Старинная шкатулка - Василий Еловских

У окошка, за длинным столиком, сидели пять мальчиков и три девочки. Эти совсем малышки, от года до полутора. Едва-едва ложки держат. Но держат. Едят. Неторопливо. И не совсем уверенно. В тарелках что-то мягкое, вроде пюре или кашицы с молотым мясом. Одна из девочек не ест, уперлась глазами в стол. Ее тарелка на середине стола. Степан подвинул ее к девочке:

— Ешь давай! Ешь!

— Ешь! — сказала и Нина Павловна.

— Вы даете им фрукты и соки?

— А как же! И овощи, и фрукты, и соки. Все, что положено.

— Они какие-то бледненькие все.

— Видите ли… Сейчас мы выводим на улицу только старших. Ну, которые ходят. А с маленькими, тут сложнее. Вон какая грязь на улице. Да и холодно. А воспитателей у нас не хватает. Никто не идет к нам на работу, вот в чем беда. Возни и дел всяких полно, а зарплата маленькая. Ведь у нас тут и ночами надо быть, и в праздники. Дети!

В кроватке лежал на спине грудной ребенок и негромко плакал. В его плаче было что-то безмерно усталое, привычное.

— Мать этого мальчика лечится в больнице. В туберкулезном диспансере. И ей, конечно, нельзя быть вместе с ребенком. Вчера звонила: «Какой у него привес?» А я ей: «У нас не животноводческая ферма».

— А папа у этого мальчика есть?

— Нету.

В большой кроватке, с сеткой по бокам, которая стояла у задней стены, лежал на животе мальчик грудного возраста. Он молчал и как-то странно дергал головкой и поводил плечиками. Тупые, неживые глаза. Как у куклы. Совсем пустые глаза. Они удивили и ужаснули Дунаева.

— Дебильность, — сказала Нина Павловна.

— Кто мать и отец этого ребенка?

— Отец неизвестен. А мать из отказных.

— А все же, кто она такая?

— Да женщина лет тридцати пяти. От двух детей отказалась. Один у нас, а другой — в детдоме. — Она пристально поглядела на Дунаева. — Но это ненаказуемо. Это добровольное дело.

Степана дивило, как спокойно, обыденно говорит она обо всем этом. Будто так и должно быть. Будто так оно и положено.

Подумав, Нина Павловна добавила:

— Говорят, что грамотная женщина. Даже модница. Копировщицей работала.

— Копировщицей? А где?

Нина Павловна не ответила.

Он долго ехал в автобусе. И все время думал о детях, которых только что видел.

«Болячки под носом у троих, видимо, не от аллергии. Текут сопельки. А высморкаться не умеют. А та девочка… Видимо, еще не научилась есть. Или кто-то из мальчиков взял у нее тарелку. Съест свою и съест ее порцию. Как мне не пришла в голову эта мысль?

Он представил себе, как мальчишка слева (он крепкий, ротастый) жрет девочкину порцию. Степан пытался убедить себя, что никто девочку не обижает, она просто-напросто не научилась есть. Придут и покормят ее. Но было у него что-то неприятное, тяжелое на душе.

«Почему «ненаказуемо»? Ну, ладно, пусть «ненаказуемо». Но почему «добровольное дело»? Добро… вольное. Добро и воля. Ничего себе «добро». Ничего себе «воля»!..»

Вспомнилось… Вышел он вчера из булочной. Видит: мимо женщина шагает, уверенно, в развалку. Метрах в пяти от нее семенит и плачет маленький мальчишка: «Мама, мама!..» А она будто не слышит. И еще одна история, давняя-давняя, вдруг всплыла перед глазами. Насобирав корзину грибов, Степка вышел к опушке леса. Там стояли четыре подростка, такие же, как он. К сосенке была привязана собака, грязная дворняжка. Видать ничейная. Двое из подростков запускали в собаку палками и камнями. А двое других, поменьше ростом, стояли в стороне — наблюдали. Один из наблюдателей — дурачок Саня по-овечьи бездумно таращил глаза и глупо улыбался. Степан не помнит теперь, взвизгивала собака, поскуливала или нет, рвалась с привязи или не рвалась, а глаза ее помнит: в них не было злобы, только тоска и загнанность. И еще виноватость, как будто это сама собака делала мерзости людям. Он попытался остановить их, что-то сказал, но длинноногий парень набросился на него. Степка не умел драться, и парень начал дубасить его. Потом Степка сообразил, что надо делать: схватил парня и повалил, силенка у него все же была. В ту минуту один из подростков бухнул Степку камнем по голове.

Какие странные были глаза у собаки. К чему вдруг вспомнилась эта история?..

На улице грязь. Скучно. Они ехали медленно, и Дунаев мысленно подталкивал автобус: «Ну, быстрее, быстрее!..»

До чего же осенью спится. Впрочем, зимой тоже. Да и весной, пожалуй… За окошком ветрище разгуливает, в щелях рамы посвистывает. Дождичек сыплет. А в комнате благодать — тепло, светло и мухи не кусают. Уже зима исподтишка выглядывает.

