Белая береза - Михаил Бубеннов

— Я ему портянки запасные положила.

— А чулки? Положи еще чулки, смотри! — приказала Алевтина Васильевна. — Погоди, доченька! А не сказывал, отчего у них неустойка выходит, а? Или уж эти… немцы-то… дюжей наших? Или, сказать бы, ловчее?

— Не знаю, мама. Не видала ж я их…

— Ну нет! — неожиданно твердо сказала Алевтина Васильевна и даже выпрямилась. — Убей меня бог, а не поверю я, что кто-то одолеть может русских! Вот выберут получше место… Господи, доченька, а шарф? Положила? Ведь зима скоро!

— Ой, мама, тяжело ему будет, — возразила Марийка. — Начнется бой, бегать же надо!

— Да чего ж ему бегать? Положи мешок — и воюй!

Со двора донесся яростный лай Черни. К Лозневому пришли какие-то военные люди. Они разбудили комбата и вызвали его из дома.

Накинув шинель на плечи, откидывая со лба слинявшие измятые пряди волос, Лозневой, с унылым, заспанным лицом, вышел на крыльцо. Тихонько кошачьей лапкой — царапнула душу тревога. На крыльце его поджидал начальник штаба батальона — молоденький, с нежным, почти мальчишеским лицом лейтенант Хмелько. Глянув на восток, где за туманом разгоралась заря, Лозневой тревожно спросил:

— Что случилось?

— Я не хотел в дом… — заговорил Хмелько.

— Что случилось, ну?

— Вот приказ, — заторопился Хмелько. — Уходить немедленно.

Лозневой взял бумажку, спросил:

— Где штаб полка? На старом месте?

— Уже снялся. Уходит дальше.

— Маршрут прежний?

— Да.

Лозневой свернул приказ, сунул в карман брюк. Сдерживая волнение, передохнул, сказал глуховато:

— Ну что ж, Хмелько, действуй!

— Есть!

— Людей покормим в пути?

— В пути. Кухни уже дымят.

Можно было и уходить, но лейтенант Хмелько, быстро оглянувшись на вестового, придвинулся к Лозневому, дохнул ему в ухо:

— Немцы близко!

— Слухи?

— Точно, — ответил Хмелько. — Ночью здесь проезжали беженцы. Гнали, как очумелые. Ну, говорили, что немцы прорвались на большаках. Катят сплошной грохот. Того и гляди, мы окажемся в мышеловке. Бойцы узнали об этом — не спят, волнуются, бродят по деревне.

— Довольно, Хмелько, действуй!

Пока Лозневой разговаривал с Хмелько, поднялись все остальные в доме. Ерофей Кузьмич сидел у стола, задумчиво почесывая белую, пухлую грудь. Андрей, ворочая дюжими плечами, натягивал близ порога сапоги. Костя был уже одет, но протирал маленькие глазки, щурясь на огонь. Хозяйки шептались у печи. Все были встревожены тем, что комбата подняли в неурочный час да еще вызвали из дома.

Лозневой прошел в горницу, а через минуту, сбросив там шинель, с ремнем в руке опять появился на пороге, спросил Костю:

— Кони сыты?

— Кони в порядке, — ответил вестовой.

— Куда ж вы в такую рань? — спросил Ерофей Кузьмич.

— Служба, отец! — Сверкнув глазами, Лозневой одним рывком затянул ремень. — Служба!

— Дальше, значит, пойдете?

— Приказ, отец!

— А завтракать?

— Вот провожу людей, зайду.

Андрей разогнулся у порога. В просторной нижней рубахе, заправленной в брюки, он казался при слабом свете особенно загорелым и дюжим. Он посвежел после бани и крепкого сна, но смотрел задумчиво и сумрачно.

— Сейчас выходить, товарищ комбат?

— Да, сейчас поднимут людей, — ответил Лозневой и, проходя к двери, заметил: — А вы, Лопухов, из счастливых!

— Почему же, товарищ старший лейтенант?

— Дома побывали!

— Какое тут счастье! — повысив голос, с горечью ответил на это Андрей. — От такого счастья всю душу палит! Будто крапивой ее исстегали. Думаете, легко отступать, через свой двор?

— Все же своих повидали…

— Это вчера я был во хмелю, — тише ответил Андрей. — А вот сегодня похмелье.

Когда Лозневой и Костя ушли, на кухне несколько минут стояла тягостная тишина. Все знали, что утром Андрей уйдет дальше, и все же уходил он неожиданно. Ерофей Кузьмич сидел за столом, положив на него левую руку и обессиленно свесив кулак. Алевтина Васильевна и Марийка, прижавшись друг к другу, стояли в темном углу, слабо освещаемом огнем из печи. Все молча поглядывали на Андрея. Он начал собирать свои немудрящие солдатские пожитки. Наконец Ерофей Кузьмич сказал с натугой в груди:

— Ну, гляди, Андрей! Гляди!

— Ничего, тятя, все будет хорошо… — ответил Андрей.

— Гляди, с умом воюй!

У печи послышались всхлипывания.

