Религиозная антропология. Учебное пособие - Ксения Ермишина

Персоналистические элементы в марксизме выступают в одеянии апофатических определений: существует так называемая «отчужденная» личность (неистинное существование) и будущая личность, полностью реализующая себя при коммунизме, в благоприятных социально-экономических условиях. Идеал личности определяется скорее отрицательно (отсутствие ложных черт «отчужденной» личности), но предполагается, что при коммунизме личность будет свободна и счастлива. «Отчужденный» человек – это аномальная личность капитализма. Сущность явления заключается в том, что человек выполняет механическую работу, является частью общей фабричной организации, отчужден от самого себя. Выполняя работу, человек сам превращается в элемент слепого и безучастного к его судьбе процесса производства. Маркс выступил против насаждения искусственных потребностей: «…вместе с умножением предметов возрастает также область внешних соблазнов, к которым склонен человек. Каждый новый продукт есть новая потенциальная возможность для взаимного обмана и грабежа. <…> В результате… производство слишком большого количества полезных вещей создает слишком много бесполезных людей» [8, 95]. Капиталистическое общество порождает и культивирует основное социальное зло – алчность, страсть к накоплению богатств, корыстолюбие. Поскольку сознание является продуктом жизненной практики, то в капиталистическом обществе оно с неизбежностью ложно, а с разрушением классов, капиталистического строя воцарится истина и любовь между людьми: «…будет лишь единое человечество, общество, которое при справедливом строе в свободе всех будет заботиться о потребностях каждого» [9, 381].

Для принятия на веру марксистской схемы необходимо было отказаться от христианского представления о том, что Царствие Небесное (счастье «всех») невозможно на земле вследствие, с одной стороны, греховности человека, а с другой – его свободной воли («Свобода человека подлинно реальна и настолько велика, что ни жертва Самого Христа, ни жертва всех, пошедших вслед Христу, не может с необходимостью привести к победе» [7, 100]). Все с тревогой замеченные Марксом негативные явления капитализма были давно известны и изучены в христианстве под названием «страсти». В отличие от марксизма, христианство предлагало бороться с корнем зла, которым, по определению апостола Павла, является сребролюбие.

Фридрих Ницше (1844–1900) был еще одним значимым мыслителем, осуществившим, наряду с Дарвином и Марксом, антропологический поворот, последствия которого ярко проявились в XX в. Антропология Ницше является карикатурой на дарвинизм, тесно связана с последним и базируется на схожих философских основаниях. Ф. Ницше с величайшим презрением относился к Дарвину, считая, что тот ошибся в главном. Ницше пытался исправить ошибку Дарвина, создав собственную оригинальную трактовку открытых Дарвином биологических закономерностей. Как и Дарвин, Ницше рассматривал человека как эволюционировавшее животное, но он несогласен с трактовкой закона борьбы за существование, в результате которого, по Дарвину, выживают сильнейшие. По Ницше, выживают худшие, серая толпа, в то время как все великое, гениальное и святое быстро погибает в жестоком мире.

По мысли Ницше, человек еще не возник, и только философы, художники и святые есть люди в истинном смысле этого слова, остальные люди толпы представляют собой просто супершимпанзе. Человек есть лишь ступень к сверхчеловеку, достигнув уровня которого он вырвется из оков природного мира, достигнет гармонии, перестанет мучиться комплексами и угрызениями совести. Антропологический идеал Ницше – сверхчеловек, который полностью воплотит в себе волю к жизни, подавит болезненную рабскую мораль (христианство) и станет существом богоподобным, дающим самому себе внутренний закон свободы. Ницшеанская модель сверхчеловека апеллирует к образу человека-титана Возрождения с раскрепощенной совестью и творческим порывом к самореализации.

Для антропологии Ницше характерны следующие идеи. Человек есть существо биологическое, поэтому для него естественно стремиться к жизни в ее биологически радостном и торжествующем аспекте. Все ограничивающие его жизненную энергию идеологии, особенно христианство с его «смирением», «послушанием» и прочими нравственными нормами, необходимо отбросить. Для демонстрации новых истин Ницше пользуется аллюзиями на Евангелие, искажая первоначальный смысл: «Если есть враг у вас, не платите ему за зло добром: ибо это пристыдило бы его. Напротив, докажите ему, что он сделал для вас нечто доброе. И лучше сердитесь, но не стыдите! И когда проклинают вас, мне не нравится, что вы хотите благословить проклинающих. Лучше прокляните и вы немного» [4, 48–49] и т. д. В данном случае Ницше ссылается на заповеди «любите врагов ваших» (Мф 5. 44) и «благословляйте, а не проклинайте» (Рим 12. 14). Человек как таковой есть сверхчеловек, но годные на роль сверхчеловека составляют аристократическое меньшинство, а большинство, толпа, есть лишь средство к его достижению, они есть «недоделанные» и «неполноценные» существа. Если для создания грядущего сверхчеловека нужно, чтобы они страдали и мучились, то они должны страдать.

