Встретимся в раю - Вячеслав Сухнев

А делалось это так. Любой банк или совет директоров крупной компании предоставлял газете ссуду под залог ее основных фондов — оборудования или помещения. Правда, ссуда не могла превышать сорок девять процентов стоимости недвижимости газеты, иначе ссудчик автоматически становился главным совладельцем издания и мог посылать куда подальше и учредителей, и главного редактора. Газета обязана была давать бесплатно рекламу продукции или услуг ссудчика, а также пропагандистские статьи в качестве рекламы, превозносящие заимодавцев, до тех пор, пока стоимость газетной площади не покрывала полученные средства. Тут уж ссудчик мог подсунуть любой бредовый материал, расписывая свои достоинства, — хочешь не хочешь, а печатай, как бы ни хохотал читатель…

Продажа пая была кратковременной — на год, и долгосрочной — на пять и более лет. В последнем случае ссудчик обязан был возмещать часть непредвиденных расходов, связанных с удорожанием бумаги и полиграфии. Именно такой договор заключался с англичанами. Участвуя в течение десяти лет в издании «Вестника», они становились в конце концов полноправными совладельцами. Кроме того, у них хватило бы средств выкупить и учредительский взнос!

Поскольку передача пая шла по инициативе министерства информации, перебить торги мог бы только очень мощный банк, с которым министерство предпочло бы не ссориться. Но «Минотавр» не лучше англичан… В другие банки соваться бесполезно — они уже извещены и тоже не захотят соперничать с самым большим денежным мешком России.

Куда ни ткнись — стенка. Как в лабиринте. И только один выход существует, к которому заботливо подталкивают доброжелатели. Надо садиться на дотацию министерства и лаять по приказу. А дотация… Сейчас же набегут ревизоры министерства, урежут жалованье, снимут жидкие премии и загребут прибыль. Редакция окончательна развалится, а сюда придут бездари и неумехи, которые будут рады печататься за гроши.

Вот вам и все разговоры о независимой печати!

Нет, надо домолачивать наблюдательный совет. Пусть отказывается от передачи пая, расторгает сделку. Еще год «Вестник» продержится. А там Старик поможет. Не посмеет не помочь!

Он открыл старый сейф, заскрипевший и задребезжавший, как десяток несмазанных телег. От Виталия Витальевича еще оставалось достаточное количество виски. Рыбников налил из ополовиненной бутылки рюмочку, выпил, задумчиво занюхал какой-то свежей ксерокопией. Тренькнул внутренний телефон. Это Машенька вызывала. После ухода главного Рыбников так и не решился ее выгнать, тем более что она, как выяснилось, была не такой уж плохой секретаршей.

— Шестов объявился, Николай Павлович! Звонил из Домодедова. Есть, говорит, очень важный материал. Просил обязательно его дождаться.

— Замечательно, Машенька, замечательно! — повеселел Николай Павлович.

И угостился второй рюмочкой — теперь уже в предвкушении хороших вестей. Гришу Шестова он послал в тундру две недели назад и начал беспокоиться. А раз жив-здоров, да еще везет важный материал…

Целая группа под общим руководством верного Иванцова тихо копала в наблюдательном совете министерства информации. Николай Павлович тогда, в начале сентября, рассудил так: скандал в печати — само собой, а если кого-то из совета еще и дискредитировать приватным образом — возможны, как говорится, варианты с передачей пая… Все под Богом ходим, ничто человеческое никому не чуждо.

Дело, конечно, было скользкое. Иванцов и его люди вертелись как могли. В случае прокола они оттянули бы на себя внимание от Рыбникова. Прокола пока не случилось, благодаря ненавязчивой опеке одного скромного столоначальника из министерства, который за Иванцовым ходил, что называется, с веником, заметая грязные следы. Когда-то столоначальник пришел в министерство вместе с Рыбниковым, начинали они маленькими чиновниками шестого табельного разряда. Приятельствовали, в компаниях вместе бывали. Будущий столоначальник занимал у Рыбникова по маленькой до получки, потому что еще и матери в деревне помогал, а у Николая Павловича были богатые родители-врачи, которые содержали его на полном пансионе до самой женитьбы, оставляя жалованье на девушек, вино и преферанс, как раньше оставляли стипендию. Деревенские, убедился Рыбников, дольше помнят благодеяния. Теперь у столоначальника была своя семья, и деньги ему требовались чаще. А Рыбников никогда не скупился на оплату дружеских услуг…

Кое-что Иванцов под эгидой столоначальника наскреб и одного чиновника уже начал разрабатывать. Первые результаты оказались скромными — удалось, например, невинно напутать с оформлением поставок новой полиграфической техники в счет пая, что несколько подорвало доверие англичан к деловитости российских партнеров. Но этого было мало.

