Бедный попугай, или Юность Пилата. Трудный вторник. Роман-свасория - Юрий Вяземский
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Гракх всепоглощающе и преданно любил ту женщину, которой себя посвящал — её одну, ни с кем себя не деля. Но длилось это недолго: месяц, от силы два месяца. А после жрец и нимфа вынуждены были расстаться. Перед расставанием Семпроний напоследок одаривал ее множеством жертвенных подношений, ценных не только своей стоимостью, но тем, что они заключали в себе нежную память. И никогда не объявлял женщине, что он ее разлюбил. «Нет, — говорил он, — я буду вечно любить тебя и никогда не забуду то счастье, которым ты меня одарила. Но вспомни о греческом Ипполите. Несчастный поклонялся одной Диане. И чем это кончилось — для него, для Федры?.. Много над нами богинь. И все они жаждут почета и жертвы».
Насколько мне известно, все женщины, расставшись с Семпронием, вспоминали о нем с радостной грустью: грустя о том, что он их покинул и теперь любой мужчина в их постели кажется им «утонувшим Нарциссом», и радуясь окутывавшей их некогда нежности, пролитому на них свету, достигнутому ими совершенству и обеспеченной им безопасности. Ибо Гракх, как уже говорилось, был всегда окружен свитой мужчин и сонмом женщин, среди которых существовали так называемые нимфы прикрытия — женщины, которым Семпроний оказывал подчеркнутые знаки внимания: первым помогал выйти из экипажа; на улице или в застолье, опережая рабов и кавалеров, подавал оброненные предметы; подолгу беседовал, ласково заглядывая в глаза; делал подарки (очень изящные, но недорогие и ни к чему не обязывающие); но не на них были устремлены его взгляды «сквозь пространство и время», и не им он дарил восторг и блаженство. А кому? — немногие могли догадаться.
Грубым языком выражаясь, побывать в постели у Гракха, с одной стороны, было весьма безопасно, с другой же — на редкость престижно. Ибо бывшие возлюбленные Семпрония в глазах мужчин из простых стекляшек превращались в драгоценные брильянты. И до того доходило, что некоторые мужья упрекали своих жен в том, что они, дескать, должным образом за собой не следят, ленивы, непредприимчивы и вследствие этого не могут обратить на себя внимание Семпрония Гракха.
— Но все эти Гракховы похождения, — заключил Вардий, — были прерваны в год покорения ретов и винделиков и поездки Марка Агриппы по Сирии и Иудее. Потому что в тот год Гракх стал любовником Юлии, дочери Августа. Семпронию тогда было тридцать два года, Юлии — двадцать три. Не думаю, что Гракх осмелился направить на нее свой магнетический взгляд. Догадываюсь, что без всякого взгляда и без ухаживаний с подарками Юлия накинула ему на шею священную веревку, посыпала ему голову жертвенной мукой и повлекла к алтарю, сиречь: к себе на ложе.
Безопасность, разумеется, соблюдалась, как никогда, и «нимфы прикрытия» действовали безукоризненно. Так что о связи Юлии с Семпронием знали лишь особо доверенные: сами «нимфы прикрытия» — сначала Эгнация Флакцилла, а затем Аргория Максимилла (на середине срока Гракх их сменил одну на другую), — а также Полла Аргентария и рабыня Феба — ближайшие из Юлиных наперсниц. Полагаю, что даже Пульхр и Сципион не были в курсе событий. Но Квинтий Криспин, похоже, был посвящен и своей болтовней и эксцентричными шутками по поводу Эгнации и Аргории ловко отвлекал внимание посторонних.
Чуть более года Гракх и Юлия, что называется, «золотили рога» Марку Агриппе, Юлиному мужу. Но месяца через три после того, как консулами избрали Тиберия и Квинтилия, Семпроний Гракх отправился в длительное путешествие по Эпиру, Ахайе и далее по греческим островам. И Постум родился не через десять, а через пятнадцать лунных месяцев после того, как Гракх покинул Рим…
— Ты понимаешь, зачем я это говорю? — спросил Вардий.
Я кивнул.
— Ну, раз понимаешь, тогда пойдем дальше, — сказал Гней Эдий Вардий.
И мы из прихожей вошли собственно в храм, то есть, как ты любишь, по-гречески: из пронаоса — в целлу.
Во дворце Гелиоса
Едва мы вступили в прохладный и гулкий сумрак храма — впустивший нас прислужник успел зажечь лишь несколько светильников, — Вардий продолжил рассказ:
VI. — Юлия разрешилась от бремени, и Постум появился на свет в последнем месяце консульства Тиберия и Квинтилия. А в новом году за три дня до январских нон Юлия уже принимала у себя гостей в доме на Палатине. Как у них часто водилось, ее муж, прославленный Марк Випсаний Агриппа, пировал с многочисленными друзьями и соратниками в большом триклинии — Августа среди них не было, так как он плохо себя чувствовал, — а Юлия уединилась со своей компанией в малой столовой. Приглашен был лишь так называемый ближний круг: Гракх, Криспин, Сципион, Аппий Пульхр и еще двое или трое всадников. Из женщин были только Полла Аргентария и Аргория Максимилла. И, представь себе, в этой тесной компании в доме Агриппы оказался и наш Феникс! Гракх накануне ему объявил: «Завтра ты приглашен на пир к Агриппе. Там будут знакомые тебе люди. И если тебя попросят почитать стихи, ты уж блесни своими самыми яркими, никого не стесняясь».
Странное приглашение. Но задним числом я могу объяснить: Феникс уже много дней таскался за Семпронием Гракхом, был дружески им привечен, и Юлии об этом почти наверняка доложили. Криспин к Фениксу также был расположен: положительно отзывался о его любовных элегиях и хвалил его чувство юмора — еще бы! ведь Феникс громче других смеялся в ответ на его шутки. К тому же Юлия несомненно слышала от Анхарии Пуги — помнишь такую? — что некий наглый развратник и бездарный поэт погубил прекрасную Альбину, которая сделала от него аборт, чуть ли не умерла, а потом вынуждена была бежать от позора в дальние провинции… Допускаю, что последнее обстоятельство более всего заинтересовало сиятельную Юлию.
Ну, стало быть, пригласили. И на третий день после новогоднего праздника наш Феникс возлежал в малом триклинии Агриппиного просторного дома. Всё внимание за столом было сосредоточено на Семпронии Гракхе, который в присущей ему мягкой и ироничной манере делился своими впечатлениями о недавнем посещении Коринфа и Афин, лесбосской Метилены и родосского Линда. Криспин пытался острить, но Юлия одним недовольным прищуренным взглядом поставила его на место. Когда же Гракх замолчал и кто-то из сотрапезников — Квинтий или Сципион — предложил, чтобы Феникс при подготовке к десерту прочел некоторые из своих элегий, наш бедный поэт и рта не успел раскрыть, как Юлия поморщилась и велела:
«Не надо стихов. Позовите лучше флейтисток».
«Она на меня ни разу не посмотрела, — впоследствии убеждал меня Феникс. — Даже когда сказала, что не надо стихов. И я на нее почти не смотрел, потому что слушал Семпрония. Он восхитительно рассказывал! Я был во всех тех местах, которые он описывал. Но как будто я никогда там не бывал!»
Обед закончился. Гости встали из-за стола и стали подходить к хозяйке, дабы поблагодарить и попрощаться. Феникс подошел вслед за Гракхом. Но Юлия, скользнув по Фениксу невидящим взглядом, сначала улыбчиво попрощалась с Криспином, потом со всеми, кто выстроился следом за Квинтием. И лишь потом обернулась наконец к Фениксу и холодно и внимательно стала его изучать, — так смотрят на статую или на картину, которую заказали, которую выполнили и доставили, и вот она стоит перед вами, но уже с первого взгляда вам не понравилась.
Юлия долго его так разглядывала. И лишь потом ласково улыбнулась и тихо сказала:
«Дай-ка я тебя рассмотрю. — И тут же от Феникса отвернулась и, на него не глядя, спросила: — Ты, говорят, бабник?» — Юлия употребила слово, которым между собой пользуются легионеры. Феникс этого слова не знал и спросил в свою очередь:
«Кто я, ты говоришь?»
Юлия повернулась к Фениксу, нахмурилась и сказала:
«Это я тебя спрашиваю: кто ты?»
Феникс тут же суетливо представился, назвав свое имя, сословие, род и даже племя.
«Это я знаю, — сказала Юлия. — А в жизни чем занят?»
«Я пишу стихи».
«Кому подражаешь? Тибуллу? Или, может, Проперцию?» — уже насмешливо спросила Юлия.
«Он подражает Тибоперцию, то есть сразу обоим!» — воскликнул стоявший неподалеку шутник Криспин.
Феникс благодарно на него посмотрел, словно Квинтий пришел ему на помощь, и ответил, смущенно глядя на Юлию:
«Никому из них я никогда не подражал. А теперь — тем более».
«Почему: теперь — тем более?» — спросила Юлия.
«Потому что теперь… — Феникс смущенно потупился. Но в следующее мгновение поднял радостный взгляд и признался: — Теперь я сочиняю трагедию».
«Трагедию? — переспросила Юлия, не то чтобы удивившись, а словно не расслышав. — Зачем?»
На этот странный вопрос, который обычно ставит в тупик многих сочинителей, Феникс готовно ответил:
«Она мне приснилась».
«Приснилась? Трагедия?»
«Да, грозная, в плаще до земли, в тяжелых котурнах она подошла ко мне и, взмахнув тирсом, мне приказала: „Хватит терять время и унижать свой дар! Начинай крупный труд. Воспевай деяния героев!“» — радостно и одновременно будто испуганно сообщил Феникс.
