Я подарю тебе солнце - Дженди Нельсон

И может, у такой хватит смелости признаться брату в том, что она наделала.

Если только он не погибнет раньше.

Мы приближаемся к обрыву, и я слышу какой-то странный звук. Поначалу мне кажется, что так страшно воет ветер, а потом я понимаю, что это человек. Может, он поет? Через миг я понимаю, что скандируют мою фамилию, и у меня сердце выпрыгивает. Кажется, в тот же самый миг это понимает и Зефир, потому что мы бросаемся вверх одновременно.

Свитвайн! Свитвайн! Свитвайн!

Пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста, думаю я, преодолевая последний участок подъема и выходя на ровную песчаную площадку, где полукругом сидит кучка народа, как на какой-нибудь спортивной игре. Мы с Зефиром расталкиваем завесу тел и пробираемся вперед, в первый зрительный ряд на этом убийственном зрелище. По одну сторону неистовствующего костра нетвердо стоит паренек с бутылкой текилы в руке, он качается, как тростник на ветру. Метрах в шести от края обрыва. А с другой стороны костра Ноа – в трех метрах от края, и все делают ставки на то, что именно он покончит с собой. У его ног валяется наполовину пустая бутылка. Он раскинул руки, словно крылья, ветер треплет его одежду, и в свете костра он похож на птицу феникс.

И я чувствую его желание спрыгнуть так, словно оно мое.

– Так, давайте пятый раунд! Поехали! – кричит парнишка, сидящий неподалеку на камне, это ведущий церемонии, который, по всей видимости, не менее пьян, чем участники игры.

– Ты хватаешь Ноа, – деловым голосом объявляет Зефир. Хоть на что-то он годится. – А я – Джереда. Они очень пьяные, трудно не будет.

– На счет три, – отвечаю я.

Мы бросаемся вперед, выбегаем в центр круга.

– Так, кажется, наш Смертельный поединок кто-то прервал, – заплетающимся языком объявляет ведущий на камне.

Моя ярость подобна метеориту.

– Ну извините, что испортила вашу развлекуху! – ору я. – Зато могу подкинуть классную идею. Давай в следующий раз ты своего мертвецки пьяного брата попытаешься заставить спрыгнуть с этого обрыва, а не моего? – Ух ты. Такая много что умеет.

Кажется, я в прошлом недостаточно часто прибегала к ее помощи. Больше я такой ошибки не допущу.

Я жестко хватаю Ноа за руку, ожидая, что он будет сопротивляться, но он словно тает.

– Да не плачь. Я прыгать не собирался.

Я плачу?

– Не верю, – говорю я, глядя в распустившееся цветком лицо старого Ноа. У меня грудь настолько переполняется любовью, что готова лопнуть.

– Ты права, – смеется он, потом икает. – Я прыгну. Прости, Джуд.

Невообразимо ловким движением, которое кажется вообще невозможным с учетом того, насколько он пьян, Ноа вырывается, отшвыривая меня назад, всё – как в мучительной замедленной съемке.

– Не-е-ет! – Я пытаюсь поймать его, когда он делает рывок к краю, снова вскидывая руки.

И это последнее, что я вижу, после чего ударяюсь головой о землю, а все собравшиеся ахают.

На краю теперь пусто. Но никто не бежит вниз, на пляж. Никто даже не идет к обрыву посмотреть, выжил ли Ноа. Происходит массовый исход в сторону дороги.

Когда же прекратятся мои глюки.

У меня, наверное, сотрясение мозга случилось, потому что, сколько я ни моргаю и ни трясу головой, видение никуда не девается.

На моего брата напрыгнул и лежит теперь меньше чем в метре от меня Оскар.

Оскар, появившийся совершенно ниоткуда и остановивший Ноа до того, как он добрался до края.

– О, это ты… – изумленно говорит брат, когда Оскар с него слезает и перекатывается на спину. Оскар дышит так тяжело, будто только что взобрался на Эверест, к тому же он в своих мотоциклистских ботинках, замечаю я. Он лежит, раскинув руки, голова вся мокрая от пота. Благодаря свету луны и костра галлюцинация очень четкая. Ноа уже сел и смотрит на него.

– Пикассо? – говорит Оскар, все еще не отдышавшись. Ноа так уже тысячу лет не называли. – Повзрослел, как вижу, волосы состриг…

И они здороваются кулаками. Да, Ноа и Оскар. От этих двоих я такого бы меньше всего ожидала. Наверняка глюк. Оскар садится, кладет руку Ноа на плечо.

– Ну и какого хрена, дружище? – Это упрек? – И почему пьяный? По моим стопам пошел? Пикассо, это же не ты.

Откуда Оскару знать, какой Ноа на самом деле, чтобы утверждать, что сейчас он – не он?

– Не я, – мычит Ноа. – Я больше не я.

– Знакомое чувство, – отвечает Оскар. Не вставая, он протягивает руку мне.

– Как ты тут?.. – спрашиваю я.

Перебивая, со мной заговаривает Ноа. Язык у него заплетается.

