Пропащий. Последние приключения Юджи Кришнамурти - Луис Броули

Он не обращал внимания на наши жалобы из-за запаха краски, но ему мешала влажность: «Я не могу здесь оставаться, слишком сыро!»

После кофе он дал команду возвращаться в Ментон — «жемчужину Франции», где мы ночевали накануне. Когда мы выезжали из узких ворот, Люсия плакала, но он заверил её, что мы приедем на следующий день с проверкой. До конца недели мы мотались туда-сюда. В отличие от Майами-Бич Ментон превратился в место пляжного отдыха для стариков. Юджи заезжал в свой дом, чтобы проверить влажность, выпить кофе, немного пожариться в «пещере» со включёнными на всю мощь радиаторами, а затем снова уезжал. Его друг из Фрайбурга нашёл для него на неделю только что отремонтированную квартиру с белыми мраморными полами и балконом с видом на море. Вид был настолько потрясающим, что даже Юджи обратил на него внимание: «Посмотрите, сэр! Посмотрите, какой вид! Вау!»

Все остальные нашли себе квартиры в том же здании на других этажах. Погода стояла чудесная. Юджи был в своей стихии. Каждый день мы ездили в Валлекрозию «проверять, как движутся дела в его „пещере“», а оставшееся время проводили на Ривьере, наслаждаясь её красотами.

Мы с Йогиней снова жили в одной комнате. Всего один вечер мы с ней «повеселились», а затем, как обычно, стали держаться на расстоянии. Видимо, количество причуд у нас с ней было одинаковое, поэтому происходившее между нами напоминало шоу Панча и Джуди. Кажется, мы не могли жить друг без друга.

По утрам он сидел на небольшом стуле из дерева авокадо спиной к окну, и проникавший из окна свет с моря обволакивал его. Возле него на белом кожаном диване сидел Немец — его глаза были прикрыты, а брови слегка нахмурены. Рядом с Немцем, приложив руку ко лбу и привычно медитируя на головную боль, сидел Калифорниец. Нью-йоркерша либо дремала, либо бегала по делам, занимаясь нашим обеспечением. Женщина из Венгрии сидела в пляжном кресле, задрапированная, как зомби. Поблизости к ней пристраивалась Йогиня с поджатыми губами, на лице которой читалось некоторое раздражение. Доктор со своей женой также занимали пляжные кресла — они были расслабленными и привычно ловили кайф. Я сидел за стеклянным обеденным столом и лихорадочно строчил, чтобы не сойти с ума.

Юджи поочерёдно наезжал то на Немца — за то, что тот был немцем, то на меня — за то, что я был плохим художником, то на Нью-йоркершу — по любому поводу. Он редко когда цеплялся к кому-то ещё, никогда не трогал Йогиню — по крайней мере так, чтобы кто-то мог это заметить.

Сидя в уютном кресле в гостиной арендованной квартиры, он говорил о своей семейной жизни, об окончании сексуальных отношений. Несмотря на отрицание всякой пользы, которую могла принести дисциплина: «Она была только препятствием! Ничем больше!», я никогда не встречал более дисциплинированного человека. В остальное время он молча просматривал ссылки, иногда прерываясь для того, чтобы зачитать что-то интересное для нас. Обычно это начиналось словами: «Эй, болван, послушай. Это самое интересное».

На дальнем плане, на горизонте позади него над морем висели крошечные изящные тучки. Атмосфера была достаточно плотной и ещё более сгущалась в точке, где земля встречалась с небом. Он точно так же концентрировал всё пространство до тех пор, пока всё содержимое Вселенной, казалось, не сходилось в одну точку. Крик чаек вклинивался в паузы между ритмичным шумом набегавших волн и дорожным гулом. Комната словно была заряжена его присутствием. Несмотря на дискомфорт, мы, в состоянии некой заторможенности, продолжали сидеть, окутанные его теплом.

Вечером занавески задёргивались и комната преображалась: исчезал выбеленный пейзаж Средиземноморья и мы оказывались в пространстве, лишённом всяких границ. Это могло быть любое время, любая страна. Он сидел в своём маленьком кресле, пока все остальные спали космическим сном, а почти видимые глазом прозрачные светлые фиолетовые энергии моря проходили сквозь него волна за волной, наполняя собой комнату и мягко пульсируя рядом с ним подобно потокам вечности, вливающимся в водопад.

«Да ладно! — можете вы мне сказать. — Брось! Что это за описания такие?» Что ж, простите, может быть, я выпил какое-то сонное зелье, но именно так и было. Вы что, думаете, я полный идиот, чтобы сидеть там только ради терапии? Как бы не так! Там было что-то ещё.

Погода продолжала нас баловать: казалось, лето не собиралось заканчиваться. Из-за всех этих путешествий время года вообще определялось с трудом, только людей на улицах стало заметно меньше. Юджи обратил внимание, что нам почти не встречалась молодёжь.