Гришу Шестова, не включая в группу, Рыбников приставил персонально к юрисконсульту наблюдательного совета Вануйте. Юрисконсульты славились как мздоимцы. За хорошие деньги они умели в огромном своде противоречивых российских законов найти любую лазейку. И Шестов добросовестно, как только он и мог, изучил личную жизнь Вануйты. Два месяца работал. А когда доложил Рыбникову выводы, Николай Павлович впервые задумался о неправоте своего коронного суждения: святых нет.

Шестов изучил все контакты юрисконсульта, все суммы жалованья и премий, гонораров и приработков, докопался до каждого счета из магазина и прачечной. Консультант с женой и маленькой дочерью жили предельно скромно. Машину купили в рассрочку, дачей пользовались казенной, котиковую шубу справили к первому скромному юбилею свадьбы. Вануйта не пил, не курил, любовницы не имел, гостей не приглашал, лишние деньги аккуратно обращал в акции «Минотавра» и других солидных фирм. За жену тоже нельзя было уцепиться. Сразу после рождения дочери она оставила службу в гимназии и жила затворницей.

Как явствовало из личного дела юрисконсульта, он с отличием закончил курс наук, в комсомоле и компартии не состоял, политической деятельностью не интересовался, голосовал исправно за кандидатов Трудовой партии. Хоть в рамочку вставляй и на стенку вешай вместо иконы…

Весьма скромно в личном деле было отражено начало карьеры Вануйты. Родился, учился, направлен на учебу по квоте нацменьшинств. Диплом. Недолгая работа в суде и… Зияние в трудовой деятельности на восемь лет. Запись в личном деле невнятно объясняла: стажировка за границей.

Все это Рыбникова насторожило. Не видел он юного Вануйту, отличника школы и педагогического техникума, этакого ненецкого Ломоносова, с обозом семги бредущего в Москву. Не видел! Да еще эти восемь лет… Год, другой — понятно. Но восемь! Интересно, переписывался ли Вануйта с родственниками эти годы, наезжал ли в гости, какие слал подарки? Не мог же человек столько болтаться между небом и землей, не оставляя следов. Однако никак нельзя было подойти к Вануйте и ненавязчиво, по-дружески спросить: а скажите, любезный Иван Пилютович, где это вас восемь лет носило, чем занимались, и не с этих ли занятий вы теперь такой скромный?

— На родине надо копать! — убежденно сказал тогда Рыбников. — В юности человек много делает глупостей, первых врагов заводит, первых девушек… Авось и найдем ключик к неприступному Ивану Пилютовичу. В общем, Гриня, собирайся в Нарьян-Мар.

И вот теперь Николай Павлович с нетерпением ждал Шестова из командировки в столицу Северо-Ненецкой республики.

Гриша не заставил себя ждать. От Домодедова он домчался за каких-то полтора часа, что по слякотной дороге само по себе являлось рекордом. Он ввалился в березовый кабинет как был — в огромном пуховике с капюшоном, ватных армейских штанах и собачьих унтах, оставляющих на паркете черные следы. На скулах Гриши пламенели пятна морозных ожогов, глаза ввалились, а одна дужка у знаменитых очков была перемотана красной изолентой.

— Хорош! — встал из-за стола Рыбников. — Ну, поцелуемся… А другой изоленты — что, не было?

— Спасибо летчикам с геликоптера, хоть такую нашли, — сказал Гриша, рассупонивая пуховик. — Между прочим, это я фейсом к стенке приложился. У нас крыло сломалось — об голец в сумерках задели. Почти сутки в снегу сидели как тетерева… Потом ребята веревочками, морожеными соплями и матом срастили крыло — и дальше полетели. Ты не представляешь, Николай Павлович, как они там летают, как вообще живут! Пещерный век, честное слово… Мы сломались, врубили радиомаячок, ждем помощи, а нас, представь себе, ни одна собака не ищет! Хорошо, утром из лагеря вездеход пришел. Помогли на последней стадии ремонта.

— Из лагеря?

— Ну да, из лагеря… Там их много, оказывается, лагерей. Меньше семи лет сроков нет ни у кого. Волки тундры!

— Значит, замечательно проветрился, — подмигнул Рыбников. — Северная экзотика, здоровый воздух… И от газетной рутины отдохнул. Две недели отпуска! Лишь бы в дело…