Под покровом небес - Пол Боулз

Язык она еще не выучила; да, собственно, не собиралась даже и пытаться. Однако к интонациям и флексиям речи своего господина привыкла и некоторые слова различала, так что, набравшись терпения, он уже мог растолковать ей любую не слишком сложную мысль. Она уже знала, например, что дом принадлежит отцу Белькассима; что всей семьей они перебрались сюда с севера, из Мешерьи, где у них есть еще один дом; что Белькассим и его братья по очереди водят караваны туда и обратно между разными пунктами в Алжире и Судане. Также она уже знала, что у Белькассима, несмотря на его юность, есть жена в Мешерье и еще три здесь, в этом доме, так что вместе с женами отца и братьев в здешней усадьбе проживают двадцать две женщины, не считая служанок. Никто из них не должен ничего заподозрить: для них Кит юноша, неудавшийся путешественник, умиравший от жажды и спасенный Белькассимом, но все еще не совсем оправившийся от последствий перенесенных лишений.

Белькассим приходил навестить ее каждый день под вечер и оставался до сумерек; вечером, лежа в одиночестве после его ухода и вспоминая пылкость и упорство его страсти, она частенько думала о том, что три жены наверняка заброшены и страдают от недостатка его внимания, вследствие чего они уже, должно быть, полны подозрений и ревности к этому странному молодому человеку, который так долго пользуется гостеприимством всей семьи и дружбой их мужа. Но поскольку она жила теперь единственно ради тех нескольких часов, на которые каждый день удавалось заполучить к себе Белькассима, она и думать не могла о том, чтобы просить его не тратить на нее все силы без остатка, а сохранить хотя бы часть на то, чтобы оправдаться перед женами. О чем она при этом не догадывалась, так это о том, что три жены вовсе не были обделены его вниманием, а даже если бы и были, им бы и в голову не пришло его ревновать. Так что Отмана, негритенка, который часто бегал по дому в чем мать родила, послали пошпионить за молодым незнакомцем просто из любопытства – чтобы рассказал, на что он похож.

Отман, маленький проныра, лицом похожий на лягушонка, засел с этой целью в нише под лестницей, ведущей с крыши в комнату наверху. И в первый же день узнал о том, что туда ходит старуха-рабыня с подносом, да и Белькассима видел, – как тот пришел к иностранцу под вечер, довольно долго у него пробыл, а выходя, поправлял на себе одежду, – так что Отман оказался в состоянии вполне внятно рассказать женам и о длительности этих визитов, и об их предположительной цели. Но они-то хотели узнать не это, им интересен был сам иностранец: высок ли ростом и правда ли у него белая кожа? Присутствие в доме неизвестного молодого человека, особенно если их муж с ним спит, волновало их невероятно. В том, что он красив и соблазнителен, они не сомневались ни минуты: чего ради иначе Белькассим стал бы его там держать!

Следующим утром, едва успела старуха-рабыня унести вниз поднос с остатками завтрака, Отман вылез из ниши и тихонько постучал в дверь. Повернул в замке ключ, и в дверях показалась его черная мордочка, на которую он специально напустил жалобное и вместе с тем плутоватое выражение. Кит рассмеялась. Это маленькое черное существо с торчащим животом и словно от другого тела приставленной головой показалось ей забавным. Тембр ее голоса не прошел мимо ушей крохи Отмана, который сперва как ни в чем не бывало осклабился и тут же сделал вид, будто его внезапно обуяла застенчивость. Ей подумалось, может, Белькассим не будет возражать, если такое вот дитя нет-нет да и зайдет к ней в комнату, и, не успев на этот счет ничего решить, она вдруг обнаружила, что уже делает ему знаки приблизиться. Он шел к ней медленно, угнув голову, держа во рту палец и не сводя с нее взгляда огромных, выпученных и закаченных под лоб глазищ. Она встала, обошла его и затворила за ним дверь. И вот он уже хихикает, прыгает, ходит колесом, поет какие-то дурацкие песенки, изображая пантомимой их содержание, – в общем, всячески валяет дурака, чтобы сбить ее с толку. Она была настороже, от слов воздерживалась, но время от времени у нее помимо воли вырывался смех, и это ее тревожило, потому что интуиция уже шептала ей, что в его веселости есть что-то деланое, да и нарастающая бесцеремонность тоже выдает некую нарочитость и целенаправленность его поведения; его ужимки забавляли ее, а глаза пугали. Вот он уже ходит на руках. И вновь встал на ноги, делает теперь движения руками, будто гимнаст на разминке. И вдруг без всякого предупреждения мальчишка прыгнул к ней на матрас и, пощупав под одеждой ее бицепс, невинным тоном проговорил:

– Deba enta,[137] – показывая, что гостю тоже неплохо бы показать, на что он способен в этом плане.

Заподозрив неладное, она оттолкнула шаловливую ручонку, принявшуюся шарить по ее груди. Охваченная яростью и испугом, что она могла? Всего лишь попытаться осадить его взглядом да, может быть, попробовать понять, что в действительности у него на уме. Он в это время вызывающе смеялся, продолжая требовать, чтобы она встала и продемонстрировала силу и ловкость. Но в ней уже проснулся страх; включился и пошел вразнос, будто запустили какой-то безумный двигатель. Она смотрела, как на физиономии змееныша гримасы сменяют одна другую, и в ней нарастал ужас. Для определенной части ее существа это чувство было почти привычным, но столь внезапно нахлынувшая память о нем ошеломила ее, отбив всякое ощущение реальности. Она сидела, будто вымерзнув изнутри, с внезапной ясностью ощущая, что ничего больше не понимает – ни где она, ни кто она такая; нужно сделать какой-то шажочек – невозможный и непредставимый, но как-то надо сместиться в ту или другую сторону, чтобы снова оказаться у собственного сознания в фокусе.