— Где они? Почему повсюду только старики? Нужно радоваться жизни, пока ты м-о-о-о-л-о-о-о-д! Пусть эти старики уже убираются восвояси и уступают дорогу молодым!

Я постоянно думал о деньгах, а он не уставал мне повторять, что никто никогда не купит мои ужасные картины, и тут же называл меня миллиардером. Миллионера для меня, видать, маловато было. Конечно, я производил впечатление такового: путешествовал по французской Ривьере Христа ради. Он продолжал втыкать в меня очень маленький, но очень острый нож:

— Ты не художник.

«Конечно, — думал я. — Отлично! Какого чёрта я ещё могу сейчас делать?»

Я всё это записывал и пытался представить, что будет со мной, когда этот «пузырь» лопнет. Его жестокость нервировала, но в то же время его внимание, хотя и ранящее порой, воодушевляло меня. Я понимал, что это внимание человека, который видит вещи настолько глубоко, что в конечном итоге я только выиграю. Иногда его слова доставляли боль, но его глаза не обвиняли и не оскорбляли — он говорил полностью отстранённо. Это была жёсткая реальность, указывающая на мягкий, полный желаний ум, с которым твои друзья никогда не стали бы связываться.

Пока я писал, он рассказывал о своём визите в Нью-Йорк с женой и сыном в 1950-х годах. Они пошли в «Мэйсиз», и магазин ей так понравился, что она «обезумела» и заблудилась в универмаге. Он сказал, что оставил её там, и вернулся с сыном в отель.

— Она думала, я буду её ждать. Ни за что.

Его семейные зарисовки всегда были какими-то неопределёнными. Несомненно, его жене приходилось с ним нелегко. Когда он ушёл, её собственная семья отвернулась от неё, она сошла с ума от горя и семья стала «шататься». Он часто использовал слово «шататься» для описания эффекта, который он производил на людей, но то же слово применимо и к его семье, учитывая, через что пришлось пройти ему самому, его жене и детям, пока он исследовал свой вопрос. На кон было поставлено всё, и секс был только началом. После измены он вернулся домой и тут же рассказал жене о случившемся. Несомненно, она была привычной к его прямоте, но, видимо, на этот раз она почувствовала, что всё закончилось.

По его словам, женщина, с которой у него случился тогда секс, даже приходила потом к его жене, чтобы убедить её оставить Юджи. Но его жена достаточно хорошо знала своего мужа, чтобы понимать, что если он сказал, что всё кончено, значит, всё кончено. И действительно, спустя некоторое время, когда Юджи был в Париже, та женщина пригласила его на обед и предложила денег. В тот момент с деньгами у него было очень туго, но, видимо, чувствуя, какой будет цена этого подарка, он «бросил ей их в лицо».

Это не был сознательный выбор в пользу целибата. Он сказал, что измена заставила его осознать тот факт, что невозможно использовать секс для удовольствия, не используя при этом другое человеческое существо.

«Даже если другая сторона — испытывающая желания жертва, факт остаётся фактом: тебе приходится использовать другого человека. Я просто отказался».

Это убеждение подтверждалось тем, как он отказывался продавать себя в любых других областях. Эти подробности кажутся такими простыми, но когда ты наблюдаешь человека, который каждый день живёт так, как говорит, ты понимаешь, что имеешь дело с чем-то исключительным. Он часто повторял, что двумя основными функциями организма являются выживание и воспроизводство — «траханье», как он это называл, — так что ошибки в понимании здесь быть не может. Тогда что это за состояние для человека, который больше не воспроизводит, для которого стремление к этому навсегда исчезло? Понятия не имею, но по сравнению с обычным морализмом, существующим вокруг темы секса в религиях, его история более чем необычна. Для него конец сексуальной жизни был началом конца его самого. Иногда находиться рядом с таким человеком казалось очень странным, вы словно существовали в параллельных вселенных.

В тот день прибой шумел сильнее обычного. Пожилые дамы плавали в волнах топлес — видимо, это были те же дамы, которые в 1960-х годах впервые шокировали публику, обнажив свои прекрасные юные тела. Сейчас на них никто не смотрел.

Гречанка, познакомившаяся с Юджи и с Джидду Кришнамурти в одно и то же время много лет назад, сейчас путешествовала с нами. Всё в ней: и её тело, и детская внешность, и лёгкость, с которой она впархивала в комнату и исчезала, напоминало бабочку. «Всёё хорошо, ничего страааашного, я бууууду примеееерно через поооолчасаааа». Юджи постоянно грозился, что мы уедем без неё, но каким-то образом она всегда умудрялась появиться вовремя. «Она очень независима», — говорил о ней Юджи, если она вдруг почему-то отсутствовала, но когда она пела, он лучился теплом и детской радостью. Она исполняла греческую песню со ставшим хитом прилипчивым припевом, который Юджи просил меня изобразить или спеть, когда хотел повеселиться.