История жирондистов Том I - Альфонс Ламартин

С этого дня жирондисты, освободившись от всяких обязательств по отношению к королю и к министрам, стали плести интригу — тайно у госпожи Ролан, публично на трибуне — в пользу уничтожения монархии. Из всех людей, которых страстный порыв революции соединил вокруг госпожи Ролан, она предпочитала Бюзо. Более привязанный к этой женщине, чем к своей партии, Бюзо стал для госпожи Ролан другом, а другие являлись только орудиями или соучастниками. Быть может, они никогда на словах не признавались друг другу в чувстве, которое для них стало бы менее священным в тот день, когда сделалось бы преступным. Но это чувство, скрытое от них самих, невольно обнаружилось перед смертью. В последние дни и часы этого человека и этой женщины вздохи, движения и слова выдали тайну, свято хранившуюся при жизни. Потомство имеет право знать эту тайну, но не вправе за нее винить.

В тот же самый период с госпожой Ролан старался сблизиться Дантон, чье имя начинало возвышаться над толпой, среди которой он приобрел известность, хоть и несколько площадного характера.

Дантон не принадлежал к числу обыкновенных демагогов-авантюристов, которые всегда появляются в моменты бурления масс. Он происходил из среднего класса, из самого сердца нации. Семейство Дантона, безукоризненно честное, принадлежавшее к числу собственников и промышленников, самого древнего и славного происхождения, уважаемой репутации, владело имением в окрестностях в Арсисюр-Об. Оно принадлежало к числу тех скромных, но уважаемых семейств, основу существования которых составляет земля, а главным занятием является ее возделывание, но которые все-таки дают своим сыновьям самое полное нравственное и научное воспитание и готовят их к свободным общественным профессиям. Отец Дантона умер в молодости. Мать его вторично вышла замуж за фабриканта, который владел маленькой прядильней. Господин Рикорден заботился о мальчике как о собственном сыне. Ребенок имел открытый, общительный характер; его любили, несмотря на внешнее безобразие и неистовые шалости, потому что некрасивость лица озарялась умом, а неукротимость характера затихала при малейшей ласке матери.

Дантон учился в Труа, столице Шампани. Он не подчинялся дисциплине, был ленив в работе, но любим своими наставниками и товарищами; понятливость и легкость ума ставила его на один уровень с самыми прилежными. Товарищи Дантона называли его Каталиной. Он принял это имя и иногда играл с ними в мятежи и восстания, которые возбуждал или успокаивал своими речами, как бы репетируя в школе роль, доставшуюся ему потом в жизни.

Господин и госпожа Рикорден передали Дантону, когда воспитание его было окончено, скромное имение родного отца. Дантон поехал в Париж для окончания своего юридического образования и купил в парламенте место адвоката, но пользовался им мало и без всякого блеска. Натура Дантона и его слово волновались более великими вопросами — делом народа и трона. Учредительное собрание как раз начинало затрагивать эти проблемы. Внимательный и страстный, Дантон нетерпеливо стремился принять в этом участие. Он искал знаменитых людей, слово которых потрясало Францию. Дни он проводил на трибунах Собрания, ночи — в клубах. Несколько удачных слов, несколько коротких речей, несколько громовых раскатов, а в особенности грива волос, размашистые движения и выразительный голос — все это сделало его заметным. Под выдающимися ораторскими качествами люди избранные заметали глубокий здравый смысл и инстинктивное знание человеческого сердца. Под наружностью агитатора они уже видели государственного человека.

Дантон женился на девице Шарпантье, дочери торговца лимонадом. Эта молодая женщина силой своей нежности овладела им и незаметно повернула от беспорядочной юности к более правильным домашним привычкам. Она умерила пыл его страстей, но была не в силах подавить ту страсть, которая пережила все прочие: честолюбивое стремление к великой судьбе. Дантон жил трудолюбиво, но бедно, и принимал только небольшое число друзей, почитателей его таланта, разделявших его судьбу. Самыми постоянными из них были Камилл Демулен, Петион и Брюн. С этих совещаний во все стороны распространялись сигналы к крупным мятежам.

Дантон имел двух сыновей, которые наследовали его маленькое имение в Арсисюр-Об. Эти два молодых человека, устрашенные известностью своего имени, удалились на свою землю и обрабатывали ее собственными руками. Подобно сыну Кромвеля, они тем больше любили безмолвие, чем больше их фамилия звучала зловещим отголоском в мире. Они остались холостяками, чтобы сам род их угас вместе с ними.

