Братишка, оставь покурить! - Николай Стародымов

Нет, на духовное и физическое возрождение славянизма сейчас рассчитывать не приходится. Это горько, но, увы, скорее всего, правда.

Так что же? Руки на себя из-за этого наложить? Действительно в преступный мир податься, пополнив плотные ряды грабителей, которых несть нынче числа от самых верхов на всей Руси некогда Великой? Плюнуть на все и в бомжи податься?..

В конце концов, пусть судьбы мира заботят те неведомые мне силы, которые его породили и управляют его судьбами. А мы созданы таковыми, что каждый из нас отвечает сам за себя. Перед своей семьей, перед своими детьми, перед своей совестью. Я не знаю, есть ли возмездие где-то на небесах. А на земле нет больших судей, чем эта троица. Семьи у меня нет. Остается сын и совесть. Ради них я уеду. На Балканы. Потому что сегодня, скорее всего, это единственное место, где я по-настоящему нужен.

Эпилог

Море слегка колыхало катер. Небесная синь слепила, по волнам бегали блики. Теплый, соленый на запах, приятный ветерок (кажется, бриз?.. или пассат?.. ничего в морском деле не знаю…) легко обдувал мое лицо.

…Я с детства мечтал о том, чтобы хоть разок вот так, на маленьком суденышке, одному побыть в открытом море. Чтобы лодка, чтобы море, чтобы чайки, чтобы я один на много миль вокруг… И чтобы потом был девственный остров и прекрасная незнакомка на белоснежном берегу…

Однако сейчас меня мое положение не радовало. Потому что это был не отдых. Это была капитуляция. Полная и безоговорочная капитуляция. И даже факт, что это не я капитулировал, что это меня капитулировали, не утешал. Потому что я должен был, обязан был сопротивляться, я должен был найти слова, чтобы убедить других, мне нужно было что-то сделать такое, чтобы развитие ситуации пошло по другим рельсам.

Не сделал, не нашел, не сумел. И теперь запоздало изобретал, что должен был сделать.

Воистину любой генерал готовится к войне прошедшей. Не мной сказано, но зато как точно!

…Я проснулся от тряски. Болела голова, во рту было кисло, с каким-то металлическим привкусом. Открыл глаза, огляделся и только тогда вспомнил, что именно со мной произошло.

Я лежал на кожаной лавке в кузове автомобиля, насколько можно было судить из столь неудобного положения, джипа, который резко мчался, подскакивая на рытвинах. По груди и ногам я был туго пристегнут к лавке, очевидно, чтобы не упасть. Однако руки были свободны, так что смог легко отстегнуть ремни и сесть.

Это и в самом деле был открытый джип. За рулем и рядом с водителем сидели мужчины в привычном для Югославии камуфляже. Машина ехала по берегу моря, прямо по пляжу, без дороги. Над головой громко кричали чайки.

Мелькнула мысль о том, что можно сигануть через борт — и пусть они меня потом ищут. Однако тут же отбросил ее. Ну, сигану. А что дальше? Куда мне потом податься, если я даже приблизительно не знаю, где мы находимся? В конце концов, вряд ли эти двое задумали в отношение меня какую-то большую пакость, потому что пока я лежал беспомощный, со мной можно было сделать все что угодно. Вплоть до того, что втихаря в море утопить… Да и теперь меня не оставили бы без присмотра.

Может, они даже специально меня так оставили, провоцируя, чтобы я попытался сбежать и тогда у них будут чистые руки, в то время, как мне придется самому решать весь комплекс свалившихся на меня проблем? Или чтобы подстрелить «при попытке к бегству»…

Нет уж, дудки, сначала узнаем, что задумали вы, а там уж посмотрим…

— Эй, — окликнул я.

Сидевший на месте старшего мужчина обернулся. Это оказался тот самый часовой, который на удивление хорошо говорил по-русски.

— Очухался? — усмехнулся он.

Любопытно, что именно рассчитывают услышать в ответ люди, когда задают подобные никчемные вопросы?

— Куда мы едем? — спросил я.

— Сейчас, погоди, — прокричал он в ответ. — Скоро будем на месте, тогда и поговорим.

Что ж, погодить так погодить. Перекрикиваться и в самом деле утомительно.

Куда же это меня везут? Вернее, куда меня уже практически привезли? Сербская Краина не имеет выхода к морю. Значит, мы в Югославии. Значит, меня таки вывезли. Значит, приводится в исполнение какой-то план, который осуществляется якобы в моих интересах, но помимо моей воли.

Значит, стало мне ясно со всей очевидностью, Мириам теперь попросту обречена.

