Русский ад. На пути к преисподней - Андрей Караулов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
У России (сколько войн было?..) нет самозащиты перед смертью, все инстинкты потеряны. И теперь, когда явственно обозначилось движение нашей нации к гибели, никто (те же деревни) не бьется — правозащитники, ау? — за их умаленные или вовсе растоптанные крестьянские права!
Тогда, в 17-м, Россия была как под гипнозом, сейчас — Ельцин, Гайдар, Чубайс… все опять под гипнозом.
Дураки, да? Но ведь народ (весь народ) не может быть дураком?
Александр Исаевич взял Наташу под руку, и они сделали несколько шагов по заснеженному асфальту.
Тоскливо это все. Тревожно. Если Россия (период такой) опять верит убийцам, зачем тогда возвращаться?.. Чтобы сцепиться уже с этими? с новыми? неизвестно откуда взявшимися? Точнее, известно: Коммунистическая партия Советского Союза. Ведь все они — родом из КПСС — все, там, среди министров, есть беспартийные?
У Александра Исаевича сейчас исторический труд, книга всей его жизни: «Красное Колесо».
«Я выполнил свой долг перед погибшими…»
Александр Исаевич шел по дороге, крепко держал Наташу, она еще крепче держала Александра Исаевича, и они очень боялись поскользнуться.
Ветер метался как заведенный, бил их по лицам, обдавал холодом, но обратно в машину не хотелось. Тем более отошли-то они совсем недалеко.
Евреи. Один из главных, стратегических, если угодно, вопросов — его «Евреи». Если придет, все-таки, час возвращения, значит, еврейские главы, собственноручно выкинутые им когда-то из «Архипелага», печатать сейчас нельзя. Рано. Сначала надо вернуться, потом уже — печатать. Он — не только писатель, в литературе он — бывш. советский человек, то есть — напряженный стратег. Его книги (все его книги, «Евреи» не исключение) «то должны, закопавшись в землю, не стрелять и не высовываться, то во тьме и беззвучии переходить мосты; то, скрыв подготовку до последнего сыпка земли, — с неожиданной стороны в неожиданный миг выбегать в дружную атаку…» Человек, ощущающий на себе миссию, обязан быть стратегом: если бы его «Евреи» вышли бы в «Архипелаге», не видать бы ему Нобелевскую премию, обнесли бы точно так же, как с Ленинской…
Канкан Ростроповича: свое время — всему!
Работорговля, бесконечные походы русских князей друг на друга, опричнина, когда стоном орала «вся Великая, и Малая, и Белая Руси…», а шизофреник-царь Иван Васильевич был сразу — и навеки — проклят людьми, проклят народной памятью; Петр Первый, построивший великий город на крови, руками… — да, фактически, заключенных; попробуй, оставь «стройку века», сбеги! Подучается так: если ты, государь, очень хочешь, чтобы в такой стране, как Россия, был бы порядок, твой порядок, как же без смертной казни? Все крупные инженерные сооружения в России стоят на крови (железная дорога из Москвы в Петербург: «А по бокам-то все косточки, русские,/Сколько их, Ванечка, знаешь ли ты..?»). Далее: Гражданская война, 1937–1938-й, Великая Отечественная как продолжение Гражданской, когда (1941-й) под знамена Гитлера встали — мгновенно — почти полтора миллиона бывших граждан России, к которым (через год) присоединятся тысячи власовцев, десятки тысяч бандеровцев (вся Западная Украина, вся ) и полки атамана Семенова, когда-то ушедшие в Харбин, — все это, увы, одна историческая цепь, одна линия: Россия громит Россию.
Такой стране действительно противопоказан капитализм, в такой стране он обязательно будет рабовладельческим. Кровавым и беспощадным — с одной стороны, с другой, прямо противоположной, — безропотным!..
Россия, между прочим, вообще сломалась о капитализм.
Черт бы с ней, с этой олигархией, с этой новой русской буржуазией, но они, эти господа, бывшие товарищи, быстро оставят Россию без нефти и газа, без леса и рыбы — все подгребут под себя, думая только о своих капиталах.
И кому, спрашивается, будет нужна страна со спущенными штанами?..
— Припомни, Аля, как зовут того пустомелю, кто после «Обустроить Россию»…
— Боровой… — Наталья Дмитриевна ловила его с полуслова. — «…Что несет этот выживший из ума старикашка…», Боровой, имя не скажу, не вспомню, бывший таксист, сейчас — деляга, объявивший себя политиком.
Она фиксировала любую брань по его адресу.
— Спасибо, — кивнул Александр Исаевич.
