Инспектор Золотой тайги - Владимир Митыпов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Оно, конечно, умно,— одобрил старик Байбородин.— Однако ж ты говорил, что надо забирать прииски у Аркадия Борисыча…
– А у нас, видишь, особый случай. Первое, прииски для нас — и работа, и хлеб. Значит, без них никак нельзя. Теперь второе. Глядите сами, граждане: стоим мы здесь с вами, давно уже не евшие досыта, а вот продукты лежат — мешки, ящики и прочее, и разве кто из вас покусился хоть на горсть пшена? Так могут ли у нас безобразия какие случиться на приисках, когда они станут нашими, а?
– Правильно, не допустим! — раздались крики.— Убережем!
На телегу вскочил Турлай.
– Хорошо сказал. Молодец! — он пожал Алтухову руку и весело гаркнул: — Граждане, значит, решено: даешь национализацию, а?
– Даешь! — единодушно откликнулась толпа.— Решено!..
Насупленный Кожов пробурчал вполголоса:
– Еще бы Жухлицкого к стенке, вот тогда бы полный порядок.
Кто–то запоздало крикнул:
– Эй, а драгу?
– И драгу! — засмеялся Турлай и взмахнул рукой.— Рубить, так под корень!..
Таковы оказались события минувшей ночи и сегодняшнего утра. Зверев от них не был в восторге, однако сомнения свои он решил придержать до приезда в Чирокан.
Во дворе Турлая стояли оседланные лошади, на завалинке сидели четверо вооруженных мужиков, разговаривали, курили. Увидев Зверева, уважительно встали и поздоровались. Потом отозвали в сторону Турлая и о чем–то вполголоса перетолковали с ним.
– Чувствуешь, Платоныч, как народ оживился, а? — весело подмигнул он, взбегая на крыльцо.— Что ни говори, а харч на войне — первое дело.
В избе председателя Таежного Совета поджидали еще двое.
– Члены Совета,— представил их Турлай.
– Алтухов,— сказал невысокий рыжебородый мужичок и стесненно протянул Звереву руку.
– Кожов,— буркнул другой, повыше ростом, костлявый, сутулый, с лихорадочным блеском в глазах.
– У нас здесь, вишь, маленько спор вышел,— зачастил рыжебородый, обращаясь к Турлаю.— Ну, для начала муку мы выдали по числу едоков. Тут, считай, мы все согласные. А дальше, говорю, надо так. Прииска теперь наши, начнем их понемногу работать. И тогда продукты отпускать каждому смотря по сданному золоту…
– А я говорю — всем работающим поровну!— оборвал его сумрачный Кожов.— Потому как сказано: свобода и равенство.
– Как поровну? Как же поровну? — вскричал Алтухов, поворачиваясь то к Кожову, то к Турлаю.— Положим, я сдам три золотника, а другой — хрен да пять долей в придачу, и нам — поровну? Или, скажем, у меня пять душ детей да баба, а вот у него, у Васьки, вся семья — сам он да блохи, что на нем, и нам обратно поровну? Неправильно это!
Турлай крякнул, сильно потер затылок.
– Кожов, конечно, прав. Я ведь и сам за равенство. Все беды от того и идут, что у одного есть все, а у другого ни шиша. Однако и ты, Алтухов, верно говоришь. Потом вот еще что — как со стариками или со вдовыми бабами, которые на приисках не могут работать? Их что, на голодном пайке держать будем?
– И не дело это — на золото все мерить. Иначе как–то надо! — вставил Васька.
– Деньги, что ль, печатать начнем? — усмехнулся Кожов.
– Ну, печатать не печатать, а давайте пока царскими обходиться, а? — задумчиво поморгал Алтухов.
– Ты что? Ты это что выдумал–то? — Кожов как–то даже почернел от ярости.— По царю–батюшке соскучился? Тогда уж, может, разогнать Совет да на поклон к Жухлицкому?
– Тихо, тихо, мужики! — возвысил голос Турлай.— С царскими деньгами ты, Алтухов, через край хватил. Василий дело сказал — нескладно как–то золотой песок из кармана в карман пересыпать. Этак, глядишь, еще и монету свою чеканить навостримся… Конечно, со временем будут у нас советские деньги…
– Нет, председатель, тут ты не прав — не будет денег, не должно их теперь быть,— тихо, но твердо заявил Кожов.
– То есть как это — не будет денег? — опешил Турлай.— Как же без них жить? Это… это ты того…
– Не будет денег! — стоял на своем Кожов.— Сам же говоришь, что все зло из–за того, что у одного много, а у другого мало. Не будет денег — не станет и разницы этой, понял? А как все устроить, то над этим, конечно, будут думать люди поумней нас с тобой. Это мне в прошлом году один башковитый человек досконально объяснил. Как же он называл–то себя?.. Постой, постой… Антихрист не антихрист, а что–то вроде того…
– Анархист? — пришел на помощь Зверев.
