И ад следовал за ним: Приключения - Михаил Любимов

Леди Чилтерн (я): Нет, Роберт, никогда.

Сэр Роберт Чилтерн – Чижик (с грустью): А твои честолюбивые мечты? Ведь ты мечтала об успехе – для меня?

Чижик все время забывал последнюю фразу, и я снова начинал: “Нет, Роберт, никогда!”

Прости меня, Господи, но ты сам покарал Иуду, а любой предатель – Иуда, чем бы он ни оправдывался. Самое главное – вовремя закрыть нос платком, руку вытянуть до отказа и для страховки чуть отвернуть лицо.

– Посмотрите, Юджин, какую мы устроили спаленку…

Он открыл дверь и вошел.

В голове моей “День Победы с сединою на висках” врывался в “roses blue and roses white”, одна рука сжимала в кармане баллон, а дура-другая сама по себе ухватила со стола остатки “гленливета” (хотелось хлебнуть, вот он, проклятый алкашизм!) – так я и застыл с занятыми руками и только тогда вспомнил о платке – что делать? – и, не успев пожалеть о третьей руке, бухнул его по голове “гленливетом” – не засыпать же нам от газа, мучаясь в объятиях друг друга!

Бутылка разлетелась на кусочки, виски и кровь обрызгали мне лицо и потекли за шиворот. Юджин рухнул головою вперед, задев руками лампу. Господи, прости меня, грешного, прости!

Пришел я в себя лишь от пронзительного крика Кэти, трясшей меня сзади за плечо.

– Полиция! – Она взывала то ли в никуда, то ли ко мне, то ли к морскому царю, мягко раскачивающему нашу шикарную посудину.

– Кэти! – Я достал злополучный платок и вытер им лицо и шею, использовал все-таки, хоть и не по задумке. – Кэти, не кричи, я должен тебе рассказать кое-что. Это очень, очень важно. Это касается не только нас с тобою, но и всего Соединенного Королевства (хотел добавить “и всего мира”).

В глазах Кэти застыл такой ужас, словно перед ней трепыхалась многоголовая гидра, она не слышала меня, и я прижал ее к себе.

Полная чепуха, что лучшие шпионы – это священники и женщины. Насчет Несостоявшегося Ксендза, быть может, это и правда, но у женщин всегда сдают нервы и слишком развита чувствительность, они эмоциональны, и от этого одни беды, знал я одну – конь в юбке, – и то ухитрилась втюриться во французского резидента, выдала все с потрохами, разворошила весь муравейник, потом раскаялась и сиганула с моста в Сену. Она была сильнее многих, целую сеть сплела из своих любовников, пока не зацапал ее Эрос.

– Я люблю тебя, Кэти, – шептал я, поглаживая ее, как перепуганную кошку. – Люблю, люблю, люблю, ты у меня самая нежная, самая красивая, самая умная, я жить не могу без тебя, моя милая, моя любовь, моя судьба, успокойся, ничего не произошло, все будет в порядке, я все объясню, только не нервничай, моя дорогая, моя самая любимая, ну что ты испугалась? Я же люблю тебя, люблю, люблю…

Заклинания мои по своей бессвязности напоминали письма одной прекрасной дамы к Совести Эпохи, наградившему ее, то бишь даму, “сифоном”, который он сам подцепил совершенно случайно во время поездки на грузовике (роман Совести с девицей-шофером был посильнее, чем в “Фаусте” Гете[93] или соблазнение Джакомо Казановой старой вдовы, пожелавшей вновь родиться мальчиком). Совесть обнаружил беду с опозданием, из честности и порядочности сообщил имена всех своих привязанностей требовательной медицинской службе (имени у девицы-шофера он не успел спросить), прекрасную даму вместе с мужем поставили на учет, но она все вытерпела, все приняла, как должное, все снесла, только в горящую избу не успела войти, и каждый день летели Совести сумбурные письма с “люблю, люблю, люблю”, он читал мне их вслух, попивая водку, оставляющую размазанные пятна на тексте, и говорил: “Учись, Алик, учись! Постигай, что такое настоящий мужчина, что такое настоящая любовь!”

Я целовал ее лицо и плечи, я ласково прижимал ее к себе (серое атласное платье тут же покрылось кровавыми пятнами) и не мог оторваться, дьявол подталкивал меня к постели… Мы аккуратно обошли безжизненное тело Юджина и быстро, как изголодавшиеся коты, довели помолвку до логического конца, или, по Шакеспеару, “made a beast with two backs” – “сделали одного зверя с двумя спинами”.

“О карамба, я еще опишу все это, – думал я, целуя ее и тоскуя. – Мир еще узнает, что такое разведка, где долг, любовь, виски и кровь смешаны воедино, мир еще узнает, я вздымлюсь со дна подводного царства тайной войны, я выплыву оттуда, весь залепленный ракушками и водорослями, и поведаю миру об этом! Все поры души, годами придавленные конспирацией, задушенные и изведенные, вдруг раскроются, как белые цветки, и сорвет взбунтовавшийся Алекс сургучную печать со своего измученного молчанием рта, главное – успеть до цирроза, до инфаркта, до паралича”.

