Ледяная принцесса - Камилла Лэкберг

— Полный штиль, все глухо. — Патрик предупреждающе поднял руки. — Я не могу сказать тебе больше. Давай лучше поговорим о чем-нибудь более приятном. Как, например, прошел твой день?

Эрика криво улыбнулась. Может быть, стоило рассказать Патрику о том, что ее день прошел не менее интересно, но она не хотела ему об этом говорить. Эрика считала, что просто обязана дать Дану шанс рассказать все самому.

— Я спала довольно долго, а потом большую часть дня писала. В отличие от тебя ничего захватывающего.

Их руки встретились над столом, пальцы переплелись. Было очень здорово, спокойно и надежно сидеть так — вместе — посреди плотной темноты, окружавшей дом. Крупные снежинки расчерчивали черноту ночного неба, как падающие звезды.

— Потом я думала об Анне и о доме. Вчера во время разговора с ней я бросила трубку, и у меня от этого на душе кошки скребли. Может быть, я эгоистка и думаю только о том, как продажа дома подействует на меня, расцениваю это как свою потерю. Но Анне тоже очень нелегко. В своей ситуации она делает все, что может, и даже если, на мой взгляд, она поступает неправильно, то делает это не со зла. Конечно, она иногда бывает наивной и не думает о последствиях, но она всегда была заботливой и щедрой, а я последнее время обрушила на нее свое горе и разочарование. Может быть, в конце концов, действительно самое лучшее — продать дом, найти себе новую берлогу. За эти деньги я, конечно, смогу купить себе новый дом, хотя и намного меньше. Наверное, я слишком сентиментальна. Пора двигаться дальше, перестать горевать о том, что могло бы быть, и взглянуть на происходящее другими глазами.

Патрик понял, что сейчас она говорит не только о доме.

— А как это несчастье случилось? Ничего, что я спрашиваю?

— Нет-нет, все нормально. — Эрика сделала глубокий вдох. — Они были в Стрёмстаде у папиной сестры. Стемнело, прошел дождь, и сильно похолодало. Дорога обледенела и стала скользкой как стекло. Папа всегда водил машину аккуратно, так что, скорее всего, какая-то зверюшка выскочила на дорогу перед машиной. Он резко повернул, машину занесло, и она врезалась в дерево у обочины. По всей вероятности, они умерли мгновенно. По крайней мере, так сказани нам с Анной, хотя кто знает — правда это или неправда.

Одинокая слеза покатилась по щеке Эрики. Патрик наклонился и смахнул ее. Он повернул голову Эрики к себе и заставил ее смотреть прямо на него.

— Это правда. Иначе вам бы так не сказали. Я уверен, что они не мучились, совершенно уверен.

Она молча кивнула. Эрика верила Патрику, и после его слов будто тяжеленный камень упал у нее с души. Машина сгорела. Она пролежала в кровати много бессонных ночей, пытаясь отогнать от себя кошмарные мысли, что ее родители погибли не сразу и сгорели заживо. Слова Патрика облегчили ее горе, и в первый раз Эрика чувствовала, что может думать спокойно о несчастье, которое погубило ее родителей. Конечно, горе осталось, но больше не было муки и отчаяния. Большим пальцем Патрик стер слезинки со щек Эрики.

— Бедная Эрика, бедная-бедная Эрика.

— Наверное, грешно так говорить, Патрик, но я никогда не была такой счастливой, как сейчас, когда ты смотришь на меня. Это необыкновенно, мне с тобой очень надежно. Нет никакой неуверенности, которая обычно бывает, когда люди начинают сближаться. Как ты считаешь, почему так?

— Я думаю потому, что мы близко узнали друг друга.

Эрика покраснела, уловив подтекст в его словах, но она не могла отрицать, что чувствует то же самое. Это было как обрести дом. Словно по сигналу, они встали из-за стола, оставили посуду, где она стояла, и, обнявшись, пошли наверх в спальню. Снаружи вовсю разыгралась метель.

Было странно снова жить в своей детской комнате. Особенно после того, как с годами ее вкусы поменялись, а комната все еще оставалась прежней, такой же, как раньше. Изобилие розового и бахрома больше не гармонировали с ее внутренним звучанием.

Джулия лежала на спине в своей узкой девичьей кровати, сложив руки на животе, и глядела в потолок. Все разваливалось на глазах. Вся ее жизнь. Все вокруг нее обрушилось, превратившись в груду обломков. Ей казалось, что прежде она жила в комнате смеха со стенами, покрытыми зеркалами, которые показывают тебе совсем не то, что есть на самом деле, и искажают все до неузнаваемости. Она не знала, что будет с учебой. Все желание учиться у нее разом пропало, и семестр начался без нее. Но вряд ли кто-то заметил ее отсутствие. Друзья — это нечто такое, что давалось ей особенно нелегко. Что касалось самой Джулии, то она знала, что вполне может пролежать в своей розовой комнате, глядя в потолок, до тех пор, пока не поседеет и не состарится. Биргит и Карл-Эрик не осмелятся сделать ничего, что может помешать ей остаться здесь. Она могла бы жить за их счет до конца своих дней, если бы захотела. Нечистая совесть заставила бы их держать кошелек открытым.

