Варяги. Смута - Влад Поляков

Поворачиваюсь в сторону зала, откуда смотрят множество глаз. Втжу лица, на которых проступает даже не любопытство, а предвкушение чего-то действительно важного, необычного. И оно сейчас будет, это понятно и для меня, и для многих присутствующих, привыкших мыслить самостоятельно, без подсказок со стороны.

С легким шелестом мой меч покидает ножны, блеснув лезвием на мгновение. И тут же вонзается острием в пол, а руки ложатся на рукоять.

— Сын своего великого отца оказался недостоин… Он предал наших богов, пытался коварными уловками ослабить нашу силу. А теперь с помощью своих ромейских друзей осмелился попытаться убить одного из нас. Но тронув одного, он показал, что теперь никто из вольных ярлов не будет в безопасности. Разве что склонив голову перед ним и целую крест чужого нам ромейского бога. Признав себя рабом земным и небесным… Хотите ли вы этого?

Ропот, причем нарастающий… И перерастающий в звериный рык в некоторых местах. Кажется, берсеркеры из числа чьих-то хирдманов охраны или побратимов сдерживаются из последних сил, подавляя свою вторую, дикую личность. Но общий настрой как раз тот. который сейчас нужен. Сравнить варягов с рабами — это самое тяжкое оскорбление. Только вот оскорбляю их не я, а те, которые там, на вершине пирамиды власти.

— Шлите вестников, ярлы! Во все города, храмы. Всем тем, кто не хочет подобной участи для себя. Пусть собирают хирды, храмовых воинов, просто тех, кто знает, с какой стороны держаться за меч. Здесь начинается война!

Интерлюдия

Киев, дворец великого князя

Давно, очень давно Добрыне не было так плохо. Не тело корчилось в судорогах, а дух, разум. А всего то и нужно было, что прилетевшая на голубиных крыльях грамотка, которую Доброга с кривой усмешкой передал ему с единственным словом:

— Война!

Сначала он даже не поверил, но стоило вчитаться в написанные прыгающими рунами строки, как пол ушел из под ног. Попытка отравления Хальфдана Мрачного у него же дома. Не кем-нибудь, а ромейским послом Никифором Фракийцем. Веские доводы этого, убедившие собравшихся в Переяславле «вольных», жрецов… Слова Мрачного, что «здесь начинается война». Понятно с кем, потому как вину он спихнул не только на ромеев, но и на великого князя, заключившего с ними договор. И самое неприятное и пугающее — время. Случилось это все не сегодня, не вчера, а пять дней тому назад.

— Пять дней! Почему, Доброга? Они же успевают подготовиться…

— Это Переяславль. Там Гуннар Бешены со своим подобием нашей Тайной Стражи. Там «тени» Роксаны Змейки. Жены Мрачного. Оттуда. Наконец, вот уже не первый месяц выметают всех, кто покажется подозрительным, уличенным в добром к нам отношении. Пусть они творят это мягко, вежливо, но суть не меняется. У меня там никого нет. Почти никого… А те кто есть, они никакого веса не имеют, обычные жители города или чуть выше. Раньше никак нельзя было. Не моя это вина.

— Да ведаю, — раздраженно отмахнулся Добрыня от оправданий собеседника. — Быстро к Владимиру! И Путяту прихватить. Думать надо и быстро. Потом действовать. Иначе все потеряем, даже головы!

Меньше чем через час картина была совершенно иной. За прошедшее время Владимир Святославович мало того что был извлечен из баньки, где парился и веселился с наложницами, так еще и препровожден в личные покои, где его ожидали все трое ближайших советников. И получил… все вести, не блещущие приятностью. Зато скушал их без криков и угроз, понимая, что не до гонору, угроза слишком серьезная. Лишь выслушав все, задал первый, но явно не последний вопрос:

— А если отдать головы Лирироса и главного ромейского жреца, Михаила? Это даст нам время?

— Нет, Хальфдана этим не обмануть, — сокрушенно вздохнул Добрыня, еще больше обмякая в кресле. — Ему нужны наши головы. А Рогнеда уже не твоя жена… Жрецы расторгли супружеский союз между вами. Заявили, что ты предал богов и теперь убить тебя, да и нас, большая услуга Руси. Сейчас не слышно, но в ближайшие дни об этом в каждом храме кричать станут.

— Если мы раньше силу не покажем! — храпнул кулаком по стоящему перед ним столику Путята. — Собрать всех и уничтожить Хальфдана со всеми его союзниками! Другого выхода сейчас нет, на ромейскую помощь рассчитывать не приходится. Они далеко… и все наши планы обрушились. Из-за их же глупости!

— Таковы ромеи, — пожал плечами по прежнему невозмутимый Доброга. — Для них яды естественны, как вода в ручье или солнце на небе. Слишком привыкли убирать с шахматной доски мешающие им фигуры. И забыли. Что порой неудачная попытка ведет к проигрышу.

— Это лишь слова…

— Будут и дела, Добрыня. Нужно послать отряд к их посольству и под охраной сопроводить сюда Георгия Лигироса епископа Михаила и моего давнего знакомца Константина Старгироса. Вежливо, но без возможного отказа. О безопасности тех, кто попробует помешать, речи не идет.

Глава Тайной Стражи знал о чем говорил. И ожидал, что его мысль будет сразу подхвачена собравшщимися тут. Но дождался лишь кислых выражения на лицах Владимира и Путяты и едкого высказывания Добрыни:

— Разрыв с важным для нас, несмотря на все случившееся, союзником. Это будет глупо.

— Какой разрыв, Добрыня, ты о чем? Тебе что, Алконост в уши долго пел, разумение вытягивая? Это ИХ ошибка, которая привела к тому, что была нарушена хорошая придумка. Базилевс награждает лишь удачливых отравителей, а иных сам отправит на виселицу. Вот увидишь, нам отпишут, что это глупая затея послов, а сам Василий II к ней никакого отношения не имеет. Поэтому они сейчас должны богу своему ромейскому молиться, чтобы только выпутаться из ловчей ямы, в которую сами свалились.

— Приказ будет, — страшно оскалился Владимир, чувствующий, что власть вот-вот вырвется из рук. Даже та, которая была раньше. не говоря уж о желаемом им в результате задуманного. — Но это не главное… Что с Хальфданом? Какие войска мы может использовать, не опасаясь предательства?

Доброга показательно отстранился. Дескать, не мое это, не я ту мастер, а подмастерьем быть гордость не позволяет. А вот Добрыня с Путятой чувствовали себя в делах военных словно рыба в воде.

— Твои дружинники, Владимир, — ласково-ласково улыбнулся Добрыня. — Они крепко с тобой связаны. А Хальфдан для них враг, он их друзей и родичей аж два раза разбил. И для чести урон, и мертвецы о мести в ухо шепчут, как им то Мара дозволяет. Пять тысяч — это уже сила. И йомсвикинги, числом две тысячи. Наемники хороши тем, что сражаются за золото и добычу. А воины они знатные, умелые. А просто других нанятых ты, Путята, слово молви. Ты больше про них ведаешь. Я не так пристально слежу за уже пришедшими в Киев.