Катакомбы - Валентин Катаев

42. «Я ВЫЛЕТЕЛ В ТРУБУ»

Ночью шел сильный дождь. На рассвете мокрая степь курилась туманом. Изредка поглядывая в смотровую щель, Синичкин-Железный видел, как мотается на ветру куст сербалины (шиповника), усыпанный желто-красными плодами. Ветер был неприятный, холодный. Низко над степью бежали темно-синие утренние тучи. Глубоко засунув руки в рукава и прижав к груди винтовку, Синичкин-Железный кутался в шинель и никак не мог согреться.

Он был очень болен, и все вокруг понимали, что он долго не протянет. Но он пытался скрыть свою болезнь и не позволял о ней даже заикнуться. Если кто-нибудь заговаривал с ним о болезни, он начинал ужасно волноваться. Иногда он даже впадал в неистовство. Черноиваненко пытался освободить его под разными предлогами от дежурств у входа, но Синичкин-Железный не желал ничего слушать. Наоборот, он старался воспользоваться каждым случаем, чтобы отправиться на пост. И Черноиваненко его понял: Синичкин-Железный ходил дышать чистым воздухом. Кроме того, он стеснялся своего ужасного кашля. На посту он отводил душу, не боясь потревожить товарищей кашлем. Он дышал чистым воздухом. Преодолевая мучительные припадки кашля и обливаясь потом, который блестел на его костлявом лбу и на скулах, Синичкин-Железный бдительно смотрел из щели в степь. Вдруг он увидел человека, идущего без дороги по мокрому бурьяну. У него был такой вид, как будто он заблудился или что-то разыскивает в степи, изредка останавливаясь и испуганно озираясь по сторонам. Это не был крестьянин. Это был городской человек в чесучовом пиджаке, без шапки, с большим желтым портфелем под мышкой. До колен покрытый брызгами грязи, мокрый от ночного ливня, с волосами, налипшими на лоб, и обвисшими усами, человек шел прямо на Синичкина-Железного, глядя перед собой ничего не видящими глазами.

Шагая прямо через куст сербалины, который цеплялся за его штаны своими зубчатыми шипами, человек скрылся. Не успел Синичкин-Железный подумать, кто может быть этот странный человек и что ему здесь надо, как послышался рычащий лай бегущих собак, отдаленный крик, выстрелы, и человек с желтым портфелем скатился откуда-то сверху в кусты сербалины. Две немецкие овчарки со всего маху перелетели через него, бросились назад и сделали над ним стойку, подняв острые обрубленные уши, дрожа хвостами и заливаясь злым, рычащим лаем.

— Братцы! Товарищи! Спасите! — закричал человек, уткнувшись лицом в землю, и Синичкин-Железный увидел кровь на порванном рукаве его чесучового пиджака.

Этот крик, в особенности слово «товарищи», в котором было столько отчаяния и надежды, настолько поразил Синичкина-Железного, что он высунулся из щели и спросил:

— Что вы здесь делаете? Кто вы такой?

Человек поднял голову, но собаки тотчас прыгнули на него, положили лапы ему на плечи и зарычали еще злее. Все же человек успел увидеть Синичкина-Железного, его истрепанную шинель, покрытую подземной пылью, его кожаную «комиссаровскую» фуражку, пулеметную ленту вместо пояса, его ввалившиеся глаза на костлявом, землистом лице.

— Товарищи, я свой… я свой… Уберите от меня этих зверюг, простонал он. — Вы же видите — я свой… Что же вы стоите, я не понимаю, и смотрите… — почти заплакал он.

В это время в степи послышался топот бегущих людей, крики на немецком языке, и тотчас грянул выстрел. Пуля свистнула, как хлыст. С сербалины посыпались листья, капли и ягоды.

Синичкин-Железный решительно бросился вперед и стал бить собак прикладом. Одной собаке он сразу же страшным ударом размозжил голову, другая бросилась на него, но человек с портфелем, успевший вскочить с земли, изо всех сил ударил ее ногой в бок. Собака завизжала, и в ту же самую минуту Синичкин-Железный, крякнув, с силой ударил прикладом ее по черепу. В следующий затем миг он схватил человека с портфелем за плечи, впихнул в щель и скатился следом за ним в подземелье.

— Ползите! — скомандовал Синичкин-Железный.

Человек покорно стал на четвереньки, взял в зубы портфель и пополз. Через некоторое время сзади снова мелькнул свет фонарика, и человек увидел, что находится в небольшой пещере.

— Руки вверх!

Он поднял руки вверх и прислонился спиной к сырой земляной стене, зажав портфель между колен. Его лицо осветил электрический фонарик, и Черноиваненко узнал Колесничука. От неожиданности он чуть не уронил винтовку. Он готов был увидеть кого угодно, но только не Колесничука.

— Ты что тут делаешь? — почти с ужасом крикнул он. — А магазин?