Возможно, она просидела так, глядя в стену, чересчур долго, и Отману это наскучило, а может быть, сделав великое открытие, он больше не видел необходимости в том, чтобы развлекать ее, ибо, совершив еще несколько бессвязных танцевальных па, он начал пятиться к двери, по-прежнему неотрывно глядя ей в глаза – так, словно его недоверие к ней столь велико, что он считает ее способной на любое коварство. Достигнув двери, рукой нащупал за спиной засов, быстренько выскочил, захлопнул дверь и запер ее.

Когда старуха-рабыня явилась с полдником, Кит все еще сидела неподвижно, глядя перед собой невидящим взором. Старуха подносила вкусные кусочки к ее лицу, пыталась пропихивать их ей в рот. Потом вышла, отправившись на поиски Белькассима, чтобы доложить ему о том, что юный господин то ли заболел, то ли околдован, – в общем, не ест. Но Белькассим в тот день обедал в доме у торговца кожами на другом конце города, и найти его не удалось. Решив взять это дело в собственные руки, она пошла в свою каморку, располагавшуюся по другую сторону двора рядом с верблюжьими стойлами, и приготовила там чашечку козьего масла, которое смешала с молотым верблюжьим навозом, для чего долго толкла его в ступе деревянным пестиком. Закончив, сделала из половины этой субстанции шар и проглотила его, не жуя. Оставшейся массой намазала два хвоста длинной ременной плетки, которую держала у себя под постелью. С плеткой в руках она вернулась в комнату Кит, где та по-прежнему неподвижно сидела на матрасе. Закрыв за собой дверь, старуха немного постояла, собираясь с силами, а потом завела монотонную плаксивую песнь, медленно помахивая при этом в воздухе извивающейся плетью и следя за Кит: не появятся ли на ее расслабленном лице признаки пробуждения. Через несколько минут, видя, что ничего не выходит, она переместилась ближе к матрасу, воздела плеть над головой и одновременно начала шаркать по полу ступнями в подобии танца, так что тяжелые серебряные обручи на ее лодыжках зазвенели этаким ритмическим аккомпанементом песне. Вскоре по всем морщинам ее черного лица уже бежал пот, капая ей на одежду и на пол, сухая глина которого быстро вбирала влагу, так что каждая капля сразу превращалась в растущее круглое пятно. Кит сидела неподвижно, сознавая и близкое ее присутствие, и ее затхлый запах, сознавая и жару, и пение в комнате, но ничто из этого не имело к ней ни малейшего касательства – все воспринималось лишь как далекое мимолетное воспоминание, как нечто происходящее за пределами ее бытия. Внезапно старуха быстрым и легким взмахом хлестнула ее плетью по лицу. Смазанный маслом гибкий ремешок на долю секунды обмотался вокруг головы; кожу щеки ожгло. Она не шелохнулась. Лишь через несколько секунд медленно подняла руку к лицу, и одновременно раздался ее взвизг – негромкий, но совершенно точно женский. Наблюдавшую это старуху охватил страх и недоумение: молодой человек явно заколдован, причем весьма злокачественным образом. Она стояла и, разинув рот, смотрела, а Кит тем временем упала на матрас и разразилась безутешными рыданиями.

В этот момент старуха услышала на ступеньках шаги. Испугавшись, что возвратившийся Белькассим сейчас накажет ее за то, что она лезет не в свое дело, она бросила плеть и обернулась к двери. Которая открылась, и в комнату одна за другой, пригибаясь, чтобы не задеть головой о притолоку, вбежали все три жены Белькассима. Не обращая внимания на старуху, все как одна они кинулись к матрасу и набросились на лежащую на нем Кит, сдергивая с нее тюрбан и раздевая ее, да с такой страстью, что рубаха на ней вмиг была порвана и верхняя часть тела полностью обнажилась. Их натиск был столь неожидан и неистов, что своей цели они достигли в три секунды, тогда как Кит вообще не понимала, что происходит. И тут почувствовала плеть на своих грудях. Взвизгнув, протянула руку и схватила голову, которая маячила ближе всех. Нащупала волосы, дернула, потом ее скрюченные пальцы вцепились в мягкие ткани лица. Со всей силы она рванула его вниз, пытаясь разодрать в клочья, но оно не порвалось, а только сделалось влажным. Плеть в это время сполохами пламени обдавала ей плечи и спину. Кроме нее, теперь визжал кто-то еще, да и другие голоса вокруг пронзительно кричали. На своем лице она почувствовала вес чьего-то тела, перекрывшего рот. Она его укусила. «Слава богу, зубы у меня крепкие», – подумала она и, увидев эти слова (они как бы вспыхнули прямо перед ее глазами), сжала челюсти крепче; зубы погрузились в мягкую плоть. Как это восхитительно – ощущать на языке кровь! Кровь показалась ей так вкусна, что боль от ударов плетью словно отступила. Комната была полна народу; воздух сделался кашей из криков и визга. Вдруг все перекрыл голос Белькассима, его яростный окрик. Почувствовав облегчение оттого, что он наконец явился, она расслабила челюсти и тут же получила жестокий удар в лицо. Звуки скрутились в узел и куда-то унеслись, она осталась одна в темноте и какое-то время там пребывала, думая, что мурлычет песенку, которую так часто пел ей Белькассим.