В старой Африке - Дмитрий Быстролетов

Стволы в этом этаже извилисты и богаты ветвями, буквально из каждой неровности торчат бесчисленные пучки сочной зелени — эпифиты; паразиты пробрались сюда и прочно закрепились, как передовой отряд той лохматой зеленой армии, основные силы которой вы увидите ниже. Со всех сторон глядят прекрасные орхидеи, их ядовитый аромат повис в спертом воздухе. Лианы достигают двухсот метров длины, взбираются на самые высокие деревья и оттуда спускаются опять до земли; они перекинулись с дерева на дерево, кружевами и кольцами вьются по ветвям, узлам и спиралями повисли в воздухе, осыпанные цветами и птичьими гнездами, около которых хлопочут пестрые попугаи, и сами похожие на цветы. Вокруг так много пышной зелени, что цветов как будто меньше— они прикрыты буйной порослью эпифитов. Спускаемся ниже.

Здесь уже темнее. Зеленая прозрачная тень стала зелено-серым сумраком, снопы света превратились в одиночные лучи, которые золотыми стрелами проткнули неясные контуры леса, на этом уровне создающего впечатление тесной и серой коробки. На каждом листке повисла капля испарины, и листья изменились: они не протянулись лодочкой-ладошкой в погоне за дождевой водой, а стоят ребром или торчком, потому что тут влаги более чем достаточно и каждая лишняя капля — нагрузка. На стволах и ветвях — зеленый мох. Тихо. Но, прислушавшись, вы вдруг замечаете новые голоса — стрекотание насекомых.

Спускаемся еще ниже. Густой сумрак. Неподвижные вертикальные полосы серо-зеленого света, неясные пятна черно-зеленой тьмы. Вокруг только стволы деревьев и лиан, бесчисленные темные полосы, натянутые как струны и легко повисшие, змеевидные и ломаные, одиночные и завязанные в пучки — в отчаянном порыве вверх, к свету! Всюду серо-зеленый мох, и лианы кажутся седыми и лохматыми. Вдруг глаз замечает нечто новое — серую дымку испарины. Невероятная, удушающая жара, мокрая слизь вокруг. Нос щекочет тлетворный запах разложения — где-то совсем близко гниют трупы животных и птиц, остатки древесины и листьев. Тихо. Набежит волна оглушительного скрежета, скрипа и треска, потом насекомые стихнут, и опять воцарится глухое и давящее безмолвие. Стукнет дятел, что-то грузно плюхается в полутьме. Что это? Жирная летающая собака сослепу ударилась о дерево или свалилась с ветки ужасная кобра, которая на два метра плюет яд в глаз наткнувшемуся на нее животному. Экваториальные дебри молча потеют и роняют свой ядовитый пот на пышные и нежные ветви высоких папоротников и плаунов. Спускаемся.

Теперь мы на дне семидесятиметрового колодца. Посмотрите вниз, да не шевелитесь, будьте осторожны: под вашими ногами метровый слой опавших листьев и цветов — сверху свежих, а ниже разлагающихся. Не верьте в прочность этого горячего мокрого матраса: он прикрывает и камни, и липкую грязь, и глубокие ямы, наполненные черной водой, в которой нежатся крокодилы, змеи и пиявки, поджидающие вас с голодным нетерпением. Вокруг густая чаща стволов, лиан и воздушных корней толщиной с человеческую ногу, которые десятками свешиваются с раскидистых ветвей и служат подпорками для огромного дерева, растущего на зыбкой почве пото-пото. А великаны семидесятиметровой высоты сохраняют устойчивость другим путем — их корни расходятся от ствола в виде высоких образований, напоминающих доски, поставленные ребром; у ствола такие упоры достигают высоты в два человеческих роста, а то и больше. Между бесчисленными воздушными корнями и доскообразными упорами, преграждающими движение, как высокие стены, плотно стоят папоротники и лежат мертвые стволы.

