодушные ко всем моим страданиям люди, а преданный друг. Что же до остального — все похоронено и покрыто пеплом. Я теперь типичная английская гувернантка, застегнутая на все пуговицы до подбородка. Всё, пора идти к Дуне и давать урок французского. Сегодня на нем собирается присутствовать незамужняя племянница Марии Ивановны — еще один негласный надзор.
Четверг, 19 мая
Важное событие: вчера после обеда мы — Мария Ивановна, мистер Гамбс и двое детей — уселись в карету и отправились в Иславское, где, скорее всего, проведем все лето. Приехали в половине восьмого вечером и сразу побежали смотреть окрестности — они прекрасны! Поля, рощи и петляющая вдали река настраивают на лирический лад, а легкий освежающий ветерок даже заставил меня вспомнить благословенные вечера на побережье Леричи. Я так устала, что решила пораньше лечь спать и пошла в свою комнату сразу после того, как пожелала Дуне спокойной ночи. Но не тут-то было: клопы — огромные и ненасытные! В итоге я всю ночь просидела в кресле возле раскрытого окна, а так как ночи здесь еще холодные, то сейчас чувствую себя совершенно больной и разбитой.
В сущности, я всегда несчастна и не могу ничему порадоваться — прежде всего потому, что постоянно окружена людьми с их ни на минуту не прекращающимися склоками. Зимой это не так чувствуется почему-то — все немного впадают в спячку, но с приходом тепла, когда природа оживает, грубые голоса и вульгарные манеры особенно отвратительны. Вся красота окружающего мира исчезает для того, кто обречен жить среди этих лишенных вкуса особей. Сердце наполняется желчью. Напрасно ищешь уголок в шумном и беспорядочном доме, где можно было бы сосредоточиться и предаться мечтам, — я чувствую себя несчастным еретиком, которого со свистом и улюлюканьем преследует толпа. Я хотела бы хоть как-то запечатлеть то отвращение, которое эти люди вызывают во мне. Они похожи на ворон, навсегда покинувших леса, и деревья, и горы, и поля, где нежно поют жаворонки, и теперь, торжествуя, терзают падаль. Они отказываются от своего Создателя.
* * *
Паулина дрожащей рукой закрыла тетрадку. Сколько горечи! Притом что тетя живет в богатом доме, у нее своя комната, она столуется вместе с домочадцами и то и дело упоминает о том, как приятно пить чай на балконе с видом на реку. Она копит деньги, занимаясь английским не только с детьми Посниковых, но и с другими дворянскими отпрысками, которых окрест множество. Она музицирует вместе с известным дирижером, композитором и пианистом Иосифом Геништой (он тоже дает уроки в доме) и отзывается о нем в самой превосходной степени. Она ведет с мистером Гамбсом и другими молодыми людьми беседы об истории и литературе. Одно рассуждение Клер — со ссылкой на лекцию мистера Гамбса — так понравилось Паулине, что она даже выписала его себе на отдельный листок: «Французская литература начиналась со Слова (Belles lettres) — потому что она появилась в этой стране раньше науки. В то время как немцы к тому моменту, как обзавелись литературой, были уже очень образованными людьми. Немецкая литература поэтому — плоть от плоти своей Праматери — науки и философии: она вся проникнута этим знанием. Французов же это не очень интересует, они живут и дышат по-другому». Паулине, страстной поклоннице Бальзака и Стендаля, это оказалось особенно близко. Тут же, в объяснение мрачного душевного состояния тети, она вспомнила отрывок из письма друга Шелли Тома Хогга, на которого Клер в свое время страшно обиделась за такие слова и даже прервала на какое-то время переписку: «Где бы Клер ни оказалась, она объявит это место самым ужасным местом в мире. Она ведет себя как героиня романа, вечно всем недовольная, и ждет, что явится принц и спасет ее. Но что касается России, боюсь, у нее достаточно причин, чтобы реально быть раздраженной от пребывания в этой стране».
Увы,
