Обычные люди: 101-й полицейский батальон и «окончательное решение еврейского вопроса» - Кристофер Браунинг

Люксембургский историк Поль Достер обратил мое внимание на послевоенные рассказы двоих из этих четырнадцати люксембуржцев, служивших в 101-м РПБ. Оба рассказа были опубликованы в 1986 году. Несколько моментов бросаются в глаза. Во-первых, эти люди представляли себя пострадавшими как от немецкой мобилизации, так и от ужасов войны. Во-вторых, они изображали действия люксембуржцев как последовательный отказ от поддержки деятельности немцев. Рожер Вьетор утверждал, что передавал польскому Сопротивлению информацию о предстоящих облавах и арестах, а также оружие и боеприпасы – все это с большим риском для себя{556}. Жан Энэн заявлял, что люксембуржцы, которым было поручено вести огонь из пулемета, не стреляли во время акций, делая вид, что пулемет заклинило. После июня 1944 года пятеро люксембуржцев успешно дезертировали, еще двое были убиты при попытке перейти к русским{557}. Что самое важное, ни один из них не упоминает о евреях, не говоря уже об участии батальона в их массовом убийстве. Столкнувшись с этими рассказами, я выдвинул два аргумента ex silentio, т. е. основывающихся на том, о чем не было сказано. Во-первых, Вьетор и Энэн в деталях описали различные проявления несогласного поведения, чтобы изобразить себя жертвами, а не соучастниками немцев. Но если они были среди тех, кто не стрелял, разве после войны они не заявили бы и об этом, увеличив тем самым список своих заслуг? Если многие свидетели-немцы 20 лет спустя могли поименно вспомнить своих нестрелявших сослуживцев, но ни разу не упоминали при этом люксембуржцев, то не потому ли, что в 1942 году те вели себя точно так же, как и большинство их немецких товарищей по батальону? Аргументы ex silentio всего лишь наводят на размышления и не дают однозначных ответов. Они образуют косвенные улики, указывающие на вероятность какого-то события, но не доказывающие его. Таким образом, вопрос о роли люксембуржцев в 101-м РПБ остается открытым.

Когда в 1998 году мои комментарии относительно люксембуржцев в составе 101-го РПБ были опубликованы в Германии{558}, о них написали в нескольких люксембургских газетах. Это в свою очередь вызвало энергичную реакцию Жана Энэна, ответившего статьей в Luxemburger Wort{559}. В ней он признал, что первая рота 101-го РПБ расстреливала евреев, но он «не видел, стрелял ли хоть один люксембуржец». Ранее он никак не упоминал об участии своего подразделения в убийствах евреев, так как он «не историк», а еще потому, что «он занимался судьбой группы люксембуржцев, а не несчастной судьбой евреев».

Энэн признавал, что был причастен к двум акциям по депортации, конвоируя евреев из гетто на железнодорожную станцию, но он ни разу не упомянул о привычно жестоком обращении и расстрелах, которыми сопровождались подобные зачистки гетто. В одном случае он был в команде сопровождения поезда, который следовал в неизвестном ему направлении, но «конечным пунктом, возможно, была Треблинка». Поскольку 1-я рота принимала участие в шести депортациях в Треблинку и двух крупных переселениях из Радзыня в Мендзыжец и из Коцка в Лукув, представляется вероятным, что Энэн был причастен к более чем двум акциям по депортации.

Энэн также признал, что присутствовал во время двух массовых расстрелов в ноябре 1943 года, и его описание «Праздника урожая» в Майданеке и Понятове совпадает с показаниями других свидетелей. Он сообщил, что на второй день ненадолго покинул свой пост в оцеплении, чтобы лично посмотреть на то, как расстреливают у края могилы, и на горы трупов. «Ужасы, которые я там увидел, невозможно описать, потому что у меня не хватает слов», – писал он, но отрицал свое присутствие на каких-либо других расстрельных акциях, хотя 1-я рота проводила расстрелы в Серокомле, Тальчине и Коцке, а также в Лукуве. Кроме того, Энэн признал, что участвовал в прочесывании леса в Парчеве в конце 1942 года, когда были убиты сотни бежавших из гетто евреев, но при этом утверждал, что эта облава не являлась «охотой на евреев» и ее целью были партизаны.

Иными словами, Энэн, как и многие свидетели-немцы, признавал, что его подразделение было причастно к убийствам евреев, но отрицал какое-либо личное участие – свое или других люксембуржцев, – с одной стороны, а с другой – вероятно, минимизировал масштаб участия в убийствах всего подразделения. В его письме в редакцию было гораздо больше признаний, чем он или кто-либо другой из люксембуржцев делал прежде, но, несмотря на это, он заявлял, что я «выставил себя дураком», предположив, что прежде имел место некий заговор молчания. Что же это позднейшее расследование добавило к нашим знаниям о люксембуржцах в составе 101-го РПБ и их предыдущем молчании?

Поль Достер выяснил, что после вынесения судом Гамбурга приговора по делу Волауфа, Хоффмана и других, следствие было продолжено в отношении еще нескольких полицейских батальона, в том числе гауптвахмистра Ганса Келлера из 1-й роты. Во время продолжительного допроса в июле 1964 года он заявил, что не помнит о событиях, происходивших до августа 1942 года (таких как акция в Юзефуве), но при этом признал, что его подразделение принимало участие в зачистках гетто в Парчеве и Мендзыжеце и что в ходе последней акции было расстреляно много сотен евреев. Во время убийств в Серокомле и Тальчине – Коцке он стоял в оцеплении и смог очень подробно описать первую акцию. Он также признал, что первые два прочесывания Парчевского леса в конце 1942 года были нацелены на сбежавших евреев и лишь весной 1943 года лесные облавы стали проводиться для борьбы с партизанами-неевреями. Он участвовал еще в трех «охотах на евреев», действуя в соответствии с «приказом расстреливать» всех обнаруженных беглецов{560}. Впоследствии Келлер отказался от всех своих признаний.

В феврале 1973 года он приехал в Люксембург и сумел убедить трех бывших сослуживцев-люксембуржцев подписать заявление, которое он тщательно составил с целью снять с себя (и тем самым также и с люксембуржцев) подозрения в участии в злодеяниях на территории Польши. Первую неделю своего пребывания в Польше они охраняли лесопилку и ничего не знали об акции в Юзефуве. Когда их вновь отправили охранять какой-то дальний объект, до них дошли слухи о большой акции по депортации (возможно, из Парчева). Точно так же они не присутствовали ни в Тальчине, ни в Серокомле, так как их отправили в патрулирование. Не знали они и о депортациях из Коцка (хотя их часть размещалась именно там). А прочесывание леса в Парчеве было облавой на партизан{561}.

В декабре того же года