Слышите протяжный грохот? Это, задушенный беспощадными лианами, отстоял свой век и повалился наземь лесной колосс, ломая по пути десяток деревьев нижних ярусов, сбивая сотни ветвей и обрывая множество лиан. Вот он лежит в липкой грязи, покрытый обрывками и обломками, украшенный пышной зеленью и яркими цветами. Оба конца ствола скрыты справа и слева в непроходимой чаще, вы набрели на какое-то место посредине. Перелезать? Это невозможно: мокрый и скользкий ствол в десять обхватов покрыт ворохом ветвей — взобраться на него и не получить увечья было бы чудом, это долгий и небезопасный труд. Вы слышите странный непрерывный звук — еле слышный, не похожий на все другие звуки. Что это? Это насекомые жуют растительную и животную падаль. Миллионы челюстей движутся и перерабатывают останки старой жизни на удобрение для жизни новой.

Мулай скомандовал: «Полезай, бвана», и Гай спустился на четвереньки и полез в смрадную трубу. Через несколько минут он смог встать. И уже стоя начал пробираться, раздвигая папоротниковые деревья, протискиваться между лианами, лезть вверх на гигантские стволы упавших деревьев, карабкаться по вывороченным корням и падать, падать несчетное число раз — то в мерзкое гнилое месиво, то в ямы, то на острые сучья и камни. Отряд продвигался за день километров на восемь-девять по прямой, хотя фактически проходили вдвое больше потому, что часто приходилось обходить препятствия. За каждым участком особенно плотной растительности лес начинал редеть, появлялись сначала лучи, а потом и снопы солнечного света. Но полянки тянулись недолго. Потом лес опять сгущался, становилось больше лиан, воздушных корней (признак высоких деревьев) и доскообразных упоров. Иногда попадались ручейки, и караван брел по колено в воде.

На пути то и дело встречались тропинки. Их тысячи в самых «непроходимых» дебрях. Иногда они были попутными и облегчали продвижение вперед, но чаще их приходилось пересекать. Гай смотрел, как убегает в зеленый сумрак дорожка шириной в одно животное — бесспорное доказательство обитаемости леса. Каждодневные ливни смывали следы, но в начале пути Гай не раз с волнением видел отпечатки босых ног. Кто эти люди?

Когда-то Конго населяли многочисленные народы, объединенные в большие и могущественные государства. В те времена люди жили на берегах рек, а леса пустовали — их оставили зверям, насекомым и болезням. Но потом начался первый акт африканской драмы: вглубь Черного континента на поиски людей, которых можно было бы продать на вывоз, ринулись работорговцы. Они двигались по рекам и выжигали прибрежные деревни, где как раз и обитало местное население. Так было добыто пятнадцать миллионов рабов и попутно уничтожено сто миллионов человек — женщин, детей, стариков — всех, кто был не нужен. Тогда целые народы снялись с обжитых мест и побрели по лесам куда глаза глядят, опрокидывая другие народы и вызывая общее великое переселение африканского населения сначала на юг, а потом обратно на север. Люди шли во всех направлениях, устилая трупами звериные тропы.

Затем грянул второй удар: началась колонизация. Европейцы выгнали работорговцев и объявили африканские земли своей собственностью. Завоеватели создали армии из африканцев, и солдат одного племени посылали на земли другого племени. Теперь переселяться стало некуда: Африку вдоль и поперек пересекли колониальные границы. И поскольку принудительный набор означал неминуемую смерть, то оставалось одно — бежать. На этот раз населению пришлось оторваться от берегов и долин и попытаться скрыться в лесу: за пятнадцать лет бельгийского господства число жителей Конго уменьшилось наполовину. «Гибнуть в зеленом или белом аду — не все ли равно?» — думали обезумевшие люди и протоптали в лесу первые людские тропинки, взамен тех, по которым раньше крались только звери…