Антоллогия советского детектива-40. Компиляция. Книги 1-11 (СИ) - Кларов Юрий Михайлович

— Во дворе, у машины.

— Тащи его сюда, я сам поговорю с ним. Я буду у себя. Пожалуйста. Ну иди, пожалуйста…

Через минуту, как всегда смущаясь, как всегда несколько боком, вошел Ваня, Зоин муж, работавший шофером в милиции. Был он в шинели, несколько повытертой со спины. Он-то и привозил и подсудимых, и конвой, и судки с обедом, когда заседание затягивалось, он-то и был палочкой-выручалочкой, когда Васильеву вдруг спешно требовался какой-то неявившийся или не вызванный им человек. Делал это Ваня без промаха и почти безотказно. Только недавно заупрямился, да и не заупрямился, а так просто и заявил, что в том районе, куда его посылают, его «тачка» не проползет, что там он обязательно сядет, а вытащить будет некому, да и подсудимого отвозить будет некому, не говоря о конвое. Васильев ему поверил, а Зоя, очевидно, нет. Этой взбучкой она сегодня утром и хвасталась.

Ваня проникся важностью возложенной на него задачи на удивление легко. То ли в голосе Васильева он что-то этакое учуял, то ли свежи были воспоминания о недавней домашней взбучке.

Проводив Ваню, Васильев облегченно вздохнул.

Наконец-то он сложил в одну кучу, и не только сложил, а соединил, спаял безупречной жесткой логикой все догадки и сомнения, мучившие его сегодня с утра. А сделать это было нелегко, потому что сомнения тянулись издалека, из прошлого года.

Итак, Суханов. Оказывается, эта фамилия встречалась Васильеву год назад, но промелькнула так тихо и незаметно, что он ее и не запомнил, и не придал ей значения.

Итак, Суханов. Его первое появление.

Шло обычное разбирательство, слушалось обычное дело о хулиганстве.

Молодой парнишка (Горелов Григорий Кузьмич, 1959 года рождения, учащийся ПТУ, проживающий по улице…) в пьяном виде пристал в городском сквере к парню и девушке. Вернее, приставал он к девушке, которую знал раньше, а парень, с которым она теперь встречалась, был тут ни при чем. Вернее, он был бы ни при чем, если б сразу ушел. Но он не ушел, он остался и встал между Гриней (под такой кличкой был известен Горелов) и девушкой, несмотря на то, что Гриня был на целую голову выше. Он, этот паренек, не знал, какие слова положено говорить в таких ситуациях, ведь она была раньше знакома с этим парнем, он понятия не имел, как должен вести себя кавалер по законам уличного рыцарства, он просто молча встал перед Гриней, и когда тот вялой, пьяной рукой попытался его оттолкнуть, как досадную, и нелепую, и смешную помеху, и тогда паренек не ушел.

— Да проваливай ты, Ромео… — сказал Гриня и выматерился. Сказал он это скорее добродушно и снисходительно, чем злобно, ведь Горелов не сомневался, что парень отступит.

Но парень и тут не ушел. Он даже не шелохнулся. Гриня начал сердиться на его бестолковость:

— Ну я же сказал, проваливай. Эту ночь она мне должна, а ты потом… завтра…

— Сволочь, — тихо сказала девушка, — пьяная скотина!

Тут Гриня и вовсе забыл о пареньке и рванулся к девушке, но что-то ему помешало. Он пригляделся, оказывается, опять стоит перед ним этот Ромео. Гриня сделал шаг назад, опустил руки и вполне миролюбиво сказал пареньку:

— Поди-ка сюда, что скажу…

Девушка вцепилась в рукав парня и причитала:

— Не ходи, не слушай, давай уйдем, не слушай, не ходи!

— Да что я тебя, съем? — ухмыльнулся Гриня.

И паренек шагнул к нему раз, другой, а на третьем шаге его встретил удар в челюсть. Он и не почувствовал этого удара. Когда паренек открыл глаза, его поразило то, что он лежит. Потом он услышал звуки ударов и слова:

— Кто сволочь? Говори, я сволочь? Я скотина? Пойдем… лучше пойдем… Ах ты, шлюха, с ним можешь, а со мной нет… Я тебе не нравлюсь, да?

Потом был ослепительный свет, звук мотора, чьи-то голоса, потом над ним склонилась его девушка и помогла встать и дойти до милицейской машины.