Пройти по тонкому люду, но пройти , то есть доказать : евреи приняли «непомерное участие» в создании «государства — не только нечувствительного к русскому народу, не только неслиянного с русской историей, но и несущего все крайности террора своему населению…»
Александр Исаевич выкинул слова о «ленинско-еврейской» революции — не надо. «Умный — не скажет, дурак — недопрет»… только как тогда объяснить, для чего же (самое главное) написана эта книга? Чтобы «посильно разглядеть для будущего взаимодоступные и добрые пути русско-еврейских отношений»? Кто в это поверит? Умирить тех, кто и так (внешне, во всяком случае) давно, с начала века, когда прекратились погромы, живет в мире?
Речь полковника Прокопенко при взятии Киева, документированная, без купюр, армейской многотиражкой, можно, конечно, считать образцом «советского антисемитизма», можно!
«Бабы! Слушайте меня…» — полковник, освободитель Киева, расчувствовался, залез с букетом на танк и, скинув с головы шлем, обратился к измученным киевлянкам. «Эти проклятые фрицы пришли-у наш родный Кыев и па-били у-всех наших жидочков. Ничего, товарищи, — мы тоже придем в ихний поганый Берлин и их жидочков тоже побьем!..» — антисемитизм, но глупо, да и подло было бы преувеличивать его масштабы.
Если кто-то из русских по-прежнему не любит кого-то из евреев или всех евреев вместе взятых, это так же обидно, как если бы кто-то из евреев по-прежнему не любил кого-то из русских или просто русских. Но на этой нелюбви, если она есть, вот уже сто лет, слава богу, все и заканчивается. Тогда как русский против русского — это перманентная гражданская битва, — нет, что ли? Более того, самое главное: если 37–38-й, «повторная волна» — 49-й, это все идеология, то за деньги, за гонорары в карман те же спецслужбы (в эпоху приватизации и «рынка») такое устроят… — Ягода позавидует, можно не сомневаться!
Александр Исаевич не заметил, как они повернули назад, к машине, и не заметил, что уже — стемнело, что ветер стих и на небе вот-вот появятся звездочки.
Давно, с Экибастуза, Солженицын обожал ночное небо: единственная отдушина, единственная красота, когда вокруг — тюрьма.
Под звездным небом Александр Исаевич чувствовал себя как в церкви. Тот, кто не любит жизнь, тот просто недостоин этой жизни, вот и весь сказ, между прочим, точка…
Они все так же молча сели в машину и — вернулись домой. Александр Исаевич отказался от чая, вместо ужина в их доме всегда был чай, и поднялся в свой кабинет.
Он так и не обозначил дату (хотя бы год) возвращения в Россию, но с «Евреями» решил повременить: торопиться-то некуда, сейчас очень интересно, как Москва примет его передачу с Говорухиным, что в ней оставят, что вырежут, ведь это первое — за всю его жизнь — прямое, глаза в глаза, не через газету, прямое… обращение к нации…
22
В истории России XX века трижды, только трижды, слава богу, возникали ситуации, когда первые лица Российского государства пребывали в абсолютной прострации: император Николай Александрович перед отречением в 1917-м, Иосиф Сталин в июне 1941-го и Борис Ельцин в декабре 1991-го, после беловежской встречи.
Победив на выборах Президента РСФСР, Ельцин и его окружение не сомневались, что смена власти в стране (Президент СССР Ельцин вместо Президента СССР Горбачева) произойдет не раньше осени 1992-го, крайний срок — весна 1993-го. Президенту РСФСР надо, во-первых, окрепнуть, заняться реальными делами, ибо от экономики регионов, от их проблем Ельцин отстал (последние два года он занимался только борьбой с Горбачевым).
В глубине души Ельцин, на самом деле, не мог даже представить себе, что Горбачев — уйдет, причем — уже завтра.
Президент России так часто проигрывал Президенту СССР, что у Ельцина был комплекс: ему казалось, Горбачев пойдет до конца, не отдаст власть просто так, нет — будет бой, долгий изнуряющий бой, будут, не исключено, крайние меры, без боя, что будет, возможно, и кровь, как в Тбилиси, Вильнюсе или Риге (Ельцин всегда преувеличивал опасность и поэтому, кстати, хватался за любые доносы. Если опасности не было, он ее сочинял, такая натура).
…Ночь, чертова ночь, ужасная, нескончаемая, — вокруг Ельцина ночь стояла сейчас стеной. Странная, необъяснимая тревога врывалась в его душу и сразу, наотмашь, с размаха, била по нервам…
Ельцин всегда спал один. Трезвый, он совершенно не интересовался женщинами, вел себя с ними на редкость деликатно, но стоило ему чуть-чуть выпить, в нем просыпалось что-то совершенно звериное.
