Темные тайны - Гиллиан Флинн

Ну почему я потащилась в Оклахому одна! Ерзал бы сейчас Лайл на соседнем сиденье в очередном своем кургузом пиджачке — все не так тоскливо. Конечно, надо было ему позвонить. Но в возбужденной спешке я никого не предупредила, куда еду, а кредиткой последний раз воспользовалась на бензозаправке в Канзас-Сити. Если что-то случится, меня никто сразу и не хватится. Типы из бара — единственная ниточка к месту моего пребывания, но они мало похожи на добропорядочных граждан.

— Надо же было сделать такую глупость! — озвучила я свои мысли, чтобы не оставалось сомнений в том, как я поступила, и поморщилась при мысли о том, почему ищу Раннера. Очень многие считают именно его убийцей Дэев, но, несмотря на отсутствие у него алиби, в голове это не укладывалось. Как, вспылив, он мог схватиться за ружье, прицелиться и сказать «бах!», представить можно, но топор… Слишком много труда, слишком много усилий. К тому же на следующее утро его обнаружили спящим в его халупе и совершенно не протрезвевшим. Конечно, он мог напиться и после того, как убил семью. Но он бы не усидел на месте. Он бы смылся от полиции и начал рассказывать о содеянном кому попало.

От внешнего мира свалку отделяло хлипкое металлическое ограждение, в котором зияли отверстия с неровными острыми краями. Повсюду, как в прериях, бушевали сорняки по пояс, а в отдалении мелькали огоньки костров. Я поехала вдоль забора, приминая машиной траву, по дну настойчиво барабанил оставшийся кое-где на поверхности гравий. Продираться сквозь сорняки делалось все труднее; я остановилась, выбралась из машины и аккуратно прикрыла за собой дверь, не спуская глаз с отдаленных огней. Топать до лагеря минут десять. Я без труда проскользнула в дырку в заборе справа и направилась в сторону огней, чувствуя, как о ноги бьется лисохвост. На небе теперь оставалась лишь тонкая розоватая полоска. Я шла и почему-то мурлыкала себе под нос старую мелодию.

Чуть дальше торчали худосочные деревца, но первые несколько сотен метров стеной стояли сорняки. Снова вспомнилась наша ферма, в детстве было совсем не страшно, когда трава лезла в уши, щекотала запястья и под коленками, — тогда казалось, она утешает и умиротворяет. Через несколько шагов я споткнулась о хмельную бабу, буквально ощущая, как носок туфли вошел ей между ребер. Обняв бутылку без опознавательных знаков, она, скрючившись, валялась в луже мочи. Приподнявшись на локте и покачиваясь, она подняла на меня морщинистое лицо с прилипшей к щеке и волосам грязью и зашипела:

— А ну пшла вон!

— Какого черта! — заорала я в ответ, брезгливо подняв руки, словно боясь до нее дотронуться, и начала поспешно удаляться. Я думала, она снова впадет в пьяную кому, но между громкими глотками из бутылки она продолжала вопить вслед: «Пшлавонпшлавонпшлавон!» Крики постепенно перешли в подвывание и закончились рыданиями.

Вопли тетки вызвали живейший интерес трех лиц мужского пола, высунувшихся из-за кривых остовов деревьев. Двое на меня гневно воззрились, а самый молодой, костлявый мужик лет сорока с небольшим, выскочил и ринулся ко мне, размахивая горящей палкой. Я сначала от него попятилась, но потом резко остановилась.

— Ты кто?! Кто, тебя спрашивают?! — прокричал он. От порыва ветра слабый огонек факела потух и, когда мужик ко мне приблизился, превратился в струйку дыма. Последние несколько шагов он пробежал рысью, но остановился передо мной и нерешительно посмотрел на дымящийся уголек. С потерей огня авторитетность и мужское начало сменились мрачным недовольством. — Чё те надо? Сюда нельзя без разрешения. Запрещено. — Он удивленно таращил глаза и был весь какой-то замызганный, но волосы на голове лежали аккуратной ярко-желтой шапкой, словно он ухаживал только за ними. — Запрещено, — повторил он, обращаясь больше к деревьям, чем ко мне. Вот когда я пожалела, что не прихватила с собой кольт, и подумала, когда же я начну проявлять хотя бы каплю благоразумия.

— Я ищу человека по имени Раннер Дэй.

Я не знала, потрудился ли папаша придумать себе какой-нибудь псевдоним, но решила, что, даже если потрудился, к третьему или восьмому бокалу пива он его наверняка забыл. И не ошиблась.

— Раннер? На фига он тебе? Чё-то у тя спер? Чё? У меня — часы. Взял да так и не отдал. — Скелет ссутулился, втянул голову в плечи, как ребенок, которого ухватили за нижнюю пуговичку рубахи.

