Наталья - Минчин Александр

Просто так отец в рестораны не может ходить, прошлое, голодное и нищее, не позволяет, обязательно причина нужна.

Мы идем по коридору к лифту, Б. обгоняет нас, как ветер, нажимает кнопку.

— Он редко куда так торопится и стремится, — говорит мне папа, и мы смеемся.

Лифт останавливается, впуская нас.

— Ты бы так к диссертации лучше стремился, как к ресторану, — говорит папа.

Б. внимает: сейчас его кормить будут. Ради этого он способен вытерпеть все, хоть сто нравоучений.

— Тебе когда в институт, сынок? — спрашивает папа, обнимая меня.

Мы переглядываемся с Б.

— В половине второго, па.

— Если ты немного опоздаешь, это не страшно там у тебя?

— Да нет, конечно. Па, вообще сегодня только одна лекция, суббота, и то по диамату, это ж неважно. И к литературе и русскому языку отношения не имеет.

— В науке, сынок, все важно! Но так как батька приехал, разрешаю тебе пропустить, но только один раз, не больше.

— Спасибо, — я целую его любимую щеку.

Брат двусмысленно смотрит на меня.

Мы заходим в зал ресторана, который называется «Зимний сад». На каком он этаже, я даже не успел обратить внимание.

Спрашивают, живем ли мы в гостинице, я показываю ключ от папиного номера, тогда пожалуйста. Официантка приносит нам одно меню, видно, дефицит. Батя разворачивает его и зачитывает вслух. Когда он кончает, оказалось, что выбрал только он, мы не успели. Он передает нам меню, и мы начинаем вместе читать, так как сидим рядом.

— Ребята, — говорит папа, — вы там сначала направо смотрите, где цены, а потом налево, где блюда.

Мы смеемся. Папа себе, как всегда, выбрал колхозный набор: селедочку с картошечкой, пиво, солянку мясную и котлету по-киевски. Мы изощряемся с Б. в выборе того и другого, и батя сразу спешит предупредить нас, что каждый день так не будет.

— Жалко, — искренне огорчается Б.

Мы хотим взять шампанского (по случаю), но отец не может пить его днем, и мы тоже ограничиваемся пивом. (Опять пиво…)

Официантка берет заказ и исчезает.

Как минимум на полчаса, с тоской думаю я. Интересно, приезжала Наталья? Хотя, если она не приехала до двенадцати, она вряд ли приедет позже.

— Ну, как твоя учеба, Саня? Не так, как в прошлом семестре?

— Все в порядке, па. Учусь понемногу.

Б. смотрит куда-то в сторону.

— А ты что скажешь, Боря? Ты старший брат.

— А что я? Он мне не докладывает, вышел из-под контроля. Учится вроде.

— Ты мне по-казенному не отвечай. — (Мы улыбаемся, это коронная папина фраза.) — Он в институте бывает?

— По-моему, бывает, я не проверял.

— Ладно, я сам съезжу, выясню, как он там.

О Господи, что угодно, только не это.

— Ты не против, сынок?

— Что ты, па, конечно, нет.

— Ну, поедем вместе в понедельник.

— В понедельник военная кафедра.

Удивительно, но появляется официантка и ставит закуски, бутылки с пивом на стол.

— Тогда во вторник.

— Па, а ты надолго приехал?

— Все ясно, — он улыбается.

— Не, я просто спрашиваю.

Б. приступает без разговоров к еде, наливая себе полный стакан пива.

— На несколько дней. У меня завтра встреча с институтскими товарищами — тридцатилетие окончания празднуем. Посмотрим, кто чего достиг, кто кем стал. Папа твой, вот, профессором стал, можешь гордиться.

— Я горжусь, па, дай десяточку, — встревает Б.

— Не порть мне аппетит перед едой — сразу, — отвечает отец, улыбаясь одними губами. — Говорят, сынок, — он берет меня за плечи, — со всего курса только трое профессорами стали, и те оба в Москве, а в провинции — никто, я один.

— Пап, ты молодец, — говорю я, — я бы так не смог, я помню, как ты сидел ночами, семь лет, после работы, с одиннадцати ночи до четырех утра, и писал свою докторскую. А утром опять на работу.

