Eine Kleine Nachtmusik - Фредерик Браун
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Свет масляной лампы каким-то образом потускнел, хотя она не погасла, а музыка, теперь все более неистовая, исходила, казалось, непонятно откуда, как будто музыканта больше не было в комнате. Дули подумал, что это очень тактично с его стороны. Вскоре, полностью раскрепостившись, он отдался во власть девушек, кидаясь от одной к другой, словно мальчик в магазине со сладостями. Или римлянин во время оргии, хотя ни римляне, ни боги с Олимпа, пожалуй, никогда не испытывали подобного наслаждения.
Наконец, ощущая в себе изумительное состояние опустошенности, он вытянулся на постели и уснул в окружении мягких, благоухающих женских тел.
Он проснулся внезапно, совершенно протрезвевший, и никак не мог сообразить, сколько сейчас времени. Однако в комнате было холодно; возможно, это его и разбудило. Открыв глаза, он увидел, что лежит один на постели, и лампа снова (или все еще?) горит на столе. И музыкант тоже здесь: крепко спит в кресле-качалке, сжимая инструмент обеими руками, а его красный с желтыми полосками шарф обмотан вокруг тощей шеи, и голова откинута назад.
Произошло все это на самом деле? Или музыка оказала усыпляющее воздействие и девушки ему просто приснились? Он тут же отбросил подобные мысли как не имеющие значения. Сейчас значение имело лишь то, что он не уйдет отсюда без старинного гобоя. Неужели придется пойти ради этого на убийство? Да, понял он. Если просто украсть инструмент у спящего человека, ему ни за что не вывезти гобой за пределы Германии. Тем более что Отто знает его настоящее имя, то, которое стоит в паспорте, и его, безусловно, уже будут ждать на границе. Если же он оставит после себя труп, да еще здесь, в заброшенном доме, мертвого найдут спустя недели, а то и месяцы, когда он, Дули, уже давно будет в безопасности, в Америке. К тому времени любые улики против него, даже сам факт обладания инструментом, станут слишком зыбки, чтобы на их основании выписать ордер на его экстрадицию в Европу. Он скажет, что Отто подарил ему гобой взамен кларнета, который разбился, когда он спасал музыканту жизнь. Он не сможет представить доказательств в защиту этого утверждения, но ведь и у них не будет доказательств против.
Дули неслышно встал с постели, на цыпочках подошел к спящему в кресле-качалке человеку и остановился, глядя на него сверху вниз. Это будет нетрудно, поскольку средство просто просилось в руки. Шарф, уже обмотанный вокруг тощей шеи, со свисающими концами. Дули на цыпочках обошел качалку, встал сзади, протянул руки над худыми плечами, крепко схватил концы шарфа и со всей своей силой потянул их в разные стороны. И замер в таком положении. Музыкант, по-видимому, оказался слабее, чем Дули думал. Его сопротивление было недолгим. Но, даже умирая, он продолжал стискивать инструмент правой рукой, левой же без всякого толка старался освободиться от шарфа. Мучился музыкант недолго.
Первым делом Дули для полной уверенности проверил у него пульс, а потом извлек инструмент из мертвых пальцев маэстро. Наконец-то гобой был у него в руках.
Он держал инструмент, трепеща от страстного желания. Когда можно будет опробовать его без помех? Не в отеле, конечно, посреди ночи, рискуя разбудить других постояльцев и привлечь тем самым к себе внимание.
Ну почему бы не здесь, не сейчас, в этом заброшенном доме? Вряд ли у него будет лучший шанс, прежде чем он покинет страну. Да, здесь и сейчас, в этом доме, до того как он сотрет отпечатки пальцев со всего, к чему прикасался, и уничтожит другие следы своего пребывания в этом месте. Здесь и сейчас, но негромко, чтобы не разбудить спящих соседей, на случай, если кто-то из них сумеет уловить разницу между его первой попыткой и игрой бывшего обладателя инструмента.
Он начал играть, поначалу тихо, готовый в любой момент отложить гобой, если извлечет из него пронзительные, неприятные звуки, что вполне вероятно, когда играешь на инструменте, которым не владеешь. Однако очень быстро возникло странное чувство, что ничего подобного не произойдет. В принципе он имел представление об игре на язычковых инструментах; когда-то в Нью-Йорке он снимал помещение вместе с гобоистом и пытался играть на его инструменте с мыслью приобрести такой же, для расширения собственных возможностей. Однако потом решил отказаться от этой идеи, потому что предпочитал играть в маленьких эстрадных ансамблях, а гобой, как ему казалось, больше подходит для больших групп.
А что с аппликатурой? Он посмотрел вниз и увидел, что пальцы естественным образом расположились над отверстиями для них и клавишами. Он подвигал пальцами и с удивлением увидел, как они начали свой маленький танец, действуя как бы по собственной воле. Заставив их остановиться, он с волнением приложил инструмент к губам и подул. Звук получился среднего регистра, негромкий, отчетливый, чистый. Поднимая один палец за другим, он сыграл диатоническую гамму; а потом интуитивно заставил себя забыть о пальцах, просто думать о гамме, и позволил пальцам самим повторять ее снова и снова, каждый раз с тем же чистым звуком. Подумал о гамме в другом ключе и сыграл ее, а вслед за ней и арпеджио. Он не был знаком с аппликатурой, но пальцы, оказывается, ее знали.
Он может играть на этом инструменте. И будет.
«Почему бы не устроиться поудобнее?» — подумал Дули, с трудом сдерживая нарастающее возбуждение. Подошел к постели и уселся на ней в той позе, в какой слушал игру музыканта, — спиной и затылком опираясь о стену. Поднес инструмент к губам и заиграл, на этот раз не заботясь о силе звука. Конечно, если соседи услышат, они подумают, что это Отто, а его и фа по ночам для них дело привычное.
Он подумал о мелодиях, услышанных в винном погребке, и пальцы их моментально вспомнили. Охваченный неземным восторгом, расслабившись, он играл так, как никогда не играл на кларнете. И снова, как и тогда, когда он слушал игру Отто, его поражала чистота и богатство тона, так
