Суд праведный - Александр Григорьевич Ярушкин

Пётр тяжело засопел. Ему было до горечи обидно за Кроткого, словно его самого заподозрили в предательстве. Ведь этот тщедушный человек всегда относился к нему, как к младшему брату, многому научил, многое объяснил, и именно благодаря Исаю он нашел цель своей жизни. Наконец, не глядя на Соколова, Пётр пробурчал:

— Ладно, скажу… Только все равно ты зря это задумал. Кроткий — не предатель.

— Я тоже на него не думаю, но мы ведь и многих других проверяем.

— Так вы за этим Николая вызвали? То-то я удивился, когда Евдоким Савельич с утра пришел.

— Догадливый ты! — усмехнулся Соколов, но тут же посерьезнел. — Ладно, ешь пирог с грибами да держи язык за зубами. Пойдешь к Кроткому часиков в шесть, постарайся в магазине не задерживаться. Скажешь — и сразу на пристань. Там в кассе служит Капустин, помнишь, он на сходке был, черноусый такой с узким лицом?

— Помню, — сосредоточенно кивнул Пётр.

— Как он выйдет, прилепишься к нему и не спускай глаз. Куда он, туда и ты. Ясно?

— А если он меня заметит? — на всякий случай поинтересовался Пётр.

— Нежелательно! — строго глянул Соколов.

— Ему тоже про Леонтовича скажут? — сообразил Пётр.

— Скажут, — подтвердил Тимофей. — В двенадцать ночи наблюдение прекращаешь и бегом сюда. Я буду вас ждать.

— Понял, — буркнул Пётр.

6

Две недели каждодневных тренировок пошли на пользу, и Высич не только в совершенстве овладел искусством управления юрким, но ставшим послушным обласком, но и окреп физически. С Неустроевым дело обстояло хуже. Если направлять обласок в нужное направление он научился, то сил на долгую греблю у него явно не хватало.

Феодосий заходился натужным кашлем, исходил крупным потом, вытирая выступившие слезы, начинал сетовать на то, что помощник из него никудышный. Высич в душе соглашался с ним, понимал, насколько труднее окажется путь, когда в лодке, вместо здорового, способного подменить тебя на веслах, окажется ослабленный болезнью человек. Но всякий раз он успокаивающе улыбался: «О чем ты говоришь? Ты же сможешь меня подменять. А я передохну, и дальше… Доберемся! Всего-то проплыть каких-то триста верст». И еще Высич понимал, что Неустроев знал о неминуемом и, возможно, скором исходе болезни и именно поэтому стремился вырваться из глухомани, в которую их сослали. Вырваться не для того, чтобы провести последние дни, попивая кумыс где-нибудь на курорте, а чтобы отдать оставшиеся силы борьбе.

Побег. Но бежать из Нарыма неимоверно трудно в любое время года. «Нарым» на языке ханты означает — болото. И действительно, большая часть этого дикого края покрыта непроходимыми болотами, гнилой, заваленной буреломом тайгой. Ни дорог, ни тропок. Только лениво несущая свои стылые воды Обь. Летом по ней ходили несколько пароходов колпашевских купцов Колесниковых и товарищества братьев Эдельман. Зимой — пробивали санный путь. Весной и осенью сообщения с внешним миром вообще не было. Издавна Нарымский край был известен как место ссылки. Сюда ссылали и участников крестьянских восстаний Степана Разина, и пугачевцев, и военнопленных шведов, и последователей гетмана Мазепы, и декабристов. Потом наступила очередь народовольцев, потом — социал-демократов.

Бежали отсюда редко. Зимой беглеца подстерегали пятидесятиградусные морозы, глубокие снега, колючие злые ветры. Летом — стражники и гнус, доводящий до сумасшествия не только людей, но и животных.

Высич и Неустроев выбрали лето. Не сидеть же до зимы сложа руки.

Они сделали небольшой запас продовольствия, приготовили кое-какие вещи. Разработали маршрут. На обласке — до Колпашево, а там, уже с меньшим риском быть схваченными, на пароход — и в Томск. Деньги у Высича имелись — прислала сердобольная матушка. Документы они предполагали раздобыть в Томске, благо у Валерия имелся адрес явочной квартиры.

До конца июля они на глазах у полиции не раз в своем обласке спускались вниз по Оби, с каждым разом намеренно отсутствуя все дольше и дольше, но непременно возвращаясь к вечеру. «Пусть привыкают, — смеялся Высич. — Если хватятся, решат, что мы припозднились или заночевали на реке. А разберутся, подумают, что мы вниз уплыли, до Иртыша, чтобы бежать через Тюмень. Пока то да се — а мы уже и в Колпашево будем».

В один из вечеров Высич, покуривая с хозяином на лавочке у ворот, как бы между прочим сказал:

— Завтра с восходом на рыбалку двинем.

— Куды собралися-то? — щуря глаза от едкого махорочного дыма, равнодушно поинтересовался тот.

— Куда-нибудь вниз, подальше. Здесь-то Родюковы всю реку сетями перегородили.

— Это верно, — поддакнул хозяин. — Через ихние неводы одна мелкота токмо и проскакиват…

— Вот мы и решили подальше забраться, — проговорил Высич и улыбнулся. — Пойду спать. Просыпаться ни свет ни заря.

Он поднялся к себе, и они вместе с Неустроевым, стараясь шуметь как можно меньше, принялись укладывать котомки.

Серая нарымская ночь крадучись спустилась на землю, хозяева улеглись спать, и весь городишко словно вымер. Только длинно, по-волчьи, взвывали собаки. Зажав под мышками сапоги, беглецы неслышно спустились по лестнице и через огород устремились к реке.

Обласок бесшумно заскользил вниз по течению. Лишь изредка Высич осторожно, чтобы не плеснуть веслом, подправлял лодку, удерживая ее в тени тянущегося по берегу тальника. Все так же, почти не работая веслами, они спустились в Кеть, и, подхваченный быстрым течением, обласок устремился к Оби.

Ночь выдалась тихая. Каждый удар весла по воде разносился далеко, но теперь этого можно было не опасаться. Высич греб в полную силу, яростно вонзая весло в черную обскую воду. Обласок сначала рывками, а потом все увереннее и увереннее пошел против течения.

— Отдохни, я погребу, — предложил Неустроев.

— Еще успеешь, — усмехнулся Высич, испытывая острое желание как можно быстрее убраться подальше от места своей ссылки.

Часа через три он ненадолго передал весло Феодосию и обессиленно откинулся на носу лодки. Ладони горели, пот заливал лицо, спина занемела. Но через полчаса он снова сменил приятеля.

В предрассветных сумерках они миновали Парабель. Плыть дальше было рискованно. Могли увидеть рыбаки, команда проходящего мимо парохода. А самое неприятное — случайный стражник.

— Ну вот. Первые тридцать верст одолели, — причаливая к берегу, довольно произнес Высич. — Лиха беда начало!

Они вытянули обласок, прикрыли нарезанными тут же ветками, ушли подальше в тайгу, чтобы с реки не был виден дым костра. В качестве места для дневки остановились на небольшой поляне. Сбросив с плеч котомки, размяли затекшие тела, принялись собирать валежник. Не прошло и минуты, как, казалось, к ним слетелся весь таежный гнус. Комары, истощавшие от бескормицы, с воинственным гудом накинулись на них. Мелкая, назойливая мошка лезла в глаза, ноздри,