– Во–во! Оно самое — анархист и есть…
– Ну–у, так бы сразу и сказал! — с облегчением рассмеялся Турлай.— Я — большевик, анархисты мне не указ… Ну, деньги — дело дальнее, а пока подсчитаем–ка толком, сколько у нас вообще людей в Чирокане и которые из них могут работать, а которые свое уже отработали…
– И детишек,— вставил Алтухов.
– Само собой,— согласился Турлай.
Пока члены Таежного Совета занимались составлением списка, Зверев, усевшись в сторонке, начал доставать из полевой сумки документы, чтобы подготовиться к разговору с Турлаем о национализации драги и приисков Жухлицкого. Разложил на скамье бумаги и задумался. Этот внешне малозначительный разговор членов Таежного Совета на миг приоткрыл перед ним оборотную сторону революции, где уже не было романтических тайных сходок, дерзких побегов из тюрем, подпольных типографий, нелегальных переходов границ, фальшивых паспортов, перестрелок с агентами охранки и рискованных провозов через таможню запрещенных изданий, а были другие, не менее, а может быть, и более величественные дела и труды. Людям, ставшим во главе новой России, профессиональным революционерам, умеющим перестукиваться через тюремные стены и владеющим приемами конспирации, предстоит теперь делать черновую и будничную государственную работу, организовывать все заново, начиная от дипломатической службы и кончая сиротскими приютами и домами для престарелых, решать вопросы о том, какими должны быть деньги Российской Советской республики и сколько их выплачивать в месяц члену правительства, а сколько — прачке, сколько должен стоить фунт хлеба, а сколько — грамм золота. И когда Алексей попытался хотя бы приблизительно представить себе всю громаду подобных дел, ему на миг сделалось не по себе: самое малое, со времен Петра Великого складывалась эта пирамида, называемая Государством Российским, и вдруг все сломано, переиначено, и надо все строить заново, по–другому. Сколько лет понадобится? Десять? Пятьдесят? А может, три века?.. И как–то сама собой промелькнула змейкой не лишенная злорадства мыслишка: «Нет, не суметь вам! Не получится!»
Алексей поморщился, словно от зубной боли, встал и вышел на крыльцо.
По безлесному, покрытому серым морем каменной россыпи склону хребта на том берегу Чирокана скользили изменчивые тени облаков. По всей ширине реки шла тускло–стальная холодная рябь. День был под стать этому времени — концу северного лета: свет яркий, резкий, но наплывами тускнеющий; немного ветрено; воздух прохладный, свежий, чуть сыроватый, когда дышится легко и емко… Все же хорош божий мир, пусть даже мир этот — раскорячившаяся на сотни верст во все концы безалаберная Золотая тайга.
«Впрочем, почему не получится?» — подумал Зверев, провожая взглядом облака, уползающие за щетинистый гребень недалекого хребта. Да, дел видимо–невидимо, это понятно. А зачинателей революции, тех, кто прошел ссылку, подполье и эмиграцию, не так уж много, это тоже ясно. Стало быть, им одним со всей махиной больших и малых дел разворошенной страны не управиться. Они это не отрицают, не обещают сделать все непременно своими руками и прямо тотчас. И они отнюдь не призывают всех немедля начать мыслить подобно им и уверовать в их библию — «Капитал» Карла Маркса. Нет. Они просто предлагают людям работать честно и добросовестно и если уж не помогать, то хотя бы не мешать им. «Вы работали во имя России? Вот и продолжайте работать во имя ее же,— так они ставят вопрос.— История нас рассудит, и время покажет, что мы правы». Собственно, так они и поступили с ним, с Алексеем Зверевым. Он был окружным инженером и остался им по сию пору. Откуда ж тогда в нем сомнения? Разве у него собственные прииски и миллионы в банках, как у Жухлицкого или Ризера? Смешно! Все его богатство — это честь российского горного инженера, соответствующие знания да диплом об окончании института. Ему ли злорадствовать, что «им», большевикам, не удастся–де вытянуть, вытащить Россию из того болота, куда ее, словно крестьянскую клячу, загнали коронованные ездоки без божьей искры в водянистых голштинских глазах…
Вскоре Алтухов и Кожов ушли, и Зверев вернулся в избу. Председатель Таежного Совета сидел за столом, о чем–то размышлял, глядя в исписанный лист бумаги.
– Хоть далеко куцему до зайца, а приходится сельского голову из себя строить,— Турлай хмыкнул и постучал карандашным огрызком по написанному.— Вот они — народ. Есть получше, есть похуже, однако ж все они — люди, человеки. Им трэба работы, хлеба трэба.