В голове вихрились, сталкивались взаимоисключающие мысли. Что в сложившейся ситуации можно предпринять? Наброситься сейчас или чуть позже, когда остановимся, на водителя, расправиться со старшим машины, забрать у них документы, повернуть машину и ехать обратно. Допустим, это я смог бы сделать. Ну а что потом? Без досконального знания языка, с чужими документами, на чужой машине, в незнакомом месте… Впрочем, до границы, быть может, я еще и смогу добраться. Ну а там… В военной полиции тут служат парни вот с такими мордами, которые очень не хотят попасть на фронт, а потому всемерно доказывают настоятельную необходимость своей службы в тылу.

Впереди показался длинный, вклинившийся в лазурь моря, мол. Вдоль его края колебалась белая полоска разбивающихся о его монолит волн. А у основания мола, на берегу, стояли несколько вооруженных человек. Это была именно военная полиция. Накаркал…

Мы лихо подрулили к ним — из-под колес взвихрился клубочек белого песка. Один из полицейских бросил сигарету, поправил ремень с кобурой и направился к машине. Наш старший спрыгнул на землю, тоже одернул форму и пошел ему навстречу. Они козырнули друг другу и только после этого обменялись рукопожатиями.

Да, если раньше у меня и имелась возможность попытаться освободиться силой, теперь уже было поздно. Дергаться против пяти автоматов — самоубийство.

Между тем наш старший и офицер военной полиции обменялись лишь несколькими фразами и мой знакомец вернулся ко мне.

— Ну что, пошли, Просвет!

Я демонстративно устроился поудобнее и скрестил на груди руки.

— Я никуда не пойду, пока вы мне во всех подробностях не объясните, куда и с какой целью ведете, — сказал как можно решительнее.

Он усмехнулся.

— Это бесперспективно, Просвет. Если ты сейчас пойдешь со мной, я тебе по пути все объясню. Потому что есть вещи, которые можно тебе сказать только наедине. Если же будешь сопротивляться, вон те тренированные мальчики легко скрутят тебя. Тогда все равно все произойдет как и было задумано, но только ты так ничего и не узнаешь.

При подобной широте выбора ничего не оставалось, как только покориться обстоятельствам.

Я спрыгнул на песок. Песок тут — мечта. Неслучайно побережье Югославии в свое время славилось своими пляжами и курортами. Да и теперь тоже, хотя из-за всех этих событий людей сюда приезжает отдыхать куда меньше.

Мои ноги утонули в белом крошеве. Только теперь я обратил внимание, что одет не в ставшую уже привычной для меня военную форму югославской армии, а в собственный гражданский джинсовый костюм, в котором приехал сюда и который до сих пор лежал у меня в вещах в казарме. Значит, они и вещи мои забрали…

Полицейские стояли в сторонке и с нескрываемым любопытством наблюдали за происходящим. Кроме того, за нами, не отрываясь, наблюдал глазок объектива кинокамеры — мой отъезд запечатлевался для истории.

Наверное, понял я, эту кассету покажут нашим ребятам, чтобы они убедились, что со мной ничего страшного не произошло и меня просто отпустили.

Мы вдвоем направились к молу. Ступили на узкую бетонную иглу, вонзающуюся в Адриатическое море.

— Слушай меня теперь внимательно, Просвет.

Уж об этом он мог бы не напоминать — и без того о более внимательном слушателе он мог бы только мечтать.

— Дело в том, Просвет, что я — офицер контрразведки. В свое время учился и какое-то время жил в Советском Союзе, — начал он.

А я-то думал, откуда это у Славко мог оказаться солдат, который так легко и свободно говорит по-русски. Теперь понятно… Но это ж выходит, что ради меня была проведена такая сложная операция! Это, конечно, льстит самолюбию. Льстит, но и настораживает. Потому что неведома конечная цель задуманного.

Мы неторопливо шли по молу прямо в открытое море. Все остальные остались на берегу. Справа о бетон бились волны, на головой визгливо перекликались птицы с заломленными крыльями. Насколько я понимаю, при таком шуме вести запись разговора едва ли возможно.

— Когда нам стало известно, что у русских проживает мусульманка… Короче говоря, — перебил он сам себя, — нужно было убедиться в том, случайно ли это произошло или же ты стал жертвой какой-то ловкой провокации со стороны противника…

— Ага, был бы их шпионом, выведывал ваши секреты и жил бы при этом с их резидентом на виду у всех, — не сдержавшись, фыркнул я.

— Как бы то ни было, Просвет, выбор сделал ты сам. Ни уезжать добровольно, ни расстаться с ней ты не захотел, — сдержанно напомнил сопровождающий. — Поэтому нам пришлось принять соответствующие меры. На войне каждая сторона старается максимально обезопасить себя от возможных неожиданностей.