Окольные пути - Франсуаза Саган

3

Оглядев с унылым видом эти незатейливые постройки, Диана тронула повозку. Для этого она развела с профессиональным видом вожжи, щелкнула языком и закричала: «У-ла!.. У-ла!.. У-ла!..» Неизвестно почему, вместо того чтобы позабавить Лоика, перебравшегося к ней на капитанский мостик, это раздосадовало его.

– «У-ла! У-ла-ла!» – это не то! – пробормотал он против своей воли.

Диана, чью уверенность в себе еще больше укрепляли послушные лошади, повернула к нему раздраженное лицо:

– Что «не то»?

– Лошадям не говорят «У-ла-ла! У-ла-ла!»… Но в общем, по правде говоря, все это не имеет никакого значения, Диана. Лучше следите за дорогой.

Увы, он затронул новую, но безусловно чувствительную струну самолюбия Дианы.

– Ах вот как! Значит, не «У-ла-ла!» – ответила она тоном, в котором слышались удивление и сарказм, что напомнило Люс некоторые из ее филиппик, и молодая дама бросила испуганный взгляд на Лоика. – Тогда скажите на милость, друг мой, как же нужно говорить?

Лоик, который уже сожалел о своем замечании, пытался защищаться:

– Я не знаю… Я точно не знаю! Я бы скорее сказал: «Уэ! Уэ! Уэ-диа!» – Он улыбнулся тем более смущенно, что здесь, в глубине балки, каждый звук слышался гораздо сильнее, чем в полях.

– Уэ? Уэ-диа?.. – повторила Диана, обводя взором окрестные кусты, как будто она хотела задать этот же вопрос прятавшемуся там местному богу плодородия. – Уэ-диа? – повторила она недоверчиво. – Вы в этом уверены, мой дорогой Лоик? Это ваше собственное воспоминание или вы вычитали об этом в книгах?

– Ах, ну не будем об этом! – сказал он, отворачиваясь и пытаясь пробраться на свое спокойное место на задке телеги, рядом с Брюно, но ухаб на дороге заставил его вцепиться в сиденье.

– Может быть, вы хотите взять вожжи? Вам, наверно, следовало бы так поступить, когда лошади, закусив удила, несли нас галопом к катастрофе! Несомненно, ваше «Уэ-диа!» их бы остановило! Ужасно глупо, что в своем невежестве я раньше не знала этого термина, тогда мне бы не пришлось сражаться с этими штуками! – Диана показала на вожжи в своих руках. – И я бы не сломала себе два ногтя, выкрикивая «У-ла-ла!». Заметьте, что эти воспитанные животные сделали вид, что понимают мой язык… Вот доказательство: посмотрите на них, они совершенно спокойны! Но я хочу попробовать ваше «Уэ-диа!», Лоик, может быть, действительно, это их настоящий диалект!..

– Полно, Диана, – устало сказал Лоик, в его голосе послышалось раздражение: он видел, что Брюно слушает их разговор с явным злорадством. – Действительно, сейчас не время выяснять отношения.

– Учиться – всегда ко времени! Не так ли, эй, вы? – закричала она своим верным першеронам. – Сейчас попробуем, смотрите! Уэ-диа! Уэ-диа! Уэ-диа! – насмешливо, но зычно закричала она.

Животные ускорили шаг, возможно, они были полиглотами, а может быть, они почувствовали близость конюшни, и это удвоило их силы. Но Лоик не рад был своей победе, он нервничал. В общем, во двор фермы они въехали мелким галопом.

– О!.. О-ла!.. О-ла! О!

Должно быть, души их давно умерших предков, бывших джентльменами-фермерами, подсказали им одно и то же слово, чтобы остановить лошадей, те встали, в тот же миг прекратился и их спор.

Итак, постройки образовывали букву «Г», одна часть которой служила жилищем, а другая была самой фермой, где царило веселое оживление. Там, немного завалившись в сторону, стояла уборочная машина причудливой формы, напоминающая доисторическое животное. Гуси, столпившиеся вокруг нее, что-то угрожающе лопотали, меся грязь своими большими плоскими лапами, а ржание и мычание будили в их душах какие-то детские воспоминания. Такое оживление животных рядом с молчащим, мрачным домом, сквозь полуприкрытые ставни которого не проникали ни голоса, ни шум, вселяло тревогу, как и большая деревянная дверь со сломанной щеколдой и окна с дырявыми занавесками.

– Это харчевня семьи Адре! – сказал Лоик, глядя на здание своими китайскими глазами, еще больше прищуренными от веселого любопытства. В подобных ситуациях он всегда щурился.

«Значит, именно это место, – подумала Диана, – и станет нашим странным убежищем в этом отсталом и смущающем душу мире». Брюно ограничился тем, что достал из чемодана бежевый свитер с высоким воротником и надел его, ни на кого не глядя. Действительно, становилось все более прохладно. Солнце село так низко, что касалось серых потухших полей, нескончаемых полей, там, в вышине.

– Харчевня семьи Адре? – спросила Люс. – Но где же она, эта харчевня? Мне обязательно нужно подкраситься.

– Скоро, Люс, вам представится такая возможность, но только не у Адре. Это была знаменитая харчевня, где после ужина убивали посетителей.

– Только этого еще не хватало! – закричала Диана, выходя из себя. – Вы не находите, что нам сполна хватило впечатлений за сегодняшний день? А чтобы еще какие-то крестьяне перерезали нам ночью глотки! Спасибо! Вот уж спасибо!

– Вы разве рассчитываете здесь переночевать?

Повернувшийся к ним Брюно всем своим видом выражал отвращение.

– А где же вы хотите переночевать? – спросил Лоик. Он стоял, прислонившись к телеге, руки в карманах, его полотняная куртка помялась, узел галстука ослабился. Этот мужественный вид явно был ему к лицу.

Последовала секунда замешательства, все переглянулись и наконец заметили парня, который буквально лежал на Люс, его рана кровоточила, и ее шарф был пропитан кровью. «Его уже никогда не надеть!» – подумала Диана, гордясь своей предусмотрительностью.

– Но, в конце концов, этого не может быть! – сказала она. – Разве у этого молодого человека нет никого, кто бы ему готовил еду, с кем он мог бы поговорить? А что же станет с нами? У нас и так уже на руках мертвец, а теперь еще – и раненый!..

И она пустилась в тягостные и злобные рассуждения, прерванные приходом худой женщины, одетой в черное, с суровым застывшим лицом. Бросив на них взгляд, в котором не было удивления, она вскарабкалась на подножку, взяла в охапку бесчувственное тело крестьянина и стала вытаскивать его из телеги. Лоик и Диана машинально бросились к ней и помогли спустить потерявