Принцип Парето - Алина Аркади
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Мам, – шепчет над ухом дочка, – мам, просыпайся.
– Что такое? – открываю глаза со стоном. Лицо, вероятно, опухшее от слёз, а голова нещадно болит, остро пульсируя в висках.
– Пойдём готовить завтрак, – кружит надо мной, переползая и сдёргивая покрывало.
– Ладно, – нехотя соглашаюсь, – что приготовим?
– Лазанью.
– Ты не любишь лазанью. Она слишком сладкая для тебя.
– Не для меня. Для Кости. Он любит.
– Кости нет, родная.
– Есть, – приближается к моему уху, нашёптывая, – он спит там, – указывает на дверь, – в той комнате.
– Не выдумывай, – отмахиваюсь от ребёнка, который, скорее всего, выдаёт желаемое за действительное.
– Есть… Я не вру, – обиженно надувает губы, сложив ручки на груди. – Я не придумала. Я посмотрела.
Рывком поднимаюсь на кровати, отчего боль десятками игл пронзает затылок. Зажмуриваюсь, а когда отпускает, соскакиваю с постели и бегу из комнаты. Осторожно, едва дыша, толкаю соседнюю дверь, где на кровати спит… Костя. Тело ватное, а ноги подкашиваются от осознания, что я вижу его живого и здорового. Зажимаю рот ладонью, гася всхлип, и рассматриваю мужчину. Он спит на животе, заложив руки под подушку и скомкав её в мягкий шар. Покрывало сползло, представив моему взгляду такую знакомую спину с уже родными неровными шрамами. Борюсь с желанием броситься к нему и сжать в объятиях, чтобы вдохнуть поблёкший в памяти запах мужского тела. Делаю шаг, но останавливаюсь, пока не понимая, а нужна ли ему моя нежность. Да и вообще, мы нужны? Может быть, Костя вновь станет лишь эпизодом в нашей с дочкой жизни, после исчезнув навсегда.
Глава 30
Замешиваю тесто трясущими руками, посматривая в сторону лестницы на второй этаж и ожидая появление Островского. Всё валится из рук, не могу вспомнить, какие ингредиенты добавлять, и, кажется, отмеряю две порции сахара. Тася бегает вокруг меня, но старается не шуметь, опасаясь разбудить Костю.
– Когда он приехал? – без привычного утреннего приветствия спрашиваю Гришу.
– Перед рассветом. Серхат привёз. Позвонил, я открыл ворота. Бросил сумку у порога, – показывает на чёрный кожаный саквояж, в котором, как, мне кажется, всего пару вещей, потому что он слишком тощий. – Заглянул к Тасе, несколько минут стоял в дверях твоей спальни и отправился в соседнюю. Ничего не объяснял, если ты хочешь спросить об этом. Сказал, все разговоры утром.
Легче не становится, потому что я надеялась, что Гриша прояснит появление Кости и его возможность остаться с нами. Нас привычно трое. Каждое утро мы спускаемся на первый этаж, и пока я готовлю завтрак, разговариваем, обсуждаем планы на день и как проведём вечер. Но сейчас говорить не хочется, потому что слова припасены для Островского. Гриша понимает, поэтому утыкается в телефон, предварительно посадив Тасю на колени. Смотрят очередную серию мультиков, пока я раскатываю тесто и делаю начинку. Всё, как нравится Островскому.
– Доброе утро, – вздрагиваю, когда слух обжигает любимый голос.
– Костя!!! – пищит дочка и бросается к нему, оказываясь на руках и крепко обнимая за шею.
– Костя? О чём мы с тобой договаривались? А? – возмущается Островский.
– Ой! Папа, – исправляется дочка, а меня начинает трясти с удвоенной силой.
Вот зачем он это делает? Снова приучит к себе ребёнка и растворится в тумане, оставив лишь призрачную надежду.
– А ты мне что-нибудь привёз?
– Не привёз, но, – опережает возмущения, которые вот-вот сорвутся с губ Таси, – заказал. Вечером привезут то, что тебе очень понравится.
– А, что это?
– Увидишь, нетерпеливая.
И Островский смеётся: звонко, открыто, тепло. Мне кажется, я впервые слышу такой смех и ещё больше сжимаюсь, не понимая, как с ним разговаривать. Всё это время молчу, раскатываю тесто и боюсь на него посмотреть, потому что меня сразу накроет истерикой, и я превращусь в слезливую женщину, неспособную держать себя в руках.
Все трое удаляются в гостиную, а через несколько минут открывается входная дверь, и в окне я вижу Тасю и Гришу, которые удаляются по дорожке к воротам. Костя позаботился о том, чтобы мы остались наедине.
– Может, посмотришь на меня? – останавливается и замолкает. Нас разделяет лишь стол, но Костя не торопится подойти.
– Ты надолго? – спрашиваю, не поднимая головы, и выкладываю начинку, всем своим видом показывая безразличие. На самом деле внутри адская буря, которая вот-вот выйдет из-под контроля.
– Насовсем. Если примешь. Если простишь.
– Ты позволяешь мне решать? Это что-то новенькое, – показательно фыркаю, едва сдерживая слёзы и боль, которая глухо бьёт по рёбрам.
Сможет ли Костя принять ту жизнь, которая мне нужна и остаться несмотря на рвение куда-то бежать? Если его месть завершена, а цель достигнута, сейчас он в нерешительности на перепутье: в каком направлении, а главное, с кем двигаться дальше.
Островский бесшумно ступает, огибая стол и останавливаясь за моей спиной почти вплотную. Большие ладони опускаются на мои бёдра, слегка сжимая кожу. Едва сдерживаю стон, ощущая такие необходимые прикосновения, которых была лишена почти три месяца. И пока не сорвалась в Костю без оглядки, оставив без ответа самое важное, с надломом говорю:
– Если… Если ты не планируешь остаться, то не нужно. Не стоит давать мне ложных надежд. Я почти перегорела. Ещё немного, и я смогу дышать без тебя. Ещё чуть-чуть… – голос затухает, потому что к горлу подкатывает вязкий ком, не позволяющий закончить мысль.
Уговариваю саму себя позорно не расплакаться перед Островским, сдержав разрывающие эмоции. Зажмуриваюсь с такой силой, что перед глазами расплываются разноцветные круги. И жду. Жду, когда тишину разорвут гулкие шаги, и он выйдет за дверь, растворившись в лицах большого города. Так проще. Легче. Правильно. Оборвать то, почти потухшее, что связывало нас, и начать с нуля без тени Островского за спиной. От напряжения, кажется, готова лопнуть, как воздушный шар. Время остановилось в ожидании смертного приговора человека, на котором сосредоточен весь мой мир.
На талию ложатся мужские ладони, и меня медленно разворачивают, а затем приподнимают и усаживают на стол. Костя вклинивается между моих ног и наклоняется так близко, что чувствую на щеке его дыхание. Распахнув глаза, тону в любимой синеве. С губ слетает стон, когда понимаю, как сильно по нему скучала. И пусть для меня в его графике отведено