– Слушай меня внимательно, Кэти. Я давно собирался тебе об этом сказать, но тогда мы еще не были так близки, как сейчас… Ты любишь меня?

– Да, да! – шептала она.

– Так слушай и не удивляйся. Ты была права: я плохо разбираюсь в торговле, папа правильно угадал… Не удивляйся, Кэти, но я работаю в разведке.

– Я так и думала! – И она прижалась ко мне еще крепче. – Я люблю тебя, Алекс!

– И я тоже, – сказал я. – Я очень, очень тебя люблю, Кэти. Я не могу без тебя, и я счастлив, что мы повенчались. Я всегда буду с тобой, Кэти, – жужжал я, уже сам поверив в это.

– Да, да, – шептала она, словно боясь разбудить окровавленного Юджина. – Да, да…

– Ты даже не спрашиваешь, в какой разведке я работаю…

Она словно очнулась после летаргического сна.

– То есть как? Разве не в Сикрет Интеллидженс сервис? – Вот таким патриотом я выглядел в ее глазах! О, женщины! Глупые птичьи головки, ничтожество вам имя, доверчивые щенята – вот вы кто!

– Конечно. В Сикрет Интеллидженс Сервис, в четвертом бюро по иностранным операциям, – нес я всю эту муру, прекрасно зная, что широкой публике так заморочили голову байками о шпионаже, что чем больше идиотски-сложных названий, тем глубже доверие. – Кэти, нам срочно нужно плыть в Кале, за мной погоня… меня об этом предупредил Рэй… положение очень сложное.

– А Юджин? Зачем ты это сделал? – Она уже совсем очнулась и с ужасом смотрела на распростертое тело Юджина.

– Юджин – агент враждебной службы, он заслан сюда с подрывными целями… он пытался меня отравить. Рэй поручил доставить его в Кале, там его ждут наши французские коллеги – до этого он совершил преступление в Гавре[94].

– Может быть, вызвать полицию?

О, это вечное, чисто западное уважение к Закону, эта слепая вера в его незыблемость и правоту, полное непонимание норм кристально чистой пролетарской Морали – единственной судьи всех и вся. Яхту покачивало, набережная Брайтона сияла огнями, времени было в обрез – за работу, шпион, и горн, и барабаны, барабаны, барабаны!

– Не беспокойся, Кэти, с полицией все согласовано, сейчас мы приведем его в порядок… – Я тронул Юджина рукой, и он застонал. – Видишь, он жив, не волнуйся, Кэти. Где у тебя бинт? Скажи, где бинт, я перевяжу его сам, а ты включай мотор и становись к штурвалу! Только быстро, нельзя терять ни минуты!

Она убежала на палубу, мотор вздохнул, мягко взял первые обороты, и мы отчалили, освещая темнеющие дали прожектором, которому помогала несколько мрачноватая луна.

Я перевязал голову Юджина – в бинтах он выглядел как Дед Мороз на даче у Большой Земли, к снежной физиономии которого присобачили неестественно огромный красный нос. (Я вспомнил, как целовал Римму в снегу.) Я оттер его рубильник от крови, вытер все лицо тем самым пресловутым платком, о котором забыл в критический момент, что, собственно, и привело к кровопролитию, с трудом перетащил на ложе, снял забрызганный кровью костюм и рубашку, перекрутил ему руки веревкой и привязал к кровати. Все его испачканные вещи вместе со своим любимым костюмом я завернул в простыню, привязал к тюку якорь и выбросил в морские глубины на радость Нептуну и золотым рыбкам. На яхте находились кое-какие шмотки, я быстро переоделся и принес Юджину спортивный костюм.

– Какая вы все-таки сволочь![95] – сказал он вдруг тихо. – Я предполагал, что вы сволочь, но не думал, что до такой степени. Дайте мне что-нибудь от головы…

Я достал таблетки.

– И воды!

Я положил ему таблетку на язык, приподнял голову и поднес стакан к губам – просто брат милосердия, спасающий ближнего и кормящий его своей собственной грудью.

– Какой я дурак! – вздохнул он. – Тюфяк! Я всегда подозревал вас, но потом перестал. И вот результат: попался как кур в ощип! Но я не думал, что вы такой негодяй, чтобы делать все это в день помолвки. Что вы сделали с Рэем? Убили?

– Что за ерунда! И вообще это вас совершенно не касается. Лежите себе спокойно.

– А ведь я вам поверил… Я действительно поверил, что вы порвали с Мекленбургом. Дурак я все-таки, ужасный дурак! – причитал он.

Яхта уже набрала скорость, за иллюминаторами свистел ветер, Хилсмен мирно храпел в ангаре на берегу, Базилио и Алиса, видимо, обсуждали мой переход на сотерн как добрый знак на пути к полному семейному счастью и радовались за Кэти, неизвестный Летучий Голландец, на котором собирались ласково побеседовать с Юджином, уже, наверное, бросил якорь в Кале, и на все это щедро выливала свой мутноватый свет маячившая над нами луна.