Эпоха стального креста - Роман Глушков

Дети молчали, каждый по-своему переживая гибель отца. Поль грустно смотрел в темноту за стеклом. Люси немного успокоилась, лишь изредка шмыгала носом и вытирала кулачками заплаканные глаза. Ален, видя расстроенных брата и сестру, тоже насупился на коленях у Кэтрин, разум которой подсказывал не лезть сейчас ни к кому из них с глупыми утешениями. Да и чем можно было их утешить?

Зная, что бойцы Бернарда стягиваются к Ле-Ману, где их ждала очередная неприятность в лице трех свежезажаренных трупов, мы постарались удалиться оттуда как можно быстрее, выбрав направление от Парижа в район Реймса. Дороги, ведущие к столице епархии, были неплохо накатаны, и мы, развив приличную скорость, покрывали километр за километром, постепенно удаляясь на восток. Изредка навстречу попадались подводы крестьян, пару раз пролетели грузовики торговцев, а однажды мы разминулись с джипом Защитников Веры, о приближении которых исправно донес Михаил. Но поскольку слава о наших подвигах докатилась, вероятно, только до Парижа, те лишь приветливо помигали фарами и не более того.

Все каналы радиопередатчика молчали, сообщая тем самым, что преследователи еще достаточно далеко.

Я зря беспокоился насчет форсирования речушек – все они, узкие и неглубокие, были буквально унизаны всевозможными переправами. Кое-где мы натыкались на мелководье, кое-где проезжали по дамбам, которые выдерживали даже тяжеловесный «самсон». Но обычно предпочитали не рисковать, пуская тот вброд ниже по течению. Деревянным же крестьянским мостам старались особо не доверять, боясь проломить те, привыкшие к гужевому транспорту, своими стальными колесницами и, следовательно, крепко и надолго застрять у всех на виду. В целом продвижение наше происходило даже несколько быстрее, чем я рассчитывал...

Видимо, горе тоже является для организма большой нагрузкой, тем более для растущего детского, потому, как бы и ни горевали ребятишки, после полуночи все они стали клевать носом. Я поймал просящий взгляд Кэтрин, уставшей держать спящего малыша, и передал по рации Михаилу кодовое слово остановки – «закат».

Пока мы с ним решали, с какого края объехать замаячивший впереди Реймс, Кэтрин уложила детей на заднем сиденье, а затем тоже вышла размять затекшие ноги. Послушав немного наш разговор, она кашлянула ради привлечения к себе внимания, а затем перебила тараторившего без умолку русского:

– Извините, парни, а мое мнение учитывается в подобного рода совещаниях или мне продолжать помалкивать в тряпочку?

– Вообще-то, милочка, – заметил Михаил, – решение стратегических вопросов не для женского ума...

– Не называй меня «милочка», – огрызнулась Кэтрин. – С детства не люблю!

– Вот как? – ухмыльнулся Михаил. – Ладно, не буду. Тогда как изволите?

– Никак! – отрезала она. – Я, кажется, задала вам вопрос!..

Михаил уставился на меня с немым укором: чего это, мол, ты позволяешь глупым бабам качать здесь права!

– Я слышал, Кэтрин, – ответил я, игнорируя упрек русского. – Разумеется, ты можешь принимать участие в решении всех текущих вопросов.

– Огромнейшее спасибо! – с наигранной любезностью раскланялась она. – Так вот что я хочу сказать: после Академии я долго работала в Реймсе и знаю его округу как свои пять пальцев. И если вы смирите хоть на чуть-чуть свою гордыню, я бы могла повести головную машину, поскольку то, что вы тут напланировали, глупо и нерационально.

– Ты умеешь водить? – практически в один голос спросили я и Михаил.

– Тоже мне наука! – хмыкнула Кэтрин. – И уж куда получше вашего брата. Сами убедитесь через минуту, если допустите к рулю. Ну так как?

– Да ради Бога, – я и не думал ей перечить.

– То-то же, пустомели, – обрадовалась она. – Ну а тебя, пан русский, я попросила бы тогда присмотреть за детьми.

– Паном среди нас может быть лишь Вацлав, а у нас, у русских, «господин», «сударь» или в крайнем случае «товарищ», – обиженно поправил Михаил девушку и тут же возмутился. – Я? За детьми? Пускай уж лучше Гюнтер, он хоть и не общительный, зато спокойный...

И он кивнул на подошедшего германца.

– Чего... Гюнтер? О чем спор? – поинтересовался тот. – Разорались, аж в Париже слыхать.

– Тебе полночи придется объяснять, самый длинный в стране еретик, – недовольно пробухтел поменявший обязанности сударь. – А я и без того устал...

– Очень много лет... я хочу сказать тебе одну вещь, – навис над ним великан. – Раньше этого не позволяла... субординация, но теперь, пожалуй... можно. Ты слушаешь?

