По тонкому льду - Георгий Михайлович Брянцев

Осведомленность Филина о своем шефе была весьма ограниченна. Ни разу с момента вербовки шеф не назначал ему заранее свиданий. Появлялся всегда в такой момент, когда Филин его не ожидал. Никаких письменных донесений не требовал; снабжая деньгами, расписок не брал. О том, где он живет, какова его фамилия, чем занимается, — Филин не имеет ни малейшего понятия.

— Опишите его внешность, — потребовал Решетов.

Филин сделал это охотно. Шеф — мужчина лет сорока пяти. По виду, во всяком случае, не старше. Темный шатен. Кто он по национальности — сказать трудно. Роста скорее невысокого, чем среднего. Коренаст, широк в плечах и груди. Ходит крупными шагами. Идти с ним в ногу трудно. Походка вразвалку, но это не очень заметно. Полнотой не страдает и производит впечатление человека физически тренированного.

— Когда вы впервые с ним встретились, он как-нибудь назвал себя? — спросил Решетов.

Филин повел бровями, усмехнулся:

— Понятно, назвал. Но я не придал этому никакого значения. Ему надо же было что-то сказать.

— Можете припомнить, как он назвал себя? — допытывался Решетов.

— А я и не забывал. Он представился как Дункель. Возможно, это кличка.

Я вздрогнул и уронил ручку. Уронил — и оставил на протоколе большую кляксу. Пришлось прибегнуть к помощи пресс-папье.

Решетов пристально посмотрел на меня и продолжал допрос. А я пододвинул протокол Аванесову, сказал, что мне надо на минуту выйти, и покинул кабинет.

В коридоре я стал у стены и сильно потер виски. «Что же такое?

Дункель… Дункель… Одного этого слова оказалось вполне достаточно, чтобы вывести меня из равновесия. Дункель! Это имя назвал и Витковский. Значит, шеф Филина являлся и шефом Витковского? Неужели совпадение? Нелепое совпадение, которое час-то путает все карты. Быть не может… Портрет Дункеля, обрисованный Филиным, не отличается от того, который в свое время нарисовал Витковский. Конечно же: невысок, коренаст, крепок, походка вразвалку. Все совпадает Речь идет об одном человеке. И совпадает не только внешний вид, но и другое. Стиль, если здесь это слово применимо. И тот и этот Дункель никогда заранее не назначают встреч и появляются неожиданно для своих подшефных».

Я нервно прошелся по коридору. Потом заглянул к дежурному и набрал номер телефона Решетова.

— Товарищ капитан! — произнес я в трубку. — Вы помните из наших докладных дело Кошелькова, Глухаревского, Витковского?

— Помню, — тихо ответил Решетов.

— Там тоже шла речь о Дункеле.

— Помню и это.

— Тогда прошу извинить Я думал…

В трубке послышались отбойные гудки.

Я тотчас же вернулся в кабинет и снова взялся за протокол.

Без меня Аванесов уже сделал новую запись. Филин рассказал, что подметил у Дункеля одну довольно странную привычку. Еще при первой встрече с ним в Гомеле (а встреча происходила в больничном саду) ему показалось, что Дункель только что вышел из-за стола после сытной еды. В ходе беседы он несколько раз доставал из бокового кармана пиджака зубочистку и принимался ковырять в зубах. При этом он все время причмокивал и продувал зубы.

Подобная картина повторилась и при второй и последующих встречах: Дункель постоянно прибегал к зубочистке. И особенно в те минуты, когда он не говорил, а слушал. Филин склонен объяснить эту привычку нервозностью Дункеля.

— А чем он пользовался в качестве зубочистки? — спросил Решетов.

— Только гусиным пером.

Решетов кивнул, дав понять, что этот вопрос исчерпан. Потом вынул из папки конверт, извлек из него знакомый мне билет, показал его Филину и спросил:

— Чем вызывается эта ваша поездка на хутор Михайловский?

— Вероятно, я вновь понадобился Дункелю.

— А из чего вы это заключили?

— Сейчас объясню. В тот день, когда я вернулся из Тулы и собирался в Калинин, я имел встречу с Дункелем. Он предложил двадцать восьмого октября выехать на хутор Михайловский. Число и номер поезда он повторил дважды. И ни слова больше. Искать Дункеля я не имею права. «Если вы когда-нибудь попытаетесь подойти ко мне по собственной инициативе, это будет ваша первая и последняя попытка», — предупредил он меня. И я хорошо это запомнил.

— Вы полагаете, что он подойдет к вам и в этот раз?

— Иначе и быть не может. Я ведь не знаю, что делать на хуторе Михайловском.

Решетов прервал допрос и приказал увести арестованного.

Мы остались одни. Капитан энергично помял левую руку, откинулся на спинку кресла и сказал:

— Сильный вражина. Умный. Как хотите, а я предпочитаю иметь дело с таким, нежели со слюнтяем. Хм… «Я уничтожал врагов ваших. Я устранял тех, до кого не дотянулись ваши руки». Здорово! А что заявил бы он, если бы на его счету не было убитого и раненого чекистов?

— Он попросил бы представить его к награде, — пошутил Аванесов.

— А что? — заметил Решетов. — Он все взвесил, обдумал. Мозговитый, подлец. А теперь ступайте обедайте, — он посмотрел на часы: — Ровно в двенадцать ноль-ноль быть у меня.

28 октября 1939 г (суббота)

Поезд прошел станцию Кокоревку. Я попытался припомнить, какие еще остались остановки до Михайловского. Насчитал шесть. Да, вероятнее всего, что Дункель появится на хуторе Михайловском, как условился с Филиным. Если вообще появится…

Я лежу на боковой нижней полке в конце плацкартного вагона. Отсюда хорошо просматривается весь коридор до его начала, где на такой же, как и я, скамье-боковушке занимает позицию лейтенант Гусев. А Филин, Аванесов и Решетов находятся в середине вагона. Что они делают — я не знаю. Знаю лишь одно: никто из них не спит, хотя время приближается к полуночи. Филин не спит потому, что ему так приказано, а Аванесов и Решетов — по долгу службы.

План поимки