Где-то в метре от тропинки я уловила движение: какая-то парочка бесформенной кучей ног и волос удовлетворяла похоть, на лицах застыло то ли крайнее раздражение, то ли отвращение. Джинсы на обоих были спущены до щиколоток, розовая задница мужчины двигалась в ритме отбойного молотка. Мой собеседник посмотрел на них, хихикнул и произнес себе под нос что-то вроде «умора».

— Нет, я на Раннера не злюсь, — отвлекла я его внимание от корчившейся в конвульсиях парочки. — Просто он моя семья.

— Р-р-раннер-р-р! — вдруг заорал он через плечо и снова посмотрел на меня. — Раннер живет во-о-он там. У него дом на самом краю. Жрачка с собой есть?

Не ответив, я пошла в указанном направлении под громкие возгласы и рычание достигшей оргазма пары. Костры становились все ярче, все ближе друг к другу Впереди был выжженный кусок земли, утыканный кривыми палатками, похожими на сломанные от ветра зонты. В центре площадки горел большой костер. Женщина с ввалившимися щеками и отсутствующим взглядом переворачивала поленья и угли, не обращая внимания на тут же черневшие и потрескивавшие консервные банки с бобами и супом. За ее действиями, наполовину высунувшись из палатки, наблюдали мужчина и женщина помоложе. На женщине была надета детская зимняя шапочка, прикрывавшая только макушку, лицо было бледным и уродливым, как брюхо у рыбы. За ними двое стариков с венками из одуванчиков на засаленных, свалявшихся волосах с жадностью поглощали еду, запуская руки прямо в банки. В воздухе плыл запах тушеного мяса с овощами.

— Беверли, давай сюда! — крикнул огненосцу мужик с покрытым коростой лицом. — Жратва, кажется, готова.

Увидев меня, все замолчали. Они слышали, кого я звала несколько минут назад. Какой-то старик ткнул грязным пальцем еще дальше к западу — Раннер, дескать, там, — и я пошла в сторону прохлады ежевичных кустов. Местность становилась все волнистее — приходилось преодолевать пригорки до полутора метров в высоту и снова спускаться вниз. Где-то через девять подъемов и спусков я заметила негаснущее мерцание, похожее на свет восхода.

Снова вверх, потом вниз и вверх — я взобралась на вершину последней гряды и обнаружила источник свечения. Дом Раннера при ближайшем рассмотрении оказался ржавым огромным чаном, похожим на бассейн с высоченными бортами, где когда-то что-то смешивали. Оттуда и струился свет. На секунду я забеспокоилась, не радиация ли это. Но разве мышьяк, предназначавшийся для саранчи, светится?

Я направилась к этому объекту, из которого, усиленные эхом, доносились звуки, — Раннер двигался там, словно гигантский жук в стальном барабане. Голосом школьного учителя, читающего нотации нерадивому ученику, он громким шепотом говорил себе: «Что ж, мистер Умник, следовало бы подумать об этом раньше», и металлическая емкость транслировала его слова в небо, которое уже успело приобрести траурный фиолетовый цвет. «Да, Раннер, да, старик, а сейчас ты, пожалуй, справился», — продолжал его голос. Борт чана возвышался метра на три, в одном месте сбоку к нему была приварена лестница. Я начала подниматься наверх, выкрикивая имя отца.

— Раннер, это я, Либби, твоя дочь! — От ржавчины зачесались руки.

Снизу донеслись булькающие звуки. Я преодолела еще несколько металлических перекладин, ведущих вверх, и заглянула внутрь. Перегнувшись пополам, Раннер тужился, как при рвоте, и наконец из него вывалилась круглая фиолетовая масса. После этого он улегся на грязное пляжное полотенце, сдвинув бейсболку набок, и закивал, будто кто-то где-то хорошо справился с заданием. Вокруг него, как свечи, горели с полдюжины фонариков, освещавших его испещренное глубокими морщинами смуглое лицо и кучу старого хлама: жарочный шкафчик с дырками вместо переключателей, оловянный котелок, несколько наручных часов и золотых цепочек и мини-холодильник, никуда не подключенный. Раннер лежал на спине в расслабленной позе загорающего на пляже отпускника, рядом стояла измятая коробка с пивом, куда помещаются двенадцать банок. Я снова выкрикнула его имя, он посмотрел наверх, а когда меня увидел, подался носом вперед, как злая гончая. Это был один из моих жестов.

— Чё те нада! — огрызнулся он. — Сказал же, сегодня никаких делов!

— Раннер, это я, Либби, твоя дочь.

Он приподнялся на локтях, завернул бейсболку козырьком назад, рукавом отер со щеки дорожку подсыхающей слюны.

— Либби? — оскалился он. — Крошка Ли-иб-би-и! Спускайся, солнышко, поздоровайся с папочкой.