Кремлевская пуля - Алексей Макеев

– Да, действительно, – согласился Гуров. – Ну-ка, пойдем.

Через несколько минут они стояли на краю канавы, выкопанной совсем недавно, на дне которой поблескивала вода и черные новенькие трубы. Через нее был переброшен добротный деревянный мосток.

– Вот и все объяснение. – Гуров похлопал по неструганым перилам. – Жильцы этого дома знают, что здесь перекопано, и объезжают с другой стороны. Теперь появляется новый вопрос. Почему убийца не боялся, что во двор сунется на машине человек, который не знает о яме? Допустим, его просто не предупредили, а?

– Сдается мне, что ответ вон там. Есть или был. – Крячко кивнул в сторону дороги, откуда узкая тропка вела к дому.

Они минут пять ходили, вглядываясь в траву, то и дело приседая на корточки. Наконец Гуров подозвал Станислава Васильевича.

– Ты это искал? – Он ткнул пальцем в еле заметное круглое отверстие в земле, скрытое густой газонной травой.

Крячко присел и потрогал пальцами края отверстия. Потом он вытащил из кармана связку ключей, на которой вместе брелока висела миниатюрная рулетка. Вытянув металлическую ленту, Крячко опустил ее в отверстие в земле, сразу же вытащил оттуда и показал Гурову.

– Двадцать два сантиметра, – заявил Стас. – Ямка свежая. Если бы была старая, то кратковременный дождь ее не размочил бы. Земля так и осталась бы спрессованной. Столбик он не забивал, а вдавливал руками. Очень уж не любит наш жуткий убийца привлекать к себе внимание.

– Надо будет ребятам сказать, чтобы опросили водителей да вон на стоянке поговорили со сторожами насчет таблички, которую преступник тут оставлял. Ведь ночью ее хорошо должно быть видно с дороги, иначе просто нет смысла устанавливать. Уверен, что днем тут ничего не было, а потом, уходя, он ее забрал.

– Ладно, и это проверим, – заверил Крячко товарища.

– Слушай, Стас, нам надо ночь здесь посидеть, посмотреть, как народ ходит, в какое время, сколько, вообще осмотреться.

– Это уже запланировано. В девять вечера ко мне Владик подойдет. Мы с ним собирались…

– Я с вами, а пока смотаюсь к жене. Три часа погоды не сделают.

– У Марии что-то сложное?

– Нет, не думаю. Просто Жорка Иноземцев по телефону как-то туманно все преподнес. Да и так я уже у нее два дня не был.

– Может, ты тогда?..

– Нет, Стас, к девяти буду. Я же сказал.

Гуров вошел на территорию клиники и сразу увидел Машу в окне. В сердце немного царапнуло. Она ждет, но не звонит, потому что знает, что беспокоить мужа в рабочее время не стоит. Мало ли какая у него ситуация. Вот и терпит.

Сегодня Лев Иванович позвонил ей и сказал, что заскочит на часок. Маша ответила коротким «хорошо». Жена так произнесла это слово, что он всеми струнами души почувствовал, как она улыбнулась.

Георгий Николаевич сидел в кабинете с видом человека, который давно бы уже ушел домой. Но вот из-за некоторых неорганизованных полковников ему приходится сидеть тут и ждать.

– Ф-фу, извини, Жорка, – заявил Гуров, ввалившись в кабинет главного врача. – Честное слово, не по своей вине. Сам знаешь, какая у меня работа.

– Ну-ну!.. – Иноземцев попытался увернуться от Гурова, пытающегося его обнять. – Перестань, Лева. Что ты, в самом деле. Давай я тебе все расскажу, да и поеду домой.

– Давай. – Гуров приготовился слушать.

– Я тебе по телефону сказал…

– Стой, Жорка! – Лев Иванович замахал руками. – Имей в виду, что из телефонного разговора я ничего не понял. Давай с начала и самую суть. У Маши что-то нашли?

– Нет. Почему сразу «нашли»? Просто появились подозрения на диабет, но потом все разъяснилось. Ты же знаешь, что диабет бывает разных видов и возникает по многим причинам. Господи, как на пальцах объясняю!

– Не надо на пальцах, – заявил Гуров. – Ты главное скажи. Все нормально?

– Да, нормально, – заверил врач. – Только с обменом веществ у нее проблемы. Сейчас это не имеет особых последствий, но потом может сказаться. И вот тогда диабета не избежать. Понял?

– Люблю я тебя, Жорка! – Гуров все же кинулся к Иноземцеву и обнял его. – Ты даже не представляешь, что бывают такие минуты в жизни человека, когда он простую хорошую новость о том, что жена здорова, воспринимает как величайшее благо, дарованное небесами.

– Вот это ты загнул, – восхитился Иноземцев. – А еще говорят, что ваша работа – это очень большая грязь, что у вас люди душой черствеют.

