Болтун. Детская комната. Морские мегеры - Луи-Рене Дефоре

Э. Хемингуэй. Зеленые холмы Африки (часть 2, глава 4). Перевод Н. Волжиной и В. Хинкиса.

………………………………………………

…чтобы не погрешить против истины, мне нужно воспроизвести происшедшее во всей его алогичности, но в то же время и сохранить подлинный масштаб, стараясь, с одной стороны, избегать тенденциозности и не приписывать этому событию посторонний смысл, а с другой — не впадать в преувеличенное бесстрастие, задним числом лишая его эмоциональной ценности, какой оно обладало.

//-//-//

…кто поручится, что я не придаю этим воспоминаниям какого-то смысла, коего в них вовсе не было, задним числом наделяя их эмоциональной ценностью, коей были лишены реальные события, с которыми они соотносятся, короче, воскрешая это прошлое на весьма тенденциозный манер?

М. Лейрис. Возраст мужчины (глава «Трагическое»). Перевод О. Е. Волчек и С. Л. Фокина.

………………………………………………

Пусть из-за того, что я был не очень внимателен или вправду что-то запамятовал, ляжет тень на весь мой рассказ, призванный внушать неколебимое доверие, — мне все равно.

//-//-//

Не страшно, если то здесь, то там ошибка или минимальное упущение, даже некоторая путаница или простодушная забывчивость бросают тень на мое повествование, ибо оно не может быть опровергнуто в сумме своей.

А. Бретон. Надя. Перевод Е. Гальцовой.

………………………………………………

Выйдя из жарко натопленного, шумного зала, я испытал облегчение, но лишь в первую минуту. Снег на тротуарах затвердел, подмораживало. Холод проникал сквозь одежду, сквозь поры, расширенные алкоголем, пробирал до мозга костей. Улицы были безлюдны, темны, лишь в отдалении блестели редкие фонари.

//-//-//

Сначала К. был рад, что ушел из душной комнаты, от толкотни и шума, поднятого служанками и помощниками. Немного подморозило, снег затвердел, идти стало легче[56].

Ф. Кафка. Замок (глава «В ожидании Кламма»). Перевод Р. Райт-Ковалевой.

На улице было холодно, холод пробирался сквозь одежду, сквозь расширенные спиртным поры и продирал до костей. Вся площадь была пуста, лишь редкие, безразличные фонари.

У. Фолкнер. Ad astra. Перевод Д. В. Вознякевича.

………………………………………………

Помню, как разозлила меня в ту минуту стая сварливых ворон, с громким гвалтом возившихся в мусорной куче; я даже метнул в них пару камней, но не преуспел — тяжело взмахивая крыльями, они дружно снялись с места и вновь уселись на моем пути немного поодаль.

//-//-//

Помню, как разозлило меня веселое щебетание играющей вдалеке, в морской пене, стайки птиц. Я даже начал бросать в них камни, отчего они дружно взлетели и тяжело опустились снова.

А. Бретон. Безумная любовь (глава VI). Перевод Т. Балашовой.

………………………………………………

…если в целом пение представлялось мне окутывающим, уютным… то прежде всего благодаря этой трогавшей меня до слез двойственности, этому взаимопроникновению свободы и радостной невинности, а сверх того — благодаря чему-то широкому и ясному, напоминавшему морской ветер.

//-//-//

Нечто широкое и ясное, напоминающее морской ветер, веет между темой и украшающими ее мелизмами…

П. Ж. Жув. «Дон Жуан» Моцарта. Перевод мой. — М. Г.

………………………………………………

…для говорящего обращенное к нему человеческое лицо становится источником странного воодушевления… Хватит ли у кого-нибудь из вас непорядочности, чтобы утверждать, будто он всякий раз открывает рот только потому, что ему хочется поделиться с другими выношенной мыслью, усладить общество чарующим звучанием своей речи? Полно, не ломайте комедию! Открывая рот, вы, может быть, вовсе не знаете, что произнесете, но уверены, что обстоятельства и сопутствующее им возбуждение подскажут нужные слова с преизбытком; потому-то и начинаете с чего ни попадя, целиком полагаясь на везение…

//-//-//

Странный источник вдохновения для говорящего — человеческое лицо перед ним; и часто всего лишь один взгляд, указывающий нам, что наша наполовину выраженная мысль уже понята, дает нам возможность выразить всю другую ее половину. Я думаю, что иной великий оратор, открывши рот, еще не знал, что он скажет. Но уверенность, что нужное изобилие мыслей он так или иначе извлечет из обстоятельств и из волнения, которое они у него вызывают, делала его достаточно дерзким, чтобы начать наудачу.

