Екатерина Великая. Биография - Гина Каус

Она отлично сознает, что можно осчастливить народ, но никоим образом немыслимо сделать счастливыми всех составляющих его людей. Что бы она ни делала, всегда окажутся недовольные. Именно потому, что все с таким напряженным интересом ожидают ее действий, ей предоставят слишком мало времени, чтобы оправдать оказанное ей доверие. Через несколько месяцев те, чьи надежды окажутся неосуществленными, станут винить в том ее, вспомнят, что она не имеет законных оснований занимать престол, начнут снова помышлять о Петре. Петр на престоле являл собою смешную фигуру. Петр в Шлиссельбурге, Петр узник – только несчастный, достойный сострадания человек. Сколько времени понадобится на то, чтобы насмешливое и презрительное отношение к нему сменилось сожалением? Сколько времени понадобится слабой человеческой памяти на то, чтобы сплести узнику венок из сострадания и недовольства, создать благочестивую легенду, превратить мученика в героя и в нового воплотителя несбывшихся надежд?

Вот те заботы, которые нарушают спокойствие и Екатерины, и России. О них не говорят прямо. Говорят только о плохом месторасположении Шлиссельбурга, находящегося в слишком непосредственном соседстве со столицей, о том, что Шлиссельбург не может противостоять штурму небольшого количества вооруженных людей. Говорят о той нелепости, что в одной и той же крепости держатся в заключении два русских императора (подросший Иоанн тоже находится там), в то время как престол занят чужой по крови немецкой принцессой. Поговаривают также о лучшем из "всех возможных решений" – скорейшей естественной смерти Петра. Основания для таких разговоров имеются, потому что 3 июля Петр начинает страдать коликами и сильными головными болями.

Петр никогда не отличался богатырским здоровьем, волнения последних дней на него очень повлияли, по дороге из Кронштадта в Ораниенбаум и во время краткого пребывания в Петергофе он неоднократно падал в обморок – разве нельзя допустить, что его слабый подорванный алкоголем организм окажется не в состоянии справиться со страхом и болезнью? Петр потребовал своего гольштинского врача Людерса. Но гольштинец не имеет не малейшего желания разделять неопределенное время заключения со своим сверженным повелителем, он заявляет, что болезнь носит совершенно невинный характер и прописывает Петру слабительное. Звезда Екатерины, споспешествовавшая до сих пор ее взлету такой неправдоподобной серией счастливых случайностей, отказывает ей в "лучшем из возможных решений".

Екатерина не единственный человек, мечтающий о таком "решении". Те, кто вознесся вместе с нею, кто держится только ею, следовательно, в первую очередь братья Орловы, должны столь же горячо, а может быть, и еще пламеннее желать такого исхода. Орловы никогда не занимались изучением философии и проблемы прав человека, они солдаты и обладают моралью солдат. Человек в их глазах ценен лишь постольку, поскольку он полезен для отечества, а в настоящий момент Екатерина и отечество тождественные понятия. Орловы относятся к смерти чрезвычайно просто: они не боятся ее, не придают ей особого значения. Сегодня ты, а завтра я – вот и все, тут не о чем много разговаривать.

К шести часам вечера 6 июля из Ропши прибывает запыхавшийся гонец и вручает императрице, которая находится, к счастью, только в обществе гетмана Разумовского и Панина, письмо от Алексея Орлова. Оно написано неуклюжей рукой солдата, находящегося к тому же, очевидно, в нетрезвом состоянии, на грязноватом листке серой бумаги.

Письмо гласит:

"Матушка, милосердная Государыня… Как мне изъяснить, описать, что случилось: не поверишь верному своему рабу; но как перед Богом скажу истину. Матушка!.. Готов идти на смерть; но сам не знаю, как эта беда случилась. Погибли мы, когда ты не помилуешь. Матушка, его нет на свете… Но никто сего не думал, и как нам задумать поднять руки на Государя… Но, Государыня, свершилась беда. Он заспорил за столом с князь Федором (Барятинским). Не успели мы разнять, а его уже и не стало. Сами не помним, что делали; но все до единого виноваты, достойны казни. Помилуй меня, хоть для брата. Повинную тебе принести и разыскивать нечего. Прости или прикажи скорее окончить. Свет не мил; прогневили тебя и погубили души на век".

В подлинности этого письма сомневаться не приходится. Только Достоевский был бы в состоянии несколькими мрачными штрихами так верно передать душевное смятение пьяного злодея, эту чисто русскую смесь звериной грубости с метафизическим страхом, этот элементарный порыв мучащегося греховного сердца. Письмо безусловно подлинно, подлинен и страх Алексея Орлова перед гневом императрицы, – значит, она не давала поручения убить, хотя бы косвенно. Для каждого светского суда этот грязный серый листок бумаги послужил бы к полному оправданию Екатерины.

Более чем тридцать лет спустя ее сын Павел находит среди ее бумаг это письмо и восклицает:

– Слава Богу, наконец-то разъяснены все мои сомнения: моя мать не была убийцей моего отца!

Она не поручала убить Петра, но хотела его смерти, не могла не хотеть его в том положении, в котором она находилась. Смерти, естественной смерти, как "самого лучшего из всех возможных решений". Ну, а убийства?

Если она и не пыталась ни словом, ни благосклонным взором завербовать услужливую руку, которая осуществила бы ее затаенные мечты, то не играла ли она все же немного в руку Провидению, не дала ли ему случая привести в исполнение свои неисповедимые намерения? Она разлучила Петра с его возлюбленной, единственным искренно ему преданным человеком. Это первое. Второй факт сводится к тому, что Петра на протяжении восьми дней оставляли в Ропше, хотя еще 29 июня, то есть во время государственного переворота, отправлен был курьер в Шлиссельбург, чтобы привести там в порядок комнаты Для сверженного императора.

Вслед первому курьеру был отправлен 30 июня второй, который должен был озаботиться обустройством этих комнат, и 1 июля в Шлиссельбург были действительно доставлены некоторые предметы обстановки. Но потом прошло шесть дней, в течение которых ничего, ровно-таки ничего не было сделано в этом направлении. Ни в одном архиве нельзя найти ни одной строчки, написанной 1 июля и относящейся к переезду Петра в Шлиссельбург.

Это, правда, еще не есть убедительное доказательство: эти шесть дней Екатерина была настолько занята совещаниями, приемами и празднествами, что представляется вполне допустимым, что в суматохе, вызванной необходимостью издания настоятельнейших манифестов, распоряжений и указов, она отложила вопрос об интернировании Петра на потом, на более спокойное время. Это допустимо, хотя в первые дни вопрос о Петре и считался чрезвычайно спешным.