Невеста Борджа - Джинн Калогридис

За венчанием последовал продолжительный ужин, а за ним — танцы. Альфонсо, как всегда, был преисполнен такого обаяния и веселья, что заразил им даже Борджа. Впервые за все время моего пребывания в Риме танцевать пошел Папа — сначала с Лукрецией, потом со мной. Несмотря на свои внушительные габариты, он двигался с той же грацией атлета, что и его сын Чезаре.

Меня особенно порадовало то, что на ужине не присутствовало ни одной куртизанки, даже Джулии, любовницы Папы. Похоже, Александр пытался убедить Альфонсо в том, что слухи, сопровождавшие скандальный развод со Сфорцей и рождение ребенка Лукреции, были лживыми. Что бы ни было тому причиной, я была рада, что празднество не катится к обычному для Борджа разврату.

Мы с Альфонсо станцевали для его святейшества неаполитанский танец. Глаза Альфонсо сияли, а на губах играла улыбка. Я знала, что отчасти его радость вызвана тем, что мы с ним снова будем вместе; но при этом я видела, что он искренне восхищается Лукрецией. Они, как шутливо объявил Александр за ужином, были созданы друг для друга.

— Вы только гляньте на них! Они же не замечают никого вокруг. Может, нам потихоньку уйти, чтобы не мешать им?

Я не понимала, как мой братик, который мог выбирать среди самых красивых и благородных женщин, влюбился в Лукрецию. Я лишь надеялась, что он будет счастлив.

После танцев на маленькой сцене, возведенной в зале для приемов, было устроено театральное представление. Среди прочих в нем участвовала красиво наряженная служанка, уговаривавшая единорога положить голову ей на колени. Служанку играла не кто иная, как Джулия, любовница Папы; но это была еще не самая большая ирония, ибо по сложению и движениям я узнала человека, чье лицо было скрыто маской единорога, тяжелой, сплошной, с позолоченным рогом и прорезями для глаз и рта. Это был Чезаре Борджа, изображающий символ чистоты и верности.

Незадолго до рассвета Альфонсо и Лукреция удалились, а за ними с самодовольной улыбкой последовал Джованни Борджа. Моему бедному брату предстояло подвергнуться тому же унижению, что некогда мне: впервые соединиться с супругой под наблюдением плотоядно взирающего на них кардинала. По крайней мере, подумалось мне, Альфонсо избавлен хотя бы от присутствия родного отца при этой процедуре. Интересно, кардинал и сейчас отпустит свою шуточку про розы?

Через несколько дней после свадьбы Чезаре было даровано то, о чем он мечтал много лет: возможность представить свое дело на рассмотрение конклава кардиналов и попросить освободить его от сана, для которого он никогда не подходил. Взамен он поклялся, что послужит Церкви и немедленно отправится во Францию, где сделает все необходимое, чтобы избавить Италию от нового вторжения со стороны французского короля.

Сомневаться в том, что прошение Чезаре будет удовлетворено, не приходилось — как ранее в том, что Лукрецию объявят virgo intacta.

Чезаре добился исполнения своего желания. И как только это произошло, он начал подыскивать себе подходящую супругу. Я приготовилась к худшему, ожидая нового вызова к нему в кабинет. К моему удивлению, Лукреция сообщила, что он выбрал Шарлотту Арагонскую — мою кузину, законную дочь дяди Федерико, короля Неаполя.

Я была вне себя от восторга; я думала, что недооценила Чезаре. Лукреция говорила, что он действительно заботится обо мне. Возможно, он и вправду не желал ни принуждать меня, ни причинять мне вред. Лучше того: его выбор невесты укреплял положение Альфонсо как принца Неаполя в доме Борджа.

Шарлотта в это время находилась во Франции — она воспитывалась при дворе благочестивой католички, симпатизирующей Борджа, королевы Анны Бретонской, вдовы Ре Петито, Карла VIII, умершего той весной. Чезаре облачился в свой лучший наряд и на белом коне с серебряными подковами отправился на север. Он не сомневался в том, что получит руку Шарлотты, поскольку новый король, Людовик XII, очень хотел развестись со своей бесплодной женой-калекой, королевой Жанной, и жениться на Анне, которую он любил.

А Чезаре как сын Папы был именно тем человеком, который мог поднести ему постановление о разводе на блюдечке с голубой каемочкой — но, естественно, не задаром.

Я с облегчением смотрела ему вслед, веря, что мои неприятности наконец-то закончились.

ОСЕНЬ-ЗИМА 1498 ГОДА

Глава 25

Нестерпимо жаркое лето наконец-то сменилось осенью, а затем и теплой зимой. Никогда еще моя жизнь в Риме не протекала так приятно; Хуан был мертв, а Чезаре занимался политикой и ухаживанием во Франции, оставив меня в обществе моего мужа, моего брата, Лукреции и Александра.

