Паранойя. Почему он? (СИ) - Раевская Полина Александровна "Lina Swon"

-Да уж… вот вы бабы – змеи! – задумчиво подводит Ванька итог. – А с виду по тебе и не скажешь, такая пай-девочка.

Я усмехаюсь.

Ага, она самая. Если бы ты только знал, какие демоны раздирают эту пай-девочку, наверняка перестал бы мыслить шаблонами.

Обсудив детали и договорившись быть на связи, мы идем в наш лагерь. На выходе из леса встречаем Илью. Он сидит у потухшего костра и что-то увлеченно пишет в своем блокноте. Заметив нас, удивленно косится на Молодых.

-Все нормально? – сканирует меня напряженным взглядом.

-Да. Ваньке вот тоже не спалось, поболтали немного, - объясняюсь, чтобы не было пустых домыслов. И устало улыбнувшись, протягиваю Терёхину руку. - Пойдем спать?

Он, будто не веря, медленно кивает, и махнув Ваньке на прощание, ведет меня к нашей палатке.

Раздеваемся и укладываемся мы в тишине. Я изрядно продрогла, сидя возле реки, и сколько не стараюсь, не могу согреться, меня трясет. Илья, по-джентельменски расположившийся в другом спальнике, через несколько минут не выдерживает мое клацанье зубами и без церемоний перебирается ко мне.

-Так теплее? – прижав меня спиной к своей груди, щекочет он теплым дыханием основание шеи. Я киваю. Пусть его объятия не такие монументальные и всеобъемлющие, как у Долгова. Пусть в них не возникает чувства, будто весь мир у этого парня на одной стороне, а ты - маленькая, беззащитная девочка, – на другой, но они действительно теплые и мне в них очень уютно.

-Смогла привести мысли в порядок? – спрашивает Илья чуть позже, когда я, отогревшись, начинаю засыпать.

-Угу, - отзываюсь сонно.

-Что решила насчет нас? – продолжает он пытать меня, словно вьетнамец американского летчика. {1}

Мне не хочется отвечать, и не только потому что я уже на полпути в царство Морфея, просто страшно изменить многоточие на вполне себе конкретный знак, не будучи уверенной, что это не ошибка. Но, тяжело вздохнув, я все же делаю над собой усилие.

-Решила попробовать, если, конечно, ты согласен не торопиться.

-Все будет, как ты хочешь, зай, просто дай нам шанс, - обещает он проникновенным шепотом и нежно скользит губами вниз по линии шеи. По телу рассыпаются колкие мурашки. Мне щекотно, и это слегка бодрит.

-Что ты писал сейчас? – спрашиваю, чтобы заполнить неловкую паузу.

-Песню, - просто отвечает Илья, словно речь о каком-то пустяке. Но я -то знаю, как для него это важно, учитывая, что он ничего не писал два года.

-Ильюш, я так рада, - с чувством сжав его руку, покоящуюся у меня на животе, отзываюсь совершенно искренне. Сонливость как –то разом отступает и повернувшись, я требую подробностей. – Ты только начал или уже есть что послушать?

-Начал еще месяц назад. Увидел тебя, и внутри вместо привычной пустоты стало расти что-то такое… большое… дикое… рвущееся наружу. Я записал, но все никак куплет не давался. Не то все было, не о том… Но сегодня смотрел на тебя у костра и понял, что хочу сказать, - смущенно улыбнувшись и потупив взгляд, признается он, будто и сам не верит, что с ним это случилось. Я же понимаю, что эта минута стоит того, чтобы за нее мучиться и страдать чувством вины.

-Споешь? – прошу тихо. Он кивает и помедлив, начинает рвать душу спокойным, наполненным грустью, мелодичным голосом:

- Смерть забирает самых любимых как секта, оставив нам города и проспекты. И тобой движет то, что тебя не топит. Это тупая боль, словно допинг… Безлюдная тихая ночь расставит всё на места. Мой беспокойный, скомканный слог… Мне не забыть добрых людей, нет. И пусть я сам закрыт на замок…

Он с шумом втягивает воздух, тяжело сглатывает и продолжает забираться под кожу, вскрывая вспухшие, воспаленные раны:

- Я жил по-разному, но… Кем же мы стали? Люди цепляются за деньги и кайф. Дружбу ломает самый чистый наркотик. Запомни, брат, он тебя испортит. Точно…- усмехается. – Судьбы ломают женщины, которых ты хочешь. Закрой глаза и попробуй. Ради бога, все не испортить…

Пауза. Такая необходимая нам обоим передышка. Он поднимает взгляд. Смотрит мне прямо в глаза, и я знаю, что сейчас будет тот самый куплет.