— Ну, вы! — загремел Ерофей Кузьмич на женщин. — Заревели! Нечего тут реветь! Что он — малое дите! У него теперь свой ум! Нажил! — Он вдруг не выдержал и неожиданно укорил сына за вчерашний разговор на огороде. — Он даже отца учит!

Андрей оторвался от вещевого мешка.

— Нет, тятя, еще не нажил, — сказал он неожиданно жестким голосом, только начинаю наживать. А ты, тятя, гляди, остаешься тут — не проживи его!

Ерофей Кузьмич даже опешил.

— Это ты… погоди, ты чего так?

— Проживешь, — закончил Андрей, — второй раз поздно будет наживать. А прожить ум-то в такое время легко.

— А-а, вон что! — Ерофей Кузьмич поднялся, прижал широкую бороду к груди. — Ну, теперь вижу: вырос!

Как хотелось Андрею мирно посидеть среди родных в этот час! Но мир в семье был нарушен. Тяжко, нехорошо стало в лопуховском доме. "Вроде бы угарно, — подумал Андрей. — Так и давит сердце!" Накинув на плечи шинель, он с тяжелым чувством вышел на двор. Первый раз он так жестоко разговаривал с отцом, и ему было больно оттого, что это случилось против его воли и случилось, как назло, в час разлуки.

Над двором уже шумели, роняя листья, любимые березы. Под сараем, похлопав крыльями, закричал петух. Завидев молодого хозяина, Черня поднялся от предамбарья, выгнув спину, звонко позевнул, прищелкнув зубами. Из-под сарая, чирикнув, будто подав команду своей братии, резко выпорхнул воробей. На дворе было все обычно и привычно с детства.

Обласкав Черню, Андрей прошел через весь двор, мягко ступая по холодной земле, открыл влажные от измороси воротца на огород. Хотелось побыть в одиночестве. Пройдя за сарай, он прислонился плечом и пылающей щекой к его стене.

Три месяца назад Андрей впервые пережил тяжесть разлуки с домом и семьей. Но тогда он уходил на запад, навстречу войне, оставляя родных в безопасности, далеко позади. Теперь уходил на восток, оставляя их на произвол врага. Что будет с ними? Что будет с Марийкой? Страшно и больно было Андрею второй раз уходить из дому…

VII

И вновь Андрей шел на восток…

За ночь, сильно дохнув холодом, осень побила все, что еще жило, хоронясь от нее на полях, похитила с них последние краски лета. Куда ни глянь — всюду мертвая пустота. Только один раз Андрей заметил, как на склоне пригорка, в поредевшем бурьяне, метнулась лиса. Среди пустых и бесцветных полей, как зарева, стояли багряные леса. На восходе солнца поднялся ветер. Вновь зашумел листопад. Тучи листвы несло на восток. И вновь Андрей с тяжкой болью ощущал горькое чувство утраты всего родного, что было прочно связано с его жизнью.

Марийка провожала Андрея далеко за деревню.

Приотстав от батальона, они шли одни. Им не хотелось говорить б разлуке, да они и боялись говорить о ней. Шли молча. Лишь изредка, чтобы оторваться от дум, они перекидывались отдельными словами, пустыми и ненужными в этот час. Следом за ними плелся Черня.

У мостика через речку, за которой густо поднимался молодой березняк, они остановились. Андрей взял Марийку за руки. Лицо у нее было спокойное и строгое, как все это утро, но теперь на нем выступал румянец. Она долго смотрела на Андрея, не отрывая взгляда, — в ее темных глазах мелькали отблески солнца, неба и пролетавшей мимо багряной листвы. Опустив глаза, сказала тихо и просто:

— Ну, все, Андрюша, все, родной!

Андрей разом притянул ее к себе.

— Марийка, ласточка моя!

— Теперь иди! — У нее едва пошевелились губы.

— Щебетунья моя!

— Да помни: я ждать буду! — вдруг сказала она громче и, не в силах бороться со своим горем, быстро прижалась к груди мужа.

Андрей почувствовал, как на руку упала ее слеза, — и точно палящим ветром ударило ему в лицо. Прижимая Марийку к груди, он сказал тихо:

— Я вернусь, Марийка! Слышишь?

Вдруг Андрей отстранил Марийку, и здесь она впервые увидела, как ему тяжко уходить от нее… Она крикнула испуганно, сквозь слезы:

— Андрюша, иди!

Андрей быстрой, порывистой походкой пошел за речку. Марийка стояла, смотрела ему вслед, не трогаясь, не в силах махнуть ему на прощанье рукой…

В глубине леска, за речкой, остановившись поправить за плечами вещевой мешок, Андрей услышал, что его догоняет кто-то. Оглянулся. По дороге, поблескивая розовым языком, бежал Черня.

— Ты куда? — крикнул на него Андрей.

Подскочив, Черня начал ласкаться у ног хозяина.

— Ой, дурной! — мягче сказал Андрей. — Я же далеко иду. Далеко! Понял? И когда вернусь — не знаю. Понял? Марш домой!