Наркомы страха - Борис Вадимович Соколов

Сам Лаврентий Павлович мог и крепкое слово ввернуть, и к стенке пригрозить поставить. Впрочем, он-то понимал, что расстрелами и репрессиями в данном случае не поможешь. Если вывести в расход И. В. Курчатова и Ю. Б. Харитона, кто бомбу делать будет?

Тот же Юлий Борисович Харитон, отец советской атомной бомбы, вспоминал о Лаврентии Павловиче в общем неплохо: «Берия, надо сказать, действовал с размахом, энергично, напористо. Часто выезжал на объекты, разбирался на месте, и все задуманное обязательно доводилось до конца.

Никогда не стеснявшийся нахамить и оскорбить человека, Берия был с нами терпим и, трудно даже сказать, крайне вежлив. Если интересы дела требовали пойти на конфликт с какими-либо идеологическими моментами, он, не задумываясь, шел на такой конфликт. Если бы нашим куратором был Молотов, таких бы впечатляющих успехов, конечно, не было бы…»

С ним согласен заместитель Курчатова профессор И. В. Головин, вообше-то склонный в своих воспоминаниях представлять Лаврентия Павловича демоническим злодеем, повторять существующие вокруг его имени мифы и всячески умалять вклад бывшего шефа НКВД в создание советской атомной бомбы: «Берия был прекрасным организатором — энергичным и въедливым. Если он, например, брал на ночь бумаги, то к утру документы возвращались с резонными замечаниями и дельными предложениями. Он хорошо разбирался в людях, все проверял лично, и скрыть от него промахи было невозможно…»

С учеными Лаврентий Павлович действительно был вежлив и предупредителен. Зато ведавших организацией работ офицеров и генералов МВД и госбезопасности мог иной раз и припугнуть (этих-то заменить было гораздо легче). Академик А. Д. Сахаров вспоминал, как однажды Берия отчитал генерала госбезопасности И. Е. Павлова, по нерадивости сорвавшего производство важного компонента водородной бомбы: «Мы, большевики, когда хотим что-то сделать, закрываем глаза на все остальное (говоря это, Берия зажмурился, и его лицо стало еще более страшным). Вы, Павлов, потеряли большевистскую остроту! Сейчас мы Вас не будем наказывать, мы надеемся, что Вы исправите ошибку. Но имейте в виду, у нас в турме места много!»

И вот настал долгожданный день первых испытаний советской атомной бомбы — 29 августа 1949 года. Взрыв произошел на полигоне под Семипалатинском. Вот как этот день запомнил Харитон: «Бомбу поднимали на башню лифтом, людей хотели доставить туда отдельно, но Зернов не стерпел, стал рядом с бомбой, и так они вдвоем поднялись на вышку, потом туда прибыли Щелкин и Ломинский. Они же уходили последними.

На их пути было устройство, к которому надо было подключить провода, передававшие сигнал для срабатывания бомбы — был такой автомат, включавший устройство для подрыва инициаторов, расположенных по периферии заряда, чтобы образовалась сходящаяся волна. Кнопку этого устройства нажимал Щелкин, дальше уже все делалось автоматически — заряжались конденсаторы, в которых накапливалась энергия подрыва инициаторов, срабатывали детонаторы и т. д. И от этого момента нажатия кнопки до самого взрыва проходило, помнится, секунд сорок.

Ну вот, через эти сорок секунд все осветилось ярчайшей вспышкой. Мы ее наблюдали через открытую (с задней стороны) дверь наблюдательного пункта, расположенного в десяти километрах от эпицентра. А через тридцать секунд после вспышки пришла ударная волна, и можно было выйти наружу и наблюдать последующие фазы взрыва.

Берия тоже находился с нами, он поцеловал Игоря Васильевича (Курчатова. — Б. С.) и меня — в лоб (Лаврентий Павлович понимал, что неудача — а была вероятность в 5–6 процентов, что устройство не взорвется, — могла сразу же сделать его, Харитона и Курчатова «врагами народа» со всеми вытекающими отсюда последствиями. — Б. С.). Ярчайший свет и мощная ударная волна лучше всего засвидетельствовали, что мощность взрыва была вполне достаточной.

Однако в «воспоминаниях» некоторых людей, которых там и в помине не было, описаны такие подробности, что просто диву даешься. Например, пишется, что в последние секунды вдруг начал увеличиваться поток нейтронов (это повышало вероятность того, что взрыва не произойдет. — Б. С), и все заволновались. Счетчик нейтронов действительно был, и он передавал сигналы на НП, но никакого усиления потока не было. Это все измышления, как и многие другие «детали» тех событий…»

Харитон явно имел в виду «воспоминания» Головина, на испытаниях не присутствовавшего, но описавшего происшедшее куда подробнее Юлия Борисовича, аж на семи страницах книжного текста. По принципу «все, что было не со мной, помню». Здесь я приведу лишь те фрагменты головинских «мемуаров», которые непосредственно относятся к Берии, чтобы читатели могли проследить, как конструировался миф о Лаврентии Павловиче — злодее и дураке, ничего в порученном деле не смыслившем и оказавшемся на коне лишь благодаря героям-ученым и своим толковым заместителям из военно-промышленного комплекса: «Тележку с изделием медленно выкатывают через ворота во мрак ночи на платформу лифта.

— Так и пойдет вверх без сопровождения? — восклицает Берия.

— Нет, нет. — Зернов делает шаг, не предусмотренный графиком работ, встает на платформу лифта и, держась одной рукой за перекладину, в живописной позе уезжает вверх…

Давыдов уже начал отсчитывать минуты, когда пришел Берия со своим сопровождением. Курчатов взял себя в руки и остановился рядом с Флеровым, наблюдая фон нейтронов. Два-три нейтрона за пятнадцать секунд. Все хорошо.

И вдруг при общем молчании за десять минут до «часа» раздается голос Берии:

— А ничего у вас, Игорь Васильевич, не получится!

— Что вы, Лаврентий Павлович! Обязательно получится! — восклицает Курчатов и продолжает наблюдать, только шея его побагровела и лицо сделалось мрачно сосредоточенным.

На третьей минуте до взрыва вдруг фон нейтронов удвоился, на второй минуте стал еще больше. Флеров с Курчатовым тревожно переглянулись — опасность хлопка вместо взрыва резко возросла. Но автомат пуска работает равнодушно, ускорить ничего невозможно, и во власти Курчатова только отменить взрыв (в действительности решение об отмене взрыва мог принять только Берия, и то только предварительно согласовав его со Сталиным. — Б. С.).

— Десять секунд… пять секунд… три, две, одна, пуск! Курчатов резко повернулся лицом к открытой двери. Небо уже померкло на фоне освещенных холмов и степи. Курчатов бросился вон из каземата, взбежал на земляной вал и с криком «Она!» широко взмахнул руками, повторяя: «Она, она!», — и просветленье разлилось по его лицу.

Столб взрыва клубился и уходил в стратосферу. К командному пункту приближалась ударная волна, ясно видимая по траве. Курчатов бросился навстречу ей. За ним рванулся Флеров, схватил его за руку, насильно увлек в каземат и закрыл дверь.

В каземат врывались остальные — разрядившиеся, ликующие. Председатель (Берия. — Б. С.) обнял и расцеловал Курчатова со словами: «Было бы большое несчастье, если б не вышло!!» Курчатов хорошо знал, какое было бы несчастье.

Но теперь все тревоги позади. Курчатов и его команда решили все научные задачи, с успехом