– Когда ты начинаешь сплетать такие длинные фразы, слушать надо уже из чистого интереса. Конечно, я тебя слушаю. Говори.

– Так вот: закрой рот, балаболка! – размеренно произнес Гюнтер и скрестил руки на груди, следя за реакцией Михаила.

Михаил насупился и отвернулся от довольного взятым за долгие годы реваншем германца.

– И ты, Брут-Гюнтер? – укоризненно пробормотал он. – Осмелел, да? Забыл, когда последний раз мне честь отдавал? Швед, почему ты не взял в напарники Тадеуша, а? С тем хоть поговорить приятно... было... Ладно, черт с вами, нянька так нянька. Подчиняюсь большинству. Это ваше окончательное решение, товарищ главный отступник...

– Прекратите пререкания! – Я все еще продолжал по инерции выступать в роли их командира. Они также по инерции мне подчинялись. – Кэтрин права. Делаем так, как она и предлагает.

Всеобщее молчание выражало согласие с моим мнением. Я же повернулся и обратился к девушке:

– Далеко не отрывайся, слишком сильно не газуй. Если что-то где-то – сразу тормози и докладывай. Понятно?

– Понятно, – усмехнулась она, довольная собственной победой. – Спасибо за совет, папочка. А ты, сеньор Михаил...

– Сударь...

– Да один черт... Не перебуди своей болтовней ребятишек. Поступит на тебя хоть одна жалоба – пойдешь пешком.

– Я же сказал: козлы! – проворчал напоследок Михаил и пошел занимать указанное ему место...

Кэтрин и вправду довольно недурно водила автомобиль: рулем не дергала, невпопад не газовала и аккуратно – как-то по-женски, что ли? – притормаживала перед выбоинами. По ее уверенности в выборе пути на многочисленных развилках можно было судить, что местность она действительно знала лучше разжалованного из штурманов русского.

А тот никак не мог простить мне эту оскорбительную для него рокировку:

– Нет, ты только глянь на нее! Да ежели мы перед каждой кочкой останавливаться будем, Бернард нас пешком догонит! И ты тоже хорош, а еще друг называешься!

Кроме патологического засыпания на посту, Михаил страдал еще одной хронической болезнью – дорожным реченедержанием. Правда, я за столько лет нашей совместной службы уже свыкся с этим: слушал его вполуха, периодически кивал и односложно отвечал на задаваемые вопросы. Михаил общался с Кэтрин совсем недолго, но по тому, сколько нелестных характеристик о ней он мне выдал, складывалось впечатление, будто русский приходился ей как минимум ближайшим родственником. Вот Михаил плавно перешел от пункта «Кэтрин – заносчивая и неблагодарная особа» к пункту «Кто вообще здесь командует – ты или она?».

– Мы отчасти придерживаемся порядков Древних, – нехотя ответил я и, памятуя замечание Гюнтера, уточнил: – Этакое подобие демократии. Но право решающего голоса я оставляю за собой, хотя по идее и не могу уже считаться вашим командиром.

– Дай женщинам демократию, и они моментом перекуют ее в матриархат, – заметил Михаил. – Но с другой стороны, будь наша рыжая наманикюренной куклой, проблем с ней пришлось бы претерпеть куда больше. Кстати, я вижу, ты нехило запал на нее, как, впрочем, и она неравнодушна к тебе.

– Не мели ерунды, – пробурчал я. – Мне-то она действительно нравится, но чтобы она? Чушь! Не забывай о том, что еще вчера мы убивали ее друзей.

– Эти два дня, Эрик, все поставили с ног на голову. Враги стали друзьями, друзья – врагами. Помнишь, что я сказал тогда тебе на крыше монастыря? Это было совсем недавно! Все сбылось! Даю руку на отсечение, что не самая последняя причина твоего поступка – именно Кэтрин. Тебе меня, любезный, не обмануть. Я-то вижу, как вы друг на друга смотрите...

– Куда уж мне до вас, уважаемый аналитик. Вам ведь со стороны все гораздо лучше видно...

– Ага, нервничаешь! – радостно заерзал Михаил. – И это тоже о многом говорит!

– Да ни о чем это не говорит! – Я и впрямь что-то чересчур разволновался. – Я буду нервничать теперь всю оставшуюся жизнь. А что, ты намереваешься приударить за ней? Пожалуйста, я мешать не буду.

– Хо-хо, я за Кэтрин? – рассмеялся русский. – Исключено! Нет, баба она, конечно, что надо – все при ней, – но... Скажу тебе, швед, по величайшему секрету, не вздумай никому разболтать: я ее боюсь. Эта женщина начисто подавляет мой гордый и независимый характер. Ну а для тебя, я думаю, она была бы в самый раз...

– То есть, ты хочешь сказать, что я напрочь лишен гордости и независимости, так?