– Ты все писала и писала, а я все пил и пил, подумал, что ты знаешь…

– Что знаю? – не понимаю я. – Это из-за моих эсэмэсок? – Я пытаюсь вспомнить, что я там писала – только то, что нам надо поговорить, срочно. А он о чем подумал? Чего испугался? Брат точно от меня тоже что-то скрывал. – Что знаю? – повторяю я.

Он глупо улыбается мне в ответ, машет рукой.

– Что знаю? – передразнивает он, как имбецил. Да, он пьян и утратил рассудок. Я вообще не думаю, что Ноа обычно больше пары пива выпивает. – Моя сестра, – говорит он уже Оскару, – раньше ее волосы текли за нами как река света, помнишь? – То есть мне кажется, что он это сказал. Потому что он перешел на суахили.

– Твоя сестра?! – восклицает Оскар. И снова падает на спину. Ноа радостно плюхается с ним рядом, и на лице у него безумная улыбка. – Потрясающе! А отец кто? Архангел Габриэль? И волосы как река света, а? – Он поднимает голову и смотрит на меня. – Ты вообще в порядке? Ты что-то как пришибленная. Но ты классно выглядишь без этой шапки и огромной набитой овощами толстовки. Классно, но, наверное, замерзла. Знаешь, я бы отдал тебе свою кожаную куртку, но ее украли. – Я вижу, он снова в форме и готов сражаться, отошел после утреннего. Хотя я чувствую себя так, словно прочитала его дневник.

Тем не менее.

– И не флиртуй со мной, – отвечаю я. – У меня к твоим чарам иммунитет. Не настроенные на серьезные отношения уже сделали прививку. – Кстати сказать, такая вообще крутая.

Я жду какой-нибудь колкости в ответ, но Оскар смотрит на меня совершенно открыто.

– Прости за вчерашнее. Ты не представляешь, как мне жаль.

Я ошарашена, не знаю, как реагировать. И я еще толком не понимаю, чего ему жаль. Что я увидела то, что увидела, или что он сделал то, что сделал?

– Спасибо, что спас моего брата, – говорю я, временно забив на извинения, ведь меня реально просто переполняет благодарность: это как, вообще? – Ты появился так внезапно, словно супергерой. Да вы еще и, оказывается, знакомы…

Оскар поднимается на локтях:

– С гордостью отмечу, что я раздевался перед вами обоими.

Странно. Когда это Оскар мог позировать для Ноа? Брат тоже поднимается на локтях, видимо, решил поиграть в «повторяй за первым». Он покраснел.

– Я помню твои глаза, – обращается он к Оскару, – но не шрамы. Они свежие.

– Нуда, но ты бы, как говорят, видел моего противника. В данном случае асфальт на пятом шоссе.

Они снова ложатся на спины и продолжают болтать, перекидываться словами, на английском и на суахили, глядя в сияющее ночное небо.

Я не могу сдержать улыбку. Чувство такое же, как когда мы с Оскаром лежали на полу в комнате-тюрьме. Я вспоминаю записку на клейком листочке: «Она сказала, что ты сразу станешь как родная». Почему и мне с ним так? И что там насчет извинений? Что это было? Прозвучало честно, искренне. Вовсе не наигранно.

Почувствовав запах травки, я поворачиваюсь. Зефир с тем пьяным пацанчиком по имени Джеред закурили и расходятся в разные стороны, наверное, собрались обратно на Пятно. Помог, называется. Если бы Оскар не свалился с неба, Ноа бы погиб. В подтверждение о берег с грохотом бомбы разбивается волна. Это какое-то чудо, думаю я, наверняка. Может, бабушка и права: Чтобы в жизни были чудеса, надо уметь их замечать. Может, я смотрела на мир, жила в нем очень трусливо и жадно, так что почти ничего и не видела.

– Ты хоть понимаешь, что Оскар тебя спас? – спрашиваю я у брата. – Ты осознаешь, насколько этот утес высокий?

– Оскар, – повторяет Ноа и, шатаясь, садится, а потом тыкает в меня пальцем, – меня не спас. И не важно, насколько тут высоко, это мама меня спасает. У меня как будто парашют есть. Я почти летать могу. – Он медленно рассекает воздух рукой. – Я падаю так дико медленно… Каждый раз.

У меня отвисает челюсть. Да, правда. Я сама видела.

Значит, он поэтому прыгает? Чтобы мама вмешалась? Я ведь всегда именно об этом думаю, когда на меня смотрят как на бедную девочку, оставшуюся без матери. Как будто меня выбросили из самолета без парашюта. Потому что парашют – это мама. Я вспоминаю его последний прыжок с Дьявола. Мне же казалось, что Ноа висел в воздухе целую вечность. Он бы даже успел ногти постричь.

Оскар садится.

– Полный бред, – встревоженно говорит он Ноа. – Ты больной? Прыгнешь с этого обрыва в таком состоянии и погибнешь. Мне насрать, кто за тебя там на той стороне. – Он проводит рукой по волосам. – Знаешь, Пикассо, я уверен, что твоя мама предпочла бы, чтобы ты просто жил, не рискуя. – Я удивлена, что это говорит именно Оскар, возможно, сам сегодня услышал эти слова от Гильермо.