— Пошел он к чертовой матери! — с одышкой сказал Колесничук и злобно раздул ноздри. — Можешь торговать сам, а я тебе больше не братья Пташниковы!

— Ты что?.. Ты что?.. — Черноиваненко так растерялся, что не находил слов. — Ты что?.. Как ты сюда попал?..

— Так и попал! — продолжая раздувать ноздри, сказал Колесничук. — Всю ночь бегал по степу вокруг Усатовых хуторов и шукал ваши чертовы катакомбы, нехай они сгорят!

Как и всегда в минуты возбуждения, Колесничук заговорил на том смешанном русско-украинском, черноморском языке, который довольно метко называется «суржик», то есть смесь жита и пшеницы.

— Ще добре, что меня теи чертовы кобеляки не порвали и румыны не застрелили!

— Постой… — наконец сказал Черноиваненко, постепенно приходя в себя от изумления. — Постой, Жора!

Он наморщил лоб, и его глаза сузились.

— Какое же ты имел право, — процедил Черноиваненко сквозь зубы, — какое же ты имел право уйти со своего боевого поста? Ты знаешь, как это называется?.. Ты дезертир! Понятно тебе это?.. Чего ж ты молчишь?

— Я вылетел в трубу, — мрачно ответил Колесничук. — Вас это устраивает? И можете меня судить, хоть расстрелять… Нет, на самом деле, товарищи, вдруг жалобным голосом не сказал, а как-то пропел Колесничук, — какое вы мне дали задание? Это же не работа, а чистая каторга! Одни жулики! Разве советский человек это может выдержать? Посудите сами, товарищи!..

Колесничук, уставший стоять, сел на корточки, прислонился к стене и пригорюнился. Вдруг он вспомнил все, что с ним произошло, как его унизили, как его обдурили, и даже завыл от ярости. Он снова вскочил на ноги и ударил каблуками в землю.

— Ну гады! Ну злыдни паршивые! Экскроки! Паразиты! Шмекеры! — кричал он, чуть не плача от старой обиды. — Ну, попадись он мне когда-нибудь в руки, этот Моченых! У-у, что я с ним сделаю! Такой мерзавец! Прямо-таки исключительная падаль!.. А этот шмекер, этот экскрок Ионел Миря… Ну ладно, он от меня уже добре получил, я ему подходящие дыни выдал! — вдруг как-то успокоившись и зловеще топорща усы, с недоброй улыбкой прибавил Колесничук. — Он меня на всю жизнь запомнит, если не подох в чулане. На, держи! — С этими словами Колесничук протянул Черноиваненко желтый портфель.

— Что это такое? — с недоумением сказал Черноиваненко, беря в руки портфель.

— Портфель этого гада Ионела Мири, — снова раздувая ноздри, прохрипел Колесничук. — Можешь получить. Тут весь остаток моей кассы — наличность и ценности — и эти самые знаменитые бронзовые векселя Мефодия Мунтяну и его сукиных сыновей — Берлин, Вена, Бухарест, Анкара, Копенгаген, Монтевидео…

Он снова впал в ярость, но быстро пришел в себя, присмирел и с горестно-застенчивой улыбкой промолвил:

— Так сказать, все, что осталось от комиссионного магазина «Жоржъ».

Выяснилось, что последние минуты комиссионного магазина «Жоржъ» протекали весьма бурно. Когда в магазин пришел Ионел Миря получать по векселям, Колесничук неожиданно для себя самого грубо втащил его в чулан, вырвал из рук тяжелый портфель с образцами каких-то керамических товаров и несколько раз изо всех сил ударил растерявшегося Ионела Мирю этим портфелем по затылку. Ионел Миря потерял сознание и, как мешок, свалился на кучу тряпья. Не владея собой, Колесничук сорвал с Ионела Мири оба брильянтовых кольца, затем высыпал в его портфель все небогатое содержимое своей кассы, запер магазин на замок и как был, без шляпы, в развевающемся чесучовом пиджаке, ринулся прямым ходом в село Усатово, вокруг которого и проблуждал почти целые сутки, разыскивая вход в катакомбы.

И на комиссионном магазине «Жоржъ» поставили крест…

…Они смотрели друг на друга влюбленными глазами, блестящими от слез, и не могли наглядеться. Они гладили друг другу руки и волосы. Он клал голову на ее плечо и жмурился от счастья.

— Ну до чего же я рад тебя видеть, Раечка, ты не можешь себе представить! — беспрестанно повторял он. — До чего же я по тебе скучал, моя ясочка, голубка моя сизая!

— А я не скучала? — нежно говорила Раиса Львовна. — Все время места себе не находила!

— Ты себе не можешь представить, Раечка, что это за кошмар — частная торговля! Жуткое дело! Лучше повеситься.

— Да, но ты провалил явку, — строго сказала Раиса Львовна.

— Раечка! — жалобно ответил Колесничук. — Если бы ты только знала… Если бы ты видела… Это не жизнь. Это джунгли!