Последняя инстанция - Патриция Корнуэлл

— Особые пожелания к номеру были? — спрашиваю я Киффин, пока она перебирает ключи на кольце.

— Просил что-нибудь тихое и уединенное. А семнадцатый — как раз такой: соседние номера пустуют, верхний тоже не занят. Что у вас с рукой?

— Поскользнулась. Гололедица.

— Ой-ой. Гипс-то надолго?

— Да скоро уже снимут.

— У вас не сложилось впечатления, что он был не один? — спрашивает ее мой спутник.

— Никого не видела. — С Марино она откровенно неприветлива, а вот со мной — куда дружелюбнее. Хозяйка то и дело заглядывает мне в лицо, и я все больше проникаюсь уверенностью, что она меня видела либо в газетах, либо по телевизору. — Так вы сказали, вы по каким болезням? — любопытствует она.

— Я судмедэксперт.

— А-а. — Ее лицо проясняется. — Как Куинси. Обожаю этот сериал. Помните серию, как он все узнал о человеке по одной-единственной косточке? — Она поворачивает ключ в замке и открывает дверь. В нос ударяет едкий запах недавнего пожара. — Мне так эта серия больше всего понравилась. Вы только представьте: угадал пол, расу и даже чем на жизнь парень зарабатывал. А уж о фигуре я вообще молчу. И главное, как он умер, когда — и все по какой-то несчастной косточке! — Нашему взгляду предстала темная, прокопченная, как шахта, комната. — Вы не представляете, сколько мне теперь убытков, — жалуется хозяйка, когда мы, минуя ее, проходим внутрь. — Страховка на такое не распространяется. Деловые все стали.

— Я бы вас попросил подождать снаружи, — говорит ей Марино.

Свет сюда проникает лишь из коридора через дверной проем, и в темноте удается различить очертания двойной раздвижной кровати. В центре — будто кратер, матрас прогорел до самых пружин. Капитан включает фонарик, и комнату рассекает длинный белый луч, освещая сначала платяной шкаф по правую руку от дверного проема, где стою я. На деревянной рейке болтаются две гнутые проволочные вешалки для одежды. Санузел — слева от входа, а у стены прямо напротив кровати — комод с зеркалом. На нем что-то лежит, какая-то книга. Открыта. Марино подходит поближе, светит на страницы.

— Гидеоновская Библия, — говорит он.

Свет движется в дальний угол комнаты, где примостились два стула и небольшой столик у окна. Тут же и черный ход. Полицейский раздвигает шторы, и тусклый солнечный свет лениво просачивается в комнату. Похоже, при пожаре пострадала только кровать, которая тлела, испуская тяжелый едкий дым и зачернив все вокруг густой копотью. Неожиданный подарок для судебной экспертизы.

— Всю комнату прокоптило, — изумленно произношу я.

— М-м? — Марино шарит фонариком по углам, а я выуживаю мобильный телефон. Никаких следов того, что Стэнфилд пытался отыскать в этой комнате пальчики, нет. Впрочем, ему простительно. Большинство следователей на его месте посчитали бы, что толстый слой сажи и густой дым уничтожат любые следы, хотя в действительности дело обстоит с точностью наоборот. Жар и сажа способствуют проявлению скрытых отпечатков; я даже знаю старый лабораторный метод, который так и называется — «окуривание». Его используют для непористых поверхностей, таких как полированные металлы. При наложении традиционных опудривающих средств, как правило, срабатывает тефлоновый эффект. Фактически скрытые отпечатки переносятся на объект, поскольку на кожном рисунке пальцев и ладоней имеются сальные частицы. Именно они-то и остаются на дверной ручке, бокале, оконном стекле. Жар размягчает сальные частицы, и к ним накрепко пристают копоть и сажа. А остывая, частички твердеют и запечатлеваются на поверхности; легким движением кисти с них легко удаляется сажа, совсем как обыкновенный пыльный порошок. Когда еще не изобрели специальных напылителей и не было альтернативных источников света, отпечатки пальцев нередко проявляли, сжигая смолянистые сосновые опилки, камфару и магний. Очень вероятно, что под слоем сажи в этой комнате скрыта целая галактика следов, уже за нас обработанных.

Звоню на домашний номер шефу отдела дактилоскопии Нейлсу Вандеру, вкратце обрисовываю ситуацию, и он обещает через пару часов подъехать в мотель. Марино нашел себе другое занятие: его внимание привлек пятачок света над кроватью, куда он направил свой фонарик.

— Хрень господня, — бормочет он. — Док, не подойдешь сюда? — Луч осветил два закопченных рым-болта, вкрученных в потолок на расстоянии примерно трех футов друг от друга.

— Эй! — Пит окликает Киффин сквозь дверной проем.

Та заглядывает в номер и смотрит на освященное фонариком пятно на потолке.

— Вы не в курсе, зачем тут эти болты?

Хозяйка меняется в лице, начинает писклявить — я уже заметила, так бывает, когда она пытается увильнуть от ответа:

— Впервые вижу. Интересно, как они туда попали?

— Вы когда последний раз заходили в этот номер? — интересуется Марино.