-Посмотри мне в глаза, Нева, - напевает он с мягкой улыбкой, заключив мое лицо в ладони. – Я люблю лишь твои плечи. Я хочу обнимать тебя первым. Первым всегда легче… Рассказать о своём миру. Мне так нужно моё время. Под мириадами звезд… Остаться… {2}

Когда он заканчивает, я чувствую себя раздавленной, выпитой до дна и в тоже время, будто очистившейся. По щекам текут слезы, а моя внутренняя вселенная вибрирует оголенным нервом. Не в силах ничего сказать, я просто прижимаюсь солёными губами к его губам и целую. Целую с таким всепоглощающим чувством благодарности и боли, что на языке разливается металлический вкус крови. В это мгновение я готова заняться с ним любовью. Мне хочется отдать ему что-то настолько же равнозначное, ценное… Вот только, кроме тела предложить больше нечего, я –выжженная чувствами к другому мужчине пустыня. И мне так жаль… Господи, как же мне жаль, что я не встретила его раньше!

-Ш-ш… Ну, ты чего, заюш? – отстранившись, с улыбкой стирает Илья с моих щек слезы. – Все так плохо?

-Всё так… что нет слов, - всхлипнув, качаю головой. – Я уничтожена. Это невыносимо прекрасно. Просто преступно! Ты… так талантлив, так искренен в своем творчестве… Оно задевает за живое, да и за мертвое тоже.

-Спасибо. Мне было важно именно твое мнение, потому что только ты знаешь, о чем я пою в этой песне. Остальные вряд ли поймут и оценят, - он старается говорить безразлично, но я знаю, что за этим безразличием скрывается неуверенность и волнение, и не собираюсь позволять им расцвести в нем пышным цветом.

-Им и не нужно понимать, Илюш, важно, что они почувствуют в ней что-то свое, и проникнуться.

-Думаешь, почувствуют? – уточняет он уже не столько от неуверенности, а, чтобы потешить свое самолюбие.

Ох, уж эта тщеславная, творческая натура!

-Уверенна.

-Тогда буду писать музыку к ней.

-Пиши, но не продавай никому. Это только твоя песня, никто не сможет спеть ее так, как ты, - попросила я, хоть и понимала, что не имею на это никакого права. Однако Илья убеждает меня в обратном.

-Она твоя. Я написал ее для тебя.

У меня снова горло перехватывает спазм, а глаза обжигает солью.

-Спасибо. Но почему «Нева»? – задаю крутившийся с первой минуты вопрос. Илья улыбается и, легонечко поцеловав меня, раскрывает тайну:

-Потому что ты и твоя красота ассоциируетесь у меня с Питером.

-Такая же унылая и серая? – шучу, чтобы немножечко снизить градус романтики. Он смеется.

-Нет, такая же изящная, интригующая, глубокая. Знаешь, красота ведь разная бывает и вкусы тоже. Кому –то нравятся яркие краски бразильского карнавала, а кто-то любит размытый дождем Невский. Я из них, поэтому «Нева».

Я пропускаю удар и в тысячный раз сглатываю подступившие слезы.

-Это самое прекрасное, что я когда –либо слышала о себе, - шепчу севшим от захлестнувших эмоций голосом.

-Может, поспим немного? – смутившись, предлагает Илья. Я киваю и, мы, наконец, засыпаем.

Утро врывается смехом, громкими разговорами и шипением возмущенных углей. Я сижу, обхватив горячую кружку с мятным чаем, и словно загипнотизированная смотрю на мангал, источающий сильный жар и лёгкий дымок. Время от времени с запекаемого мяса на уголь падают капли сока, вызывая резкое возмущение. Капля — вспышка и шипение. Капля — вспышка и шипение.

Эта комбинация странным образом успокаивает меня, да и лучше наблюдать за ней, чем видеть маячащую на заднем плане Шумилину. Я и так проснулась в крайне скверном настроении, а тут еще она со своим жалким взглядом обоссавшей ковёр собаки.

Меня тошнит от нее. От того, как она ежесекундно что-то там на себе поправляет, одёргивает, улыбается невпопад и не знает, на чём остановить свой затравленный взгляд, куда деть руки, куда, по большому счёту, деть саму себя.

Какая же она все-таки жалкая, мерзкая тварь!