– Врут, Жора! – заверил Гуров. – Брешут, очерняют, умышленно напраслину возводят.

– Да? – с сомнением переспросил Иноземцев. – Ну, может быть. Теперь ты меня отпускаешь? Вот до чего дожил! В своем же кабинете у мужа пациентки спрашиваю разрешения.

– Это все потому, Жора, что ты очень добрый человек, – почти нежно сказал Гуров. – Ты настоящий хороший врач, доктор по сердцу, как говорят в таких случаях дети, а они всегда правы. Врач, лечащий сердца людям, не может быть злым.

– Иди! – Иноземцев кивнул в сторону двери. – Да и я пойду.

Поржав руку врачу, Гуров вышел из кабинета и двинулся в сторону палаты, где лежала Маша. Настроение у него было странное. Если думать о работе, то все пока шло из рук вон плохо. Но именно на этом фоне встреча с женой, сообщение врача о том, что с ней все в порядке, были до такой степени приятными, что сыщик улыбался на ходу.

Ведь пройдет еще час, и он снова вернется к трупам, отрезанным головам и рукам, к лужам крови. Полковник полиции будет все это обсуждать с коллегами точно так же, как пивовары говорят о сортах солода, а кондитеры – о сливочном креме. Весь его выход из мира грязи в среду чистых людей закончится очень быстро.

– Замотался? – Маша обняла его за шею, и они стояли так посреди палаты.

От жены пахло родным, чем-то привычным, успокаивающим.

– Ну и как ты тут? – Лев Иванович отстранился и посмотрел Маше в глаза. – Я поболтал сейчас пару минут с Жоркой Иноземцевым. Он меня уверял, что анализ крови у тебя во всех отношениях нормальный. Но доктор предлагает тебе еще чуть-чуть здесь полежать, понаблюдаться.

– Противный он! – Мария улыбнулась. – Этот злой волшебник хочет нас разлучить.

– Он очень добрый, Маша. Из редкой категории людей, которые вообще не умеют сердиться. Представляешь, совсем не могут?

– Так не бывает. – Женщина вздохнула. – Это опять сказка. Люди многое способны переносить, они могут чему-то научиться, но только у них не получается оставаться добрыми вечно. Жизнь все равно их ломает и калечит. Она учит нас злиться, ненавидеть друг друга.

– Так в театре, а в жизни все иначе.

– А в жизни, мой полковник, все еще хуже. Я вот сегодня в который раз пересмотрела фильм «Парень из нашего города». Вроде про войну, а такой славный. Это потому, что главный герой был добрым. Но он ведь не всегда, не везде, а только дома, со своей женой, с друзьями, а в бою!..

– Помню. – Гуров улыбнулся. – Он земляка со знаменем в руках на смерть посылал. Люблю я Крючкова.

– Все шутишь, а если серьезно, то стоит памятники ставить тем актерам, которые так сыграли солдат времен войны. Они, как никто другой, прочувствовали всю трагедию того времени, ту боль, тот подвиг.

– Я не особенно и шучу, – ответил Гуров, садясь на стул напротив жены. – Я даже больше тебе скажу. Я рад, что у нас люди преклоняются не просто перед конкретным подвигом кого-то из солдат той войны. Мы понимаем, что четыре года войны – это уже подвиг. Пережить такое может не всякий, а у нас миллионы выдержали.

– Наверное, это было страшно. – Мария вздохнула.

– Я тут вижу и еще одну сторону медали. Ты только представь людей того времени. Простые дядьки с заводов, мужики из колхозов, инженеры и ученые. Представь их, веселых, счастливых, зачастую отцов семейств, которых война кинула в окопы. Им выдалось сложное испытание. Они ведь не просто шли долгие годы рядом со своей смертью, а все это время убивали людей, Маша. Ты только вдумайся. Да, это была священная ненависть, но лишить человека жизни способен не всякий. Они все убивали, ходили в атаки, схватывались в рукопашной. Я как-то давно разговаривал с одним фронтовиком. Он говорил, что ничего не видел на войне страшнее рукопашной. Знаешь почему? Потому что жутко видеть, как люди превращаются в зверей, массовое убийство любой ценой, каким угодно оружием, которое подвернулось под руку. Стрелять из окопа по фигурам, которые перебегают перед тобой в поле, – это одно, а рукопашная…

– Да, страшно.

– А еще представь, Маша, что у этих людей выработался рефлекс на немецкий мундир и речь. Он говорил, что рука сама хваталась за автомат, а палец тянулся к спусковому крючку. А у Крячко дед воевал. Стас рассказывал, что тот до последнего дня, до самой смерти во сне ходил в атаки.

– Ты хочешь сказать, что они все…

– Я хочу сказать, что мы за войны платим неизмеримо больше, чем думаем. Не только жизнями погибших, но еще и тем, что эти люди возвращаются к мирной жизни, и здесь снова возникает проблема.