— Да за пару дней до того, как вселился клиент. Я здесь прибирала за последним постояльцем — в смысле, который до него тут жил.

— А тогда болтов не было?

— Я не заметила, даже если и были.

— Миссис Киффин, пока попрошу вас не уходить — на случай, если возникнут еще вопросы.

Мы с Марино надеваем перчатки. Он расправляет пальцы: резина растягивается и с хлопком садится на место. Из окна открывается вид на бассейн с грязной мутной водой. Напротив кровати — маленький телевизор «Зенит» на подставке с приклеенной к нему запиской-памяткой гостям: «Уходя, выключи из сети». В общем, номер как раз такой, как и описывал Стэнфилд; только вот он забыл упомянуть раскрытую гидеоновскую Библию на комоде. Да еще ни словом не обмолвился о том, что справа от кровати есть электрическая розетка, а рядом на ковре валяются два выдернутых шнура: один — от лампы на ночном столике, а другой — от магнитолы с часами. Старый прибор, даже еще не цифровой. Когда выдернули провод, стрелки показывали 3:12.

Марино просит Киффин снова зайти в номер.

— Как вы сказали, в котором часу въехал постоялец? — спрашивает он.

— Ох, ну где-то в три. — Она тупо глядит на часы. — Он, видать, как только вселился, сразу выключил часы и лампу, так, что ли? Странно. Разве что розетка понадобилась. Бывает, публика деловая нахлынет, с переносными компьютерами.

— Вы видели у него ноутбук?

— Да при нем вроде вообще ничего не было, кроме ключей от машины. И еще бумажник.

— Вы про бумажник не упоминали.

— Он вытащил его, когда расплачивался. Черный, кожаный, кажется. Дорогой на вид. На нем все было дорогое. Наверное, крокодил или еще какая пакость, — добавляет рассказчица.

— Сколько он вам заплатил наличными и в каких купюрах?

— Одна сотенная и четыре двадцатки. Сдачу оставил. По счету выходило сто шестьдесят долларов семьдесят центов.

— А, ну да. Тариф тысяча шестьсот семь, особый, — монотонно проговорил Марино.

Не нравится ему Киффин. Он явно ни в грош ее слова не ставит, но пока предпочитает помалкивать, разыгрывая ее как колоду карт. Не знай я этого типчика как облупленного, сама повелась бы.

— У вас стремянки не найдется? — спрашивает Марино.

Хозяйка заколебалась.

— Ну, вроде была. — Снова уходит, открыв дверь нараспашку.

Марино опускается, чтобы взглянуть на розетку и выдернутые шнуры.

— Думаешь, сюда подключали сушилку? — Он будто бы вслух размышляет.

— Не исключено. Если предположить, что использовали именно ее.

— Помнится, я такой штуковиной трубы отогревал и лед на пороге плавил. — Он с фонариком заглядывает под кровать. — Никогда еще не видел, чтобы такую хреновину на человеке пробовали. Господи. Ему, наверное, кляп в самую глотку забили, раз никто ничего не слышал. Не пойму только, зачем оба разъема понадобилось освобождать?

— Может, чтобы пробки не выбило?

— Ага, в таком гадючнике все может быть. Здесь и фен вполне может свет вырубить.

Подхожу к комоду взглянуть на Библию. Она открыта на шестой и седьмой главах Экклезиаста, страницы усыпаны сажей. Под Библией чисто, значит, так и лежала, когда разгорелся пожар. Вопрос — в каком положении она находилась, когда жертва въехала в номер, и вообще отсюда ли она, раз уж на то пошло? Глаза блуждают по строчкам и останавливаются на первой строфе седьмой главы: «Доброе имя лучше дорогой масти, и день смерти — дня рождения». Зачитываю вслух, чтобы слышал Марино. Поясняю, что этот раздел посвящен суетности и тщеславию.

— Вроде как по случаю, тебе не кажется? — замечает он, но тут из коридора раздается скрип алюминия и с потоком морозного воздуха возвращается Киффин. Марино принимает у хозяйки забрызганную краской, погнутую лестницу и устанавливает ее. Взбирается и светит фонариком на болты.

— Черт бы побрал мои глаза. Пора очки новые заказывать, — жалуется он. Я стою рядом, придерживаю для него стремянку.

— Давай посмотрю, — предлагаю я.

— Прошу. — Пит спускается.

Достаю из ранца небольшое увеличительное стекло и поднимаюсь. Капитан протягивает мне фонарик, и я разглядываю болты. Волокон не видно. Если что и было, нам это собрать уже не посчастливится. Вся сложность в том, как взять один тип улик, не повредив другой, а тут, на болтах, по всей вероятности, присутствуют аж три разновидности: отпечатки пальцев, волокна тканей и отметины от инструмента. Если станем снимать сажу, чтобы добраться до отпечатков, есть риск уронить налипшие волокна соединения, которое, возможно, было пропущено через болты. Их мы тоже не можем открутить, не оставив своими инструментами новых отметин (если будем пользоваться, предположим, плоскогубцами). Самая большая проблема — случайно не уничтожить возможные отпечатки пальцев. На месте осматривать ничего нельзя, уж слишком темно и неудобно. И тут у меня появилась идея.