Избавившись от унизительных насмешек Чезаре и Хуана, Джофре сделался непринужденнее и добрее. Альфонсо по природе своей отличался легким, жизнерадостным характером, а любовь к Лукреции сделала его еще веселее и очаровательнее. Он обнаружил в Лукреции доброту и мягкость, о которых я прежде лишь подозревала и которые теперь сделались постоянной частью ее натуры. А поскольку его семья была счастлива, то и Александр был счастлив. Его дочь удачно вышла замуж и из графини сделалась герцогиней; его старший сын вот-вот должен был заключить еще более удачный брак, и можно было надеяться на появление законных внуков.

Мы с Лукрецией, объединенные любовью к Альфонсо, стали еще более близки. Я вспоминала обо всех подробностях его характера, а Лукреция обожала слушать рассказы о его детстве — как он однажды попытался подпалить хвост собачонке королевы, чтобы посмотреть, будет ли тот гореть как свечка, или как он в четыре года забрался в море и чуть не утонул. А Лукреция рассказывала мне, как он храпит, испуская короткие выдохи, а под конец — один мощный, звучный всхрап.

Я позабыла про кантереллу, спрятанную среди моих драгоценностей. Я позабыла про то, откуда она у меня взялась. Я даже позабыла Лукрецию в объятиях отца и страстный поцелуй, которым она обменялась с собственным братом. (Лукреция с огромным облегчением сообщила мне, что после беременности Папа оставил ее в покое, то ли из-за того, что с возрастом в нем поубавилось пыла, то ли не желая больше давать пищу слухам, вызванным появлением на свет незаконнорожденного ребенка, отцом которого считали его.) Она также призналась, что они с Альфонсо каждую ночь спят в ее спальне и он всегда просыпается там, почти не уходя в свои покои, расположенные в мужском крыле дворца.

— Я не смела и надеяться, — мечтательно созналась она, — что мой муж окажется моим самым пылким любовником.

Однажды зимним утром, когда ясное солнце прогрело воздух, мы решили женской компанией отправиться на пикник в виноградник кардинала Лореса. День выдался слишком чудесный, чтобы сидеть взаперти, а Лукрецию переполняло какое-то нетерпение, которого я не понимала, пока она не устроилась в карете рядом со мной и не сообщила:

— У меня есть секрет. Я не сказала об этом никому, даже Альфонсо, но тебе я должна сказать.

Я лениво наслаждалась солнышком, греющим мне лицо.

— Секрет?

Судя по самодовольной улыбке Лукреции, это было что-то радостное. Я подумала, что речь идет о празднике или о подарке, который она приготовила для мужа.

— Я беременна. У меня уже два месяца не было месячных.

— Лукреция! — Искренне обрадованная, я схватила ее за плечи. — Ты уверена? Другой причины быть не может?

Лукреция, довольная моей реакцией, рассмеялась.

— Я уверена. Моя грудь сделалась такой чувствительной — я едва выношу, когда Альфонсо прикасается к ней.

И я постоянно хочу есть, а то вдруг мне становится так плохо, что я не переношу даже запаха еды. Только ты, пожалуйста, притворись пока и не говори никому: я хочу сообщить Альфонсо эту новость сегодня за ужином.

— Он будет в восторге! И твой отец тоже.

Я улыбнулась, представив, как стану тетей и буду играть с ребенком моего брата.

Добравшись до виноградника, мы обнаружили чудную пасторальную картину: рощица высоких сосен, поляна, поросшая травой и дикими цветами, а за ними — ряды виноградных лоз, на которых в это время не было ни гроздьев, ни листвы. Местность здесь шла под уклон, и с поляны открывался прекрасный вид. Принесли стол, и, пока служанки возились, выгружая припасы и вино, Лукреция огляделась по сторонам, небрежно бросила свой горностаевый плащ на траву и сказала:

— Чудесный день. Давайте побегаем наперегонки!

Я рассмеялась, заслышав это ребяческое предложение. Однако, поймав озорной взгляд Лукреции, я поняла, что она говорит совершенно серьезно.

— Мадонна, в твоем состоянии! — негромко произнесла я.

— Не говори глупостей! — возразила она. — Я прекрасно себя чувствую! И я так взволнована оттого, что сегодня все скажу Альфонсо… Если я не сделаю что-нибудь, чтобы дать выход чувствам, то просто сойду с ума.

Улыбаясь, я оглядела Лукрецию: со времени свадьбы она немного поправилась и просто-таки лучилась энергией. Она привыкла много ходить и ездить верхом, и небольшая пробежка не могла причинить ей вреда, даже при беременности.