Главными свойствами сверхчеловека становятся «любовь к дальнему», гордость, свобода, поэтическое вдохновение, благородство, мудрость. О «жалких» людях Ницше писал много, противопоставляя их идеалу сверхчеловека: «Ты жил слишком близко к маленьким, жалким людям. <…> Не поднимай руки против них! Они – бесчисленны, и не твое назначение быть махалкой для мух» [4, 38]. Идеал сверхчеловека апеллирует к волевому мужскому началу. Женщина для Ницше есть «опасная игрушка», приманивающая героя, но она неспособна к благородной дружбе: «Слишком долго в женщине были скрыты раб и тиран. Поэтому женщина неспособна еще к дружбе: она знает только любовь. <…> Еще неспособна женщина к дружбе: женщины все еще кошки и птицы. Или, в лучшем случае, коровы» [4, 41]. Одним словом: «Ты идешь к женщинам? Не забудь плетку!» [4, 48].

Завоеватели и покорители народов, такие, как римляне в эпоху расцвета Римской империи, биологически выше ими покоренных и завоеванных, поскольку в завоевателях больше мужества, отсутствует расслабляющая жалость и т. д. Ницше открыл тему, которая стала востребована в XX в., – философия тела и телесности[38]. В «Воле к власти» Ницше утверждал, что тело гораздо интереснее, чем «старая» душа, так как в нем отражается вся мудрость эволюции. Тело есть ближайшая и доступная человеку реальность, оно ближе сознания и разума. Христианский аскетизм, по мнению Ницше, вселял недоверие и вражду к телу, а это означало умаление духа, которым питается биологическая энергия тела. Именно это вызывает раздвоение и уничтожение цельной природы человека. По Ницше, сущность человека больше относится к его телу, чем к духу. Стоит заметить, что «дух» и «духовность» поняты Ницше в своеобразном аспекте, не соответствующем христианскому пониманию. Дух у Ницше – это скорее витальность, «воля к власти», жизненные и природно-инстинктивные импульсы. Безусловно, христианский аскетизм направлен на обуздание природных импульсов ради освобождения духовного пространства, которое связывается в христианстве со свободой. Однако дух и духовность в традиционно-христианской интерпретации Ницше не приемлет. Для Ницше важнее оппозиция «здорового» и «больного», аскетический идеал в конце концов у него предстает как кульминация больного сознания, тяга к Ничто, усталость от жизни, опасная деградация.

Антропология Ницше построена на переоценке традиционных христианских определений «добра» и «зла» (теория «переоценки всех ценностей»). Ницше выдвинул идею нового гуманизма, идею homo hominis, т. е. человека человечного, который бы понимался не из соотношений с Богом (христианство), обществом (марксизм), этносом (римское язычество), но из самого себя, из воли к жизни. Человек должен быть освобожден от эмоции сострадания, вредной для витального и психологического благополучия, так как, сострадая слабому и больному, предназначенному природой к ликвидации, человек утверждает деградацию. Подавление желаний есть главная опасность для человека, который пытается дать моральную санкцию этому действию, изобретая понятия «совести», «долга», и в результате утрачивает здоровый инстинкт жизни.

Вместе с тем гибель христианства на Западе и измельчание человека, его идеалов воспринималось Ницше как величайшая трагедия: «…погибло христианство в качестве догмы – от собственной своей морали; так именно должно теперь погибнуть и христианство в качестве морали – мы стоим на пороге этого события» [5, 523]. Ницше хочет верить, что событие гибели обветшавшего христианства принесет избавление, это «великая драма» Европы, но она «наиболее чреватая надеждами из всех драм» [5, 523]. Вопросы, поставленные Ницше, чрезвычайно важны для понимания религиозного смысла тех процессов, которые определили превращение христианских ценностей в буржуазную мораль.