Чтоб услыхал хоть один человек - Рюноскэ Акутагава
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Так что, будешь ты, Фуми-тян, моей женой или нет, зависит только от тебя – ты должна решить это.
Мои чувства остались прежними, как и в то время, когда я говорил с твоим братом. Пусть люди смеются надо мной – мне это безразлично. Общепринято жениться нормально, то есть после смотрин и выяснения родственниками, что представляют собой жених и невеста. Для меня это неприемлемо. Неприемлемо потому, что я считаю себя выше людских предрассудков.
В общем, женюсь я на тебе, Фуми-тян, или нет, решить можешь только ты. Что касается меня, я, безусловно, – и тебе это известно – женюсь с радостью. Однако если мои слова хотя бы чуточку похожи на некое принуждение, то я заранее готов просить прощения у тебя, у твоей матери и брата. Ты совершенно свободна, Фуми-тян, и должна свободно решать. Было бы ужасно, если бы мне пришлось пожалеть, что я пишу тебе всё это.
Моя профессия в сегодняшней Японии самая неденежная. У меня совсем нет сбережений. Так что жизнь моя предопределена. Кроме того, и тело моё, и голова не столь уж высокого класса. (Правда, голова несколько самоуверенна.) В нашем доме три старика: отец, мать и тётка. Если тебя всё это устраивает, приходи к нам.
Я бы хотел услышать из твоих уст чистосердечный ответ. Повторяю: причина одна. Я люблю тебя, Фуми-тян. Если тебя это устраивает, приходи к нам.
Ты свободна показать это письмо родным или не показывать.
В Итиномии уже чувствуется осень. Меня охватывает уныние, когда я вижу, что листья на деревьях начинают вянуть, колосья хлеба – желтеть. Пока я здесь, напиши мне ещё хотя бы одно письмецо, если, конечно, будет время и желание. Я говорю: если будет время и желание. Но если ты и не напишешь, я не обижусь. А напишешь – доставишь мне огромную радость.
На этом кончаю. Привет всем.
Акутагава Рюноскэ
ПИСЬМО НАЦУМЭ СОСЭКИ
28 августа 1916 года, Итиномия
Сэнсэй!
Снова пишу Вам. Представляю, как утомительно читать наши бесконечные письма в нынешнюю жару. Иметь таких учеников, как мы, – подлинное несчастье. Но зато Вы можете не беспокоить себя ответом. Одно то, что мы можем писать Вам, вполне нас удовлетворяет.
Сегодня хочу рассказать немного о нашей неустроенной жизни. Мы живём в небольшом доме на отшибе, который называют флигелем; в нем две комнаты – в одной десять, в другой шесть дзё. Служанка – единственный человек, который приходит покормить нас, а вечером постелить постели. Такое уединение – первейшее условие, чтобы сделать нашу жизнь свободной. И мы бездельничаем в этом флигеле, по целым дням оставаясь в спальном кимоно. Часто вдвоём мы просто забываем о времени и иногда даже не знаем, в котором часу встаём, в котором ложимся. Единственный наш ориентир – высота солнца; в общем, живём в ладах с природой. Стыдно об этом говорить, но мы даже редко ходим в туалет. Справляем малую нужду во дворе. Почва песчаная, влага впитывается быстро, и мы не боимся, что кто-нибудь из хозяев заметит наше безобразие. А нам это удобно, да и бодрит как-то. В комнате ужасный беспорядок – всё вперемешку – бумага, книги, краски и кисти, подушки. Раньше я любил чистоту ещё больше, чем Кумэ, а теперь заразился дурной привычкой читать, не обращая внимания на беспорядок. Ночью мы всё сгребаем в угол, и служанка стелет нам постель. Матрасы и ночные кимоно довольно чистые, а вот полог от москитов, видимо, дырявый. Я говорю «видимо», потому что в него всегда забираются москиты, а есть ли дыра на самом деле или нет, не знаю, не проверял – очень уж нудное это занятие. Вместо этого я ставлю под полог жаровню и выкуриваю оттуда москитов. Правда, Кумэ считает, что если с вечера долго выкуривать москитов, то утром болит голова. «Что же тогда делать?» – спрашиваю я. Да лучше уж пусть голова болит, чем сожрут москиты. Но всё же решили каждый вечер сжигать в жаровне не больше чем по десять курильных палочек. Голова теперь не болит, но всё равно на следующий день в носу ощущаешь запах дыма. Когда кончатся курильные палочки, перестанем этим заниматься, но мы накупили их столько, что они никогда не кончатся. В последнее время я что-то помрачнел.
Когда нет дождя, я бросаю всё и лезу в море. Здесь, даже если море сравнительно спокойно, волны бывают довольно большие, поэтому при самом слабом ветре море буквально бурлит. Позавчера мы купались. Я немного проплыл в глубину, потом повернул к берегу, где помельче. Оглянулся, Кумэ нигде не видно. Я решил, что он уже вылез из воды, и тоже поплёлся к берегу. Он действительно лежал на берегу. Цвет лица у него был ужасный. Закрыв лицо руками, он стонал. У Кумэ плохое сердце, поэтому я забеспокоился и спросил, что с ним. Оказывается, он заплыл слишком далеко, устал и уже отчаялся добраться до берега. Его несколько раз накрывало волной, и он с трудом выплыл. Да ещё и наглотался солёной воды, думал, конец. «Зачем же ты заплыл так далеко?» – спрашиваю. «Даже женщина проплыла столько, неужели мужчина не может? Позор», – распалял он себя. Глупое бахвальство. А женщина – не какая-то случайная купальщица, Кумэ влюблён в неё. Если уж говорить о здешних женщинах, то среди них нет ни одной красивой. Правда, в чёрном купальнике, с красной или сиреневой косынкой на голове, в воде они выглядят очень привлекательно. Они прыгают, резвятся, точно тела их переполнены радостью. Приползёт краб – они весело смеются. У меня возникла идея нарисовать на ватмане одну из них на фоне моря и дюн, поросших цветущими хризантемами, но всё никак не соберусь. Раньше всех из нас, издающих «Синситё», стал рисовать Кумэ… Во всяком случае, пишет он не хуже, чем «внучатый ученик» Сезанна. Ещё Мацуока пишет картины, и они имеют такую особенность, что смотреть их можно, повернув как угодно – вверх ногами, боком. Так что в своём мастерстве они ушли от меня далеко вперёд. И поэтому оба наших художника уверены, что достигли уровня Пикассо.
Приближается 1 сентября, и настроение у меня не особенно хорошее. Всё докучаю своими причитаниями,