Она жила словно под водой. Все движения были затрудненными и неуверенными, и все звуки доносились до нее как сквозь колышущуюся толщу. Сначала было по-другому. Она была полна праведного гнева и ненавидела так сильно, что сама пугалась этого. Ненависть по-прежнему осталась. Она так привыкла презирать себя, что буквально физически чувствовала, как шевелится ее ненависть, которая, вместо того чтобы вырваться наружу, повернулась внутрь и выжгла здоровенную дыру у нее в груди. Черного козла не отмоешь добела. Ненавидеть саму себя было искусством, в котором Джулия долго практиковалась и достигла совершенства.

Она повернулась на бок. На письменном столе стояла фотография — она и Алекс. И Джулия напомнила себе не забыть выбросить ее. Как только она поднимется с кровати, то сразу порвет фотографию на тысячу кусочков и вышвырнет. Восхищение, которое она видела в своих глазах на снимке, заставило ее поморщиться. Алекс была гордая и красивая, как обычно, а гадкий утенок возле нее повернул свою круглую ряшку и смотрел на нее с обожанием. В ее глазах Алекс была безупречна. И в глубине души Джулии жила надежда, что в один прекрасный день она разобьет скорлупу, сбросит с себя осколки и вылезет оттуда такая же красивая и уверенная в себе, как Александра. Она издевалась над своей наивностью. Какой стыд! Она все время стыдилась себя и, когда говорили за ее спиной, думала, что сзади смеются над глупой-глупой и страшной маленькой Джулией.

Настойчивый стук в дверь заставил Джулию оторваться от ее раздумий. Она знала, кто это.

— Джулия, мы беспокоимся за тебя. Ты не хочешь спуститься к нам вниз ненадолго?

Она не ответила Биргит и молча, с крайней сосредоточенностью изучала прядь своих волос.

— Пожалуйста, пожалуйста, Джулия! — Биргит села на стул возле письменного стола и повернулась к Джулии. — Я знаю, что ты сердишься, что ты, наверное, даже ненавидишь нас, но, поверь мне, мы не желали тебе ничего плохого.

Джулия с удовлетворением заметила, что Биргит выглядит потрепанной и изможденной, как будто она не спала несколько ночей, что на самом деле было не так. Новые морщины прочертились вокруг глаз, и Джулия со злорадством подумала, что подтяжку, которую Биргит наметила на свой шестьдесят пятый день рождения, ей придется сделать раньше, чем она рассчитывала. Биргит подвинула стул ближе и положила руку на плечо Джулии. Та моментально сбросила руку, и Биргит с огорчением откинулась на спинку стула.

— Дорогая, мы тебя любим. Ты ведь это знаешь.

Она знает. Что значит эта шарада? Биргит видела любовь не один раз. Единственной, кого она любила, была Алекс, всегда Алекс.

— Мы должны поговорить об этом, Джулия. Нам сейчас надо поддерживать друг друга.

Голос Биргит задрожал. Джулия подумала, сколько раз Биргит желала, чтобы это она, Джулия, умерла, а не Алекс. Она видела, что Биргит поднялась и трясущейся рукой поставила на место стул. Перед тем как закрыть за собой дверь, Биргит бросила на Джулию последний умоляющий взгляд. Джулия демонстративно повернулась к ней спиной и уткнулась лицом в стену. Дверь тихо щелкнула за Биргит.

Утро никогда не было для Патрика любимым временем дня, а сегодняшнее особенно не задалось. Во-первых, ему пришлось оторваться от Эрики и вылезать из теплой постели, чтобы идти на работу. Во-вторых, он полчаса махал лопатой, расчищая дорожку для машины. И в-третьих, когда он разгреб снег и сел в машину, она не завелась. После многократных попыток он сдался и пошел к Эрике спросить, может ли он одолжить ее машину. Она сказала «хорошо», и, к счастью, ее машина завелась моментально.

Опоздав на полчаса, Патрик влетел в участок. Перекидывая снег, он вспотел. Рубашка прилипала к телу, и он оттягивал ее, чтобы хоть чуть-чуть охладиться. Но прежде чем приступить к работе, ему потребовалась небольшая остановка возле кофеварки. И только тогда, когда Патрик сел за свой письменный стол с чашкой в руке, он почувствовал, как его пульс замедляется. Он позволил себе чуть-чуть помечтать, погрузившись в ощущение безумной, головокружительной влюбленности. Прошлая ночь была такой же чудесной, как и первая, но им все-таки посчастливилось проявить малую толику благоразумия и выкроить время на то, чтобы поспать пару часов. Патрик не мог сказать, что он выспался, но, по крайней мере, сегодня уже не пребывал в коме, как вчера.