Г. Клейст. О том, как постепенно составляется мысль, когда говоришь.[57] Перевод С. Апта.

………………………………………………

Трудно сказать, до какой степени заимствования были очевидны для французских читателей. С одной стороны, для большинства они остались незаметными[58]; с другой, имеются устные свидетельства, согласно которым в «Болтуне» сразу же после его первой публикации в 1946 г. различили, самое меньшее, перепевы сочинений Бретона — «Нади»[59], «Безумной любви», манифестов сюрреализма и др., — а за ними, уже не на словесном уровне, а как интонационную подсветку, — «Вечер с господином Тэстом» Поля Валери, которого перепевал уже Бретон (в свод источников, составленный Делапланшем, Валери не попал). Сам Дефоре, не отрицавший влияния, которое на него оказывали предшественники и современники — среди последних он выделял Бретона, Батая, Бланшо и Лейриса[60], — факт многочисленных заимствований из чужих текстов публично не комментировал, хотя в частных беседах его не отрицал и даже сказал как-то, что речь идет не о цитировании, а о прямом плагиате, потому что он всегда чувствовал неуверенность в себе и нуждался в чужом материале «для разгона»[61]. Признание двусмысленное: думаю, оно сродни той игре, которая свойственна текстам Дефоре, так как в объемлющую композицию этот материал включается лишь косвенным образом и трудно понять, зачем писателю, наделенному столь несомненной изобретательностью, нужно было бы прибегать к вульгарному плагиату (показательно, что и Бланшо, и Бонфуа, узнававшие, по всей видимости, хотя бы некоторые источники цитат в «Болтуне» и других текстах Дефоре, вообще не касаются в своих эссе проблемы «цитатности»). Осторожно предположу, что это использование чужих сочинений было составным элементом латентной — а отчасти и проявленной — «антинарциссичной» и, шире, «антилитературной» программы писателя. Как пишет Жан Рудо, цитаты в «Болтуне» играют прямо противоположную роль, чем та, к которой мы привыкли, — они не скрепляют, а разрывают текст; цитата намекает на то, что в нем, возможно, недосказано, но одновременно дает расслышать внутри голоса, который читатели считают аутентичным и ответственным за то, что говорится, иные, подчас противоречащие ему голоса[62]. Добавлю: если цитирование замечено; но и неопознанные цитаты создают особый фон восприятия — гул, смущающий читателя, заражающий его чувством тревожного балансирования между первичным и вторичным. Размыкая свой текст в бесконечность мировой литературы, а в пределе — стирая грань между нею и еще более широким универсумом языка, между личным и общим, своим и чужим, Дефоре использует и это средство для достижения своей цели — втянуть читателя в «головокружение» и тем сильнее подчеркнуть не столько иллюзорность и несерьезность той «пленительной и смертельной игры письма», о которой говорит Женетт, сколько реальность и серьезность задач, стоящих перед игроком.

Впрочем, сохраняя верность своим принципам иронического иносказания, писатель себя выдал и даже «осудил»: вспомним рассказ «В зеркале», где юный повествователь просиживает дни и ночи напролет в домашней библиотеке и, по словам «Леонарда», «марает в своей тетрадке всякую ахинею, навеянную разносортными книжками»; вспомним и реплику «Луизы», констатирующей, что в его возрасте, «набивая руку, черпают вдохновение в любимых авторах», и что «в мозгах, напичканных всякой всячиной и к тому же еще не научившихся отличать хорошее от дурного, все слипается в один бессмысленный ком». Не исключено, что в этих фрагментах отразились размышления писателя о начальной стадии собственного пути в литературе и что в них есть нечто вроде полупризнания, но об этом можно судить только предположительно. Гораздо интереснее воспользоваться первым из этих двух примеров, чтобы рассмотреть возникающую здесь — в очередной раз — многослойную барочную структуру.