Ната не сразу встала с постели, а сколько-то понежилась под одеялом. Потянулась раза три.

На рассвете она слышала спросонок глухие голоса за стеной и грубый стук на лестничной площадке. А сейчас тихо, как в погребе. Все ушли, кто на работу, кто в школу. А малышек в детсад увели. Робьте, граждане, робьте. Работа дураков любит. Учитесь. Грызите гранит науки. Так, кажется, говорят. Ученье — свет, а неученье — тьма. Думайте о своем далеком будущем. А Ната думает только о том, что будет сегодня и что будет завтра. Вон воробушки, те вовсе ни о чем не думают и — ничего. Прыг, прыг. И весело щебечут.

В зеркале она увидела упрямо поджатые губы, синеву под глазами, клок крашеных волос, смешно ниспадающий на переносицу. Нет, она не хотела быть смешной, еще чего не хватало. И на кой леший синева нужна. Раз, раз, с помощью расчески, мыла, помады и пудры все сделала как надо. Редкие морщинки нежно разгладила. Омолодилась лет этак на десять. Вот это по-нашему!

Ночью Ната видела страшный сон: будто десятки пауков ползли к ней со всех сторон. К чему бы это?..

Подошла к окну. Возле их пятиэтажки голые кривые деревца, дальше черная дорога, которую мнут и мнут грязные грузовики, еще дальше скучно-серый забор, а за ним угрюмые заводские корпуса. И небо тоже угрюмое, скучное. Все угрюмо, все давит. Самих бы толстопузых начальников поселить сюда, пускай бы поглядели. И понюхали воздух этот.

По тротуару прошагала вереницей детсадовская ребятня. Что-то воркуют. По стеклам окна ползают обессилевшие мухи. Упадет на спину и дергается, дергается.

Скучно! Почему ей так скучно сегодня? Она знать не знала никакой скуки. Внизу живота боль какая-то. Тупая, гложущая. Ната недовольно повела плечами и пошла на кухню завтракать.

Грубовато, по-хозяйски зазвонил телефон. Она услышала в телефонной трубке басовитый голос своего дружка Романа Чеснокова.

— Ну, как дела?

— Как сажа бела. Слушай, Ром, мне нужны деньги.

— А кому они не нужны. Всем нужны.

— Нет, я серьезно. Жду тебя вечером. Приезжай часиков в семь. А то скучно как-то. И все же привези денег. Ладно?

— А в какой валюте? Доллары? Шиллинги, франки? И вот всегда он такой: вместо серьезного разговора — шуточки.

— В какой хочешь. Надо что-то и Эдику купить.

— Загибаете, сударыня. Эдик находится на полном, так сказать, государственном обеспечении. Его бесплатно кормят, поят, одевают и обувают.

— Но что-то же надо купить. Ты чего? Игрушек или еще чего-то.

— Игрушек там полно. Всяких. Да тебя туда и не пустят.

— Мне нужны деньги! — четко и недовольно произнесла Ната.

— Наточка, Наточка! Да разве мало я давал тебе, а? Ну, ладно. Это не телефонный разговор. Поговорим при встрече.

— Жду тебя вечером.

— Нет, сегодня не могу. В пятницу у нас будет собрание. И после собрания зайду.

«Это он своей тумбы боится. Больше о женушке думает, чем обо мне, тварина!» — злилась Ната. А в трубку сказала спокойно:

— Я зайду к тебе. Завтра, часов в десять. Ты будешь там?

— Ну!

— Мне надо рублей сто.

— Зачем тебе деньги, когда ты сама золото? Ты думаешь, что у меня денег и куры не клюют. Ты же знаешь, что я купил автомашину.

— Да уж не прикидывайся. И не скупердяйничай.

— Ну, честное слово — нету.

— Не дашь, значит?

— Не могу, слушай. Разве что в конце года.

— Это на твоей-то работе нету денег, — хохотнула Ната. Зло хохотнула.

— Ну, что мы будем по телефону. Вот в пятницу и поговорим.

— В пятницу я буду занята. Что?.. Ну, занята и — все!

Нет, она проучит этого гаврика. Она покажет ему, где раки зимуют.

Роман Чесноков «робил» на кладбище. Да, на кладбище. Могилы копал. Покойников закапывал. Ната почему-то стеснялась говорить об этом и отделывалась фразами: «На твоей работе», «У вас там…» Роман давал ей денег. И не так уж мало. Но это было когда-то. А теперь вот принесет поллитровку, «закусона» какого-нибудь, вылакает, сожрет все сам и бежит-торопится к своей Марьюшке. С Натой встречается крадучись. Эти блудливые, кобелистые женатики трусливы как зайцы. Противно! Валюты нет у него. Ха-ха! Так и поверила. Дурочку нашел. Если что, она покажет ему от ворот поворот. Жалкий могильщик. Гробокопатель.