Еще до судебного разбирательства, еще только знакомясь с делом, Васильев удивился: до чего же не сходится, не совпадает образ Горелова, отчетливо проступающий из материалов дела, с его поступком. Несходство было редкое. Были характеристики из ПТУ, от дирекции, из комсомольской организации, были заявления от ребят-сокурсников — они просили отпустить Гришу на поруки. Был и еще один интересный документ. Протокол допроса свидетеля. Читая этот протокол, Васильев так точно представил себе всю сцену допроса, будто присутствовал при этом.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

Нина, Гришина девушка, пришла сама, ее никто не вызывал, и плакала в кабинете у следователя.

— Вы знаете, что он бил женщину? — спросил следователь.

— Это не он, — через всхлипы, с трудом произнесла его девушка.

— Вы знаете, что он в крайне циничной форме принуждал эту женщину вступить с ним в половую связь?

Девушка вздрогнула, сжалась, но выдержала и этот вопрос, только слезы ее просохли от боли.

— И за такого человека вы заступаетесь. И этого человека вы любите. Ведь он может позволить себе такое же и с вами.

— Вы не понимаете, — тихо сказала Нина, — вы не понимаете… Я его знаю два года, это не он.

— Вот уж действительно не понимаю, — пожал плечами следователь. — Выходит, его оклеветали. Не его поймали буквально за руку? И бил не он, и оскорблял не он?

— Он… — горько вздохнула девушка, — но и не он. Гриня, — уличная кличка прозвучала удивительно мягко, как домашнее, ласковое прозвище, — не мог этого сделать. Его заставили, споили, все что угодно, но это не он.

И тогда следователь сказал:

— Он.

Родителей Горелова Васильев выделил сразу из всего зала суда, так тесно и одинаково они сидели, и вместе встали, хотя он спросил одного отца. Отец сначала бережно усадил жену на место, а потом заговорил:

— Нам казалось, что он хороший, настоящий парень… — он запнулся, — не казалось, мы это знали. Мы и сейчас это знаем… — Отец закашлялся и долго не мог говорить. — Да, он у нас один. Но если он другой, если он нас все время обманывал, если он такой, каким я его вижу здесь, то… Сердцу не прикажешь… Он всегда может рассчитывать и на наш дом, и на нашу жалость и помощь, но уважения уже не будет никогда. Но я думаю, что он не такой. Мне хочется так думать. Здесь какая-то ошибка. Я не понимаю ее, но это ошибка. Судите его по всей строгости. Но если суд найдет возможным не лишать его свободы, знайте, что мы не считаем его человеком потерянным… Мы сделаем все…

И вот тут Васильев по-настоящему удивился явному несоответствию между характером Горелова, его воспитанием, прежним поведением и его поступком.

Причины этого несоответствия, как и Гришин отец, Васильев не видел. Причиной могло послужить только сильное опьянение.

Суд нашел возможным не лишать Горелова свободы и осудил его условно к трем годам лишения свободы с испытательным сроком в три года.

А возвращался в тот злополучный вечер Григорий Горелов с вечеринки, устроенной по случаю дня рождения его хорошего знакомого (это тоже было в материалах следствия), где были в основном его сверстники и ребята чуть постарше, где веселились допоздна и много пили. День рождения был у некоего Суханова.

Но разглядеть этого человека за всеми проблемами дела было невозможно.

Суханов не был даже вызван как свидетель.

Ведь, в конце концов, не виноват же человек, что у него случился день рождения. А то, что Горелов оказался несовершеннолетним и наливать ему в общем-то не следовало бы, так и в этом он не виноват. Поди дай этому парню на вид меньше двадцати, а то и двадцати двух. Не станешь же стоять в дверях и спрашивать паспорт.

И, может быть, забыл бы Васильев эту фамилию, если б она не всплыла снова через несколько дней.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

Морозов стоял перед судом так, словно не понимал, что происходит. Он даже добродушно улыбался, глядя то на Васильева, то на народных заседателей.

На вопросы суда Морозов отвечал прямодушно и даже с некоторым удивлением, чего, мол, тут непонятного. Было дело, напился, пристал к женщине, стукнул разок-другой, чтоб не трепыхалась, сумочку отобрал, да, было дело. Но ведь выбросил ее и ничего не взял. Раз поймали, значит, судите, а не переливайте из пустого в порожнее, а то спрашивают, спрашивают, как маленькие….