Маленький человек из Опера де Пари - Клод Изнер

— Да. И не мне одному. Многие завсегдатаи фойе Танца годами прибегают к его услугам — Шалюмо таким образом подрабатывает. Могу я попросить вас об одолжении, инспектор?

— Я вас слушаю.

— Можно ли сделать так, чтобы мне давали еду, похожую на еду?

Вторник, 20 апреля

Огюстен Вальми усердно обрабатывал пилочкой ногти, искоса наблюдая за маневрами барж у берега. Он, Виктор и Жозеф сидели на скамеечке в сквере Вер-Галан на стрелке острова Сите. Прохожих в этот утренний час было мало, погода стояла замечательная, легкий ветерок носил по скверу запах сонной реки и звуки аккордеона.

— Здесь гораздо лучше, чем в вашем кабинете, — поделился очевидным выводом Жозеф.

— Будем считать, что вы всего лишь мои осведомители, а не свидетели по делу об убийстве, — отозвался инспектор. — Это облегчит жизнь всем нам. В кабинет для дачи показаний я вызову вас лишь в случае крайней необходимости.

— Очень любезно с вашей стороны, — буркнул Виктор. — Но у меня такое ощущение, что вы собираетесь присвоить результаты нашего расследования.

— Именно так. И ничуть этого не стыжусь. Не вы ли сами убеждали меня в том, что ваше расследование направлено исключительно на изучение низменных инстинктов рода людского? Стало быть, вам придется довольствоваться ролью социолога, а мне карьеру делать надо, уважаемый месье Легри. Однако я удовлетворю ваше любопытство. — Не переставая орудовать пилочкой, инспектор Вальми поведал сыщикам-любителям о допросе Ламбера Паже.

— Что еще он рассказал вам, инспектор? — спросил Виктор, когда Огюстен Вальми вкратце изложил факты.

— Сущий вздор. Например, что Бруссар в первый раз напал на него в Пасси, в тот день, когда я потерял вас, угодив в затор.

— То есть это было пятнадцатого числа? — уточнил Жозеф.

— Именно так.

— А вы выяснили, что делал в тот день Мельхиор Шалюмо?

— Конечно, — кивнул инспектор. — Он не покидал Опера, папаша Рике мне это засвидетельствовал. Они сначала поболтали, потом спустились под сцену проверить, все ли люки закрыты. После этого Мельхиор Шалюмо пригласил папашу Рике выпить стаканчик у него в каморке на седьмом этаже. Если бы Шалюмо обладал даром вездесущности, я бы сильно удивился.

— Это было утром или во второй половине дня?

— Ближе к полудню.

— Значит, утром Шалюмо мог съездить в Пасси и обратно, — заметил Виктор.

— Но тогда он должен был откуда-то узнать, что Ламбер Паже заявится к вам на улицу Фонтен, — покачал головой инспектор Вальми. — Нет, я думаю Шалюмо тут ни при чем.

— Что значит — ни при чем? — возмутился Виктор. — Он был на озере Францисканцев, как раз когда Тони Аркуэ сначала получил пряничную свинку, а после этого утонул! У Шалюмо был доступ в гримерку Ольги Вологды. И это он доставил на улицу Вут еще одну пряничную свинку, ставшую причиной смерти мадам Бруссар! Кроме того, вам прекрасно известно, что тем утром, когда я ходил в архив редакции «Пти журналь», моя жена тоже…

— Да-да, — перебил его Огюстен Вальми, — мне все это известно. Вашей жене пряничную свинку принес простой посыльный. Мы провели экспертизу, и она подтвердила вывод месье Шодре: в тесте не было и следа яда. Стало быть, повторяю, Мельхиор Шалюмо ни при чем.

— Я своими глазами видел, как он вручил пряничную свинку Жоашену Бландену в Катакомбах, — вмешался Жозеф. — А Фералес? Вы о нем забыли? Конечно, он не пригласил Мельхиора Шалюмо на свою свадьбу, однако нет доказательств, что…

— Нет вообще никаких доказательств. — Инспектор наконец завершил гигиеническую процедуру и убрал пилочку в карман. — А без доказательств у меня руки связаны. Да, я нашел в сундучке Шалюмо предметы, принадлежавшие покойным Аркуэ, Бландену и Фералесу, но для ордера на арест судье этого будет недостаточно. Кроме того, доставлять подарки и любовные записки входит в обязанности Шалюмо — тут тоже не подкопаешься.

Тут Жозеф так резко вскочил, что из-под его ноги брызнула галька, и безупречно чистые ботинки инспектора припорошило каменной крошкой.

— Шалюмо якшается с Королевой Маб!

— И что? — проворчал инспектор Вальми, тщательно вытирая ботинки платком. — Ламбер Паже тоже с ней якшается.

— Как — что? Настоящее имя Королебы Маб — Жозетта Арбуа, она дочь задушенной старухи, той самой, что напекла ядовитых пряничных свинок! Это ведь доказательство!

