Остров Свиней - Мо Хайдер

6

В Лондоне весна была уже на подходе, она принесла с собой ветер и дождь. Половина восточной Англии и Глостершира была затоплена, и лондонцы не отрывали взгляды от телеэкранов, глядя, как машины движутся по воде, словно сплавной лес, и благодаря судьбу за то, что живут в достаточно цивилизованном городе, который защищен дамбой. Задняя калитка опять была раскрыта настежь. Вначале я было приписал это сильному ветру, но соседи сказали, что у них случилось то же самое и, вероятно, поблизости поселился какой-то бродяга. Везде, где он побывал, он оставил за собой затоптанные газоны, куски ткани и обертки от «твикса», которые приходилось собирать садовыми граблями. В сады он прокрадывался по ночам через задний проулок, пытаясь найти теплое место для ночлега. В некоторых сараях были сорваны замки.

Окружающий мир казался мне нереальным. Уход Дава перевернул всю мою жизнь. Усталость не проходила. Я спал подолгу, по девять, по десять часов, но вставал еще более измученным и в конце концов засыпал прямо за письменным столом, пальцы застывали на клавиатуре, оставляя на экране длинные цепочки букв. Мне приходила в голову мысль посетить врача, но я догадывался, каким будет первый вопрос: «Не пережили ли вы в последнее время какой-нибудь стресс, мистер Оукс?» И тут-то все и выяснится — смерть Лекси, беспокойство насчет книги и так далее. Не успею я глазом моргнуть, как окажусь в социальной консультации, сжимая в руках рецепт на сероксат.[45] Так что я пытался держаться, игнорируя постоянную тяжесть, когда каждый шаг дается тебе так, словно ты двигаешься под водой.

Через десять долгих дней я спихнул рукопись редактору. Отдел оформления направил нам макет суперобложки, и теперь они собирались организовать для Анджелины фотосессию в одной студии в Брикстоне.[46] Этот момент мы с Финном и Анджелиной долго обсуждали — каким образом показать ее миру. Она не хотела, чтобы снимали ее физический недостаток как таковой, поэтому мы остановились на кадре из видеозаписи и подобрали модельера, работавшего на одну медицинскую компанию, который должен был изготовить и сфотографировать фибергласовую модель дополнительной ноги в разрезе. Издательство собиралось в этом месяце направить Анджелину на остров Свиней, чтобы сделать там несколько снимков в церкви, но они хотели получить и несколько студийных портретов — только голову и плечи. Это случилось в первый понедельник марта. В первый день весны и, как оказалось, первый день перемен совсем другого рода.

— Ну что? — спросил я. — Как ты себя чувствуешь?

Мы сидели в гримерной и смотрели друг на друга. Войдя в помещение, Анджелина не стала снимать верхнюю одежду, оставшись в пальто и вязаной шапочке. Я захватил с собой бутылку виски и теперь, открыв ее, налил немного в пластмассовый стаканчик и подал ей.

— Как ты себя чувствуешь?

— Не знаю. — Взяв в руки стаканчик, она поежилась, бросила на дверь беспокойный взгляд. Уборщица впустила нас в пустую студию, но вскоре должны были появиться другие участники мероприятия — поблизости уже слышались их голоса. — Они видели пленку, и я не представляю, что они теперь думают обо мне. — Ее взгляд остановился на лежавшей в углу одежде. Она была завернута в полиэтилен, но под ним все равно можно было разглядеть длинные юбки. С Анджелины сняли мерки, чтобы ничего не было видно. — Что бы я ни надела, это бесполезно. Они все равно узнают.

— Ты можешь отказаться, — сказал я. — Я заставлю Финна разорвать контракт. Тебе надо только сказать и…

— Нет. Нет, не стоит. — Она нервно засмеялась. Сняв шапочку, провела рукой по коротким волосам и осторожно заглянула в зеркало, в котором отразилось ее лицо, робкое, ненакрашенное и бледное. — Я это сделаю. Конечно, сделаю.

Когда пришла стилистка, я оставил Анджелину на ее попечение и принялся расхаживать по студии, раздумывая над ее словами. «Что они обо мне думают?» Студия располагалась на складе с гладкими бетонными полами, потолочные балки были выкрашены в черный цвет, в темных углах как часовые стояли большие незажженные студийные лампы. С одной из балок до самого пола спускался свиток белой бумаги, а в центре находился небольшой вращающийся стул. По студии бродил ассистент: прилаживал лампы, открывал рассеиватели и тихо переговаривался с фотографом, склонившимся над камерой и смотревшим в видоискатель. Фотографу было лет двадцать с небольшим, и выглядел он так, словно имел постоянный контракт с каким-нибудь журналом альтернативной музыки типа «Мохо» или «Эн-эм-и», — из-за портрета Боба Марли на футболке и обтягивающих задницу джинсов. Они не видели, как я вошел, поэтому я несколько минут незаметно слушал их разговор, пока не понял, что они говорят о моделях-инвалидах.