— Сынок, мой отец всегда мечтал, чтобы я ученым стал, профессором, и чтобы все уважали меня, сына простого мастера-наладчика на фабрике газированной воды, я это для него сделал, в его память добивался. И ты это должен сделать — для меня. Я помню и понимаю твои мечты стать актером. Но не у всех получается. Я тебе дал шанс поступать, ты его никчемно растратил, не моя вина. Я тебе помог поступить у нас дома в институт, так как знал, тупее других не будешь. Потом перевел тебя в Москву, в лучший педагогический институт. Теперь учись, покажи, что ты можешь. Чтобы твои школьные учителя, когда узнали, сказали: смотри-ка, мы в нем ошибались, а он вон как науку двигает. Договорились, сынок?

— Договорились, папа…

Боря окончил свой салат и принялся за мой.

— Ну, теперь давай покушаем, Саня, а то твой брат обгоняет нас, — и добавил, засмеявшись, — как всегда в этом деле. Вот тоже лоботряс вырос, ничем не интересуется, кроме поесть и поспать. Третий год не могу его заставить сесть за диссертацию.

— Ну, па, — пробурчал Б. с набитым ртом, — дай поесть спокойно. Можно хоть один час без нравоучения, я же не Саша.

— Ты поговори у меня, «педагог», так быстро финансовой поддержки лишу.

Б. умолкает моментально. Папа его воспитывает тоже для меня. Как показательный пример.

— Борь, ты салат не перепутал? А?

— Ой, Санчик, я не заметил. Это твой разве?..

— Да, свой ты съел.

— Ничего, это бывает, — говорит он.

— Пусть наедается от пуза, когда еще отец приедет, да и приеду ли я… Я тебе другой закажу. Закажи себе сам.

— Пап, кончай ты эти похоронные мотивы, вечно: да и приеду ли я, увижу ли я. Ты еще меня переживешь. Выглядишь ты прекрасно.

— Нет, сынок, вас я переживать не хочу, твой дед говорил: плохо, когда отец своих детей переживает. Но как вы людьми станете, увидеть хочу. Я Борю не дубасил, руки не доходили, да и учился он хорошо. А тебя буду за двоих, но человека из тебя сделаю.

— Ты меня обрадовал просто, папа, что за двоих будешь бить. Хватит, и так до десятого класса бил.

— Мало бил, — жалеет он.

— Это точно, — встревает брат.

— Ты хоть не вякай.

— Ты как с братом разговариваешь?

— Сам виноват, так поставил, — говорит ему папа. — Позволяешь так с собой обращаться, а значит, он тебя не слушается; а раз тебя не слушается, значит, ты не можешь контролировать, ходит ли он в институт, как его занятия и учеба там.

Мы с братом хохочем.

— Па, ну у тебя все, с чего б ни начал, сводится к институту да учебе, — говорит Боря.

— Естественно, лучшие-то годы для развития проходят, для творчества.

Я углубился в принесенную тарелку и стал усиленно есть. Б. прервался (на свою голову), почувствовав временное пресыщение.

Отец тут же принялся за него.

— Ну как, Борик, работа?

— На месте. Никуда не денется.

— А жаль, да? Не любишь ты свою профессию, не любишь. Плохо я тебя воспитал, не привил любовь к больному, — отец всерьез сокрушается. — Стоит у тебя работа, говоришь, никуда не денется, а она мчаться должна.

— Па, что ты хочешь, чтобы больные мои мчались, как здоровые?

— Каламбуришь все. А я в твои годы уже капитаном медицинского батальона был и главным хирургом госпиталя, самому отцу-Вишневскому ассистировал, он работать меня к себе звал, в Москву, остаться. А ты! Паразит вырос. «Дорос до двадцати семи годов без напряженья и трудов». До сих пор с батькиной шеи не слезешь, и не стыдно.

— Па, ты чего, его оставил, — он показал, кого его, — теперь за меня принялся?!

— Я, Борик, ни за кого не принимался. Но больно на тебя смотреть. Цели у тебя нет, работу свою не любишь.

— А что ты хочешь, чтобы я любил этих больных?

— Да.

— Мне за это больше не платят, ни рубля.

— Не надо было тогда доктором становиться.

— А ты лучше вспомни, как я им стал, кто меня уговаривал и уговорил.

И тут они заводятся, но на мирных тонах. И спорят, пока не приносят горячее.

— Ну, вот и поговорили, — подвожу я итог и перевожу разговор, — па, так ты надолго приехал?

Они смеются с Бориком.

— Потомок боится, что в институт пойдешь, — говорит Б., — может, и вправду ходить не надо, учится же.