— Доказательство чего? Девица Драпье, которая наконец-то явилась в полицию, не в состоянии описать убийцу. Даже не может сказать, высокий он был или низкий. Девица Драпье, видите ли, не в курсе, она, видите ли, затаилась возле уборной, обмирая от страха, и оттуда ничего не сумела разглядеть. — Огюстен Вальми выбросил испачканный платок и надел перчатки. — Месье Легри, если вы предоставите мне неопровержимые факты, свидетельствующие о вине Мельхиора Шалюмо, он не избежит справедливого суда. Самое неприятное, что нам неизвестен мотив этих преступлений. Что же до Ламбера Паже… — Он посмотрел на памятник Генриху IV. — Возможно, именно в душе Ламбера Паже таится ответ на все загадки, как в этой бронзовой статуе — некие сокровища.

Виктор с Жозефом уставились на инспектора как на человека, внезапно потерявшего рассудок.

— Я в своем уме, господа, не надо на меня так таращиться. Вы что, не знаете эту историю? В начале эпохи Реставрации[107] было решено отлить из бронзы и установить здесь конную статую короля Генриха. Но после опустошительных сражений, в которых принимала участие артиллерия, во Франции отчаянно не хватало этого металла — весь пошел на пушки, — и новое правительство распорядилось переплавить две статуи Наполеона: ту, что венчала Вандомскую колонну, и памятник работы Гудона с колонны в Булонь-сюр-Мер.

— А какое отношение это имеет к Ламберу Паже? — нахмурился Виктор.

— Говорят, что в знак протеста один из работавших над статуей Генриха Четвертого чеканщиков, будучи ярым бонапартистом, замуровал в правую руку монарха маленькую фигурку Наполеона, а в брюхо коня — кипу памфлетов, порочащих ненавистных Бурбонов. Никто не знает, легенда это или сущая правда. Мы не найдем ответ, пока не разломаем памятник. Обыск в квартире Жозетты Арбуа, более известной как Королева Маб, равно как и обыск в логове Паже, ничего не дал. У нас нет ни одной улики, которую можно было бы предоставить суду, а презумпция невиновности требует четких доказательств со стороны обвинения. Если Паже не подпишет чистосердечное признание, его будут судить только за непреднамеренное убийство Анисэ Бруссара. Адвокат заявит, что это была вынужденная самооборона или преступление на почве ревности. И в том и в другом случае больше трех-четырех лет Паже не дадут — присяжные обычно снисходительны в такого рода делах.

— Постойте-ка! — воскликнул вдруг Жозеф. — Пятнадцатое апреля, точно! Ламбер Паже утверждает, что шею ему порезал Бруссар, но это невозможно! Пятнадцатого апреля я видел Анисэ Бруссара на улице Вут. Утром у них там было чрезвычайное происшествие, приезжали полицейские и пожарные — старушке, которая часто наведывается в скобяную лавку, стало плохо прямо в торговом зале, у нее случился сердечный приступ, и Бруссар хлопотал вокруг, пока пожарные не увезли ее в больницу. Стало быть, он не мог быть в Пасси! И вот еще что: Бруссар говорил мне, что Паже заходил в лавку двумя днями раньше, но не застал его, поскольку он в то время был в Эрменонвиле. Ламбер Паже вполне мог стащить лезвие и, вероятно…

— Минуточку! — перебил молодого человека инспектор. — Нет ничего проще, чем сделать ложные выводы на основе необоснованных предположений. «Мог» и «вероятно» — это не доказательства. Найдите и предъявите мне осязаемые улики или непреложные факты его вины. Пока этого не случится, нам не о чем с вами разговаривать.

Под застекленным куполом Восточного вокзала клубился сизый дым. Натужное дыхание паровозов, лязг вагонных сцепок, свистки и грохот багажных тележек по перрону сливались с гомоном толпы озабоченных путешественников. На лицах читались беспокойство — всё ли взяли в дорогу? — и горечь расставания. Мельхиор Шалюмо в безупречном костюме из альпаки[108] самому себе казался великаном. Он величественно прокладывал дорогу в толчее, размахивая тростью, а за ним волоклись двое носильщиков с его пожитками: ларцом, на крышке которого красовалось выложенное мозаикой имя «Саламбо», кожаным саквояжем и манекеном из ивовых прутьев, одетым в форму гусарского полковника.

В конце перрона, вдали от толпы, зияло пустое пространство — там проводник в золотых галунах стоял на страже сверкающей железной машины, сложного механизма, соединенного с вагоном-рестораном и вагонами-купе. Маленький человек замедлил шаг, дабы обозреть это чудо из чудес. «Восточный экспресс», следующий в Константинополь через Вену, был здесь только ради него, Мельхиора Шалюмо, — сказочно прекрасный, надраенный до блеска, потрясающий воображение. Его карета.