— Сейчас это прямо какая-то мания. Марк Куинн и эта беременная пташка, Алисон Лаппер.

— Угу, и Эйми Маллинс… — добавил ассистент. — Обе очень клевые.

— Лично мне нравится. Это, как бы сказать, еще и очень своевременно.

— Я знаю.

— Это так своевременно, что даже не смешно. Пора, чтобы… — Фотограф внезапно замолчал и выпрямился, глядя в дальний конец студии. Мы с ассистентом обернулись, чтобы узнать, на что он смотрит. Дверь гримерной открылась, и на пороге появилась Анджелина, потрясенно моргая на свету. На ней было серебристое платье с низким вырезом, стоившее половину моего годового заработка, и выглядела она совсем по-другому: стилистка зачесала назад ее короткие вьющиеся волосы, они охватывали голову, словно черный шлем, приклеила накладные ресницы и подчеркнула губы ярко-красной помадой. Руки Анджелины тряслись, но лицо было невозмутимо, как у манекена, и казалось стеклянным — настолько оно выглядело идеальным. Сглотнув, она двинулась вперед — медленно, немного неуверенно, переставляя ноги так, словно боялась упасть. Затаив дыхание, мы смотрели, как она в полной тишине входит в студию, слышался лишь стук ее каблуков, эхом отдававшийся от высокого потолка. Подойдя к краю ярко освещенной площадки, она помедлила, затем быстро прошла к табурету и опустилась на него так, словно это был спасательный плот.

— Черт побери! — Фотограф потрясенно присвистнул — еле слышно, себе под нос. — Черт побери! — Он покачал головой, подтянул джинсы и подошел, встав в полуметре от Анджелины и глядя на нее с любопытством, словно она задала какой-то вопрос. Последовала долгая пауза, после чего он с удивлением произнес: — Какая же ты красивая, Анджелина! Да ты просто великолепна!

Сначала она лишь молча смотрела на него, словно не могла понять, что он сказал и кто он вообще такой. Может, он ее за что-то ругает? Но тут у нее внутри что-то щелкнуло, и краска прилила к щекам.

— Спасибо, — робко прошептала она. — Спасибо.

Все еще глядя на нее, он недоверчиво рассмеялся.

— Не за что, — сказал он. — Совершенно не за что.

Не отрывая от нее глаз, словно она могла убежать, он попятился назад к камере и вскинул вверх руки — так успокаивают пугливое животное.

— Не двигайся! — сказал он, глядя в видоискатель. — Не двигайся. — И прежде чем она успела понять, что происходит, сделал снимок. Сработала вспышка.

Анджелина удивленно заморгала.

— Вы уже сняли?

— Да, — сказал он, переключив камеру на дисплей и глядя на экран. Он бросил на нее взгляд. — Видишь, как это легко?

Было очень странно стоять там, за пределами светового круга, и смотреть, как она… даже не знаю, как это назвать — расправляет крылья, что ли, растет, если хотите. Каждый раз, когда мигала вспышка, мышцы ее лица чуточку расслаблялись — до тех пор, пока кукольная улыбка не исчезла и Анджелина стала выглядеть (даже я должен это признать) просто потрясающе. Никто не находил ее странной, никто не относился к ней снисходительно. Никого не раздражала ее манера сидеть, слегка склонившись набок, так как ей было неудобно на стуле и приходилось держаться за его края. Вместо этого с ней обращались так, будто она была настоящей звездой.

Сделав примерно двадцать снимков, ее переодели в другое платье и по-другому причесали. За день она сменила шесть различных нарядов, большинство из которых, с моей точки зрения, выглядело совершенно нелепо, но, должно быть, они представляли собой последний писк моды, так как все остальные воспринимали их совершенно спокойно — даже сама Анджелина. К трем часам мне пришлось присесть — так я устал. Но тут было и еще кое-что — фотограф начал меня раздражать.

Сначала мне очень нравилось смотреть, какой счастливой она становится, — но потом стало надоедать. Я уже был сыт по горло этими его дерьмовыми причитаниями «прекрасно, прекрасно». И тогда стал приглядываться к нему немного повнимательнее. Я отошел дальше в тень, где меня не могли видеть, и стоял там, теребя связку с ключами — то одевал, то снимал их с кольца, крутил на пальце и все время удерживал себя от искушения сказать: «Ты что, пытаешься ей понравиться? Перестань на нее пялиться!» И вот когда в самом конце дня (все были основательно измочалены, и я уже подумал, что наконец-то все кончилось) он подошел к ней и что-то очень тихо сказал, я сразу перестал крутить ключи и застыл на месте, внимательно за ними наблюдая. Анджелина перестала улыбаться. Она сидела, опустив глаза в пол, и слушала его, машинально приглаживая волосы за ухом и обдумывая то, что он говорил. Закончив, он выпрямился и сделал шаг назад.