В описываемое нами время Дантон, предчувствуя близкий возврат удачи для жирондистов, старался объединиться с этой партией и внушить ее членам убежденность в его серьезном влиянии. Госпожа Ролан была ласкова с ним, но не без боязни и некоторого отвращения, как женщина могла бы ласкать льва.

Пока в Париже жирондисты возбуждали гнев народа против короля, военные действия в Бельгии начались с неудач, которые приписывались измене двора, хотя на самом деле происходили от колебаний генералов, не умевших сообщить своим войскам порыв, увлекающий массы и сокрушающий препятствия; от дезорганизации армий, лишившихся опытных офицеров и не имевших еще доверия к новым; и наконец, вследствие отсутствия дисциплины.

Лафайет, вместо того чтобы с первой минуты идти на Намюр, сообразно плану Дюмурье, потерял драгоценное время на сбор и организацию своей армии. Под началом Лафайета войсками командовал генерал Бирон, герцог Лозен. Это был придворный, искренне перешедший на сторону народа. Молодой, красивый, с рыцарскими манерами, одаренный той неукротимой веселостью, которая заигрывает со смертью, он вносил в республиканские ряды понятие об аристократической чести. Любимый солдатами, обожаемый женщинами, герцог принадлежал к числу последователей той школы блестящих пороков, прародителем которой являлся маршал Ришелье. Говорили даже, что сама королева любила его, но не могла победить его непостоянство. Друг герцога Орлеанского и товарищ его по кутежам, Лозен, несмотря на это, никогда не участвовал в интригах. Всякая измена была ему ненавистна, всякая низость его возмущала.

Герцог стоял лагерем с 10 тысячами человек при Кьеврене. Оттуда он пошел на австрийского генерала Болье, который с чрезвычайно слабыми силами занимал высоты Монса. Два полка драгун, составлявшие авангард Бирона, заметив войска Болье, запаниковали. Солдаты кричали об измене, офицеры напрасно пытались успокоить их, и армия разбежалась. Бирон и его адъютанты устремились в центр войска, стараясь остановить и собрать солдат. Им преграждали дорогу, в них стреляли. Кьевренский лагерь, военная касса, экипаж самого Бирона оказались разграблены беглецами.

В то время как это поражение без битвы позорило первый шаг армии при Кьеврене, убийства окрасили французское знамя кровью в Лилле. Генерал Диллон вышел из Лилля с тремя тысячами человек и отправился на Турне. На небольшом расстоянии от этого города на равнине показался неприятель в количестве девятисот человек. Едва завидев его, кавалерия подняла крик об измене и бежала до Лилля без преследования, бросив артиллерию, повозки, багаж. Диллон, сам увлеченный эскадронами до Лилля, был растерзан по прибытии туда собственными солдатами. Полковник инженерных войск Бертуа пал подле своего генерала, под штыками трусов. Трупы этих жертв страха сначала повесили на площади, а потом их предала поруганию лилльская чернь.

При этих известиях Париж встревожился, Собрание смутилось, жирондисты затрепетали, якобинцы разразились проклятиями против изменников. Иностранные дворы и эмигранты не сомневались более, что в несколько переходов восторжествуют над революцией, которая испугалась даже своей тени. Лафайет благоразумно удалился в Живе. Рошамбо подал в отставку с должности командующего Северной армией. На его место был назначен маршал Люкнер. Немец, ученик Фридриха Великого, Люкнер блестящим образом принимал участие в Семилетней войне в качестве командующего авангардом, в то время когда Фридрих менял порядок войны и на ходу создавал новую тактику. Герцог Шуазель решил отнять у Пруссии генерала этой великой школы, чтобы обучить французских военных новейшему боевому искусству, и сделал это при помощи денег и почестей. Национальное собрание, из уважения к памяти короля-философа, сохранило Люкнеру пенсию в 60 тысяч франков, назначенную ему до революции. Люкнер, равнодушный к любым конституциям, относил себя к революционерам из признательности. Он один из числа прежних генералов не эмигрировал. Король благоволил к Люкнеру, Собрание льстило ему, армия его уважала. Нация видела в нем таинственного гения старого военного искусства, пришедшего давать уроки побед неопытному патриотизму революции. Люкнеру со всех сторон воздавали почести, но он не заслуживал ни этого поклонения, ни оскорблений, какими потом оказался осыпан. Это был храбрый, грубый солдат, столь же чуждый двору, сколь и клубам. Некоторое время он служил идолом, а потом игрушкой для якобинцев, которые в конце концов отправили его на эшафот, а он даже не мог понять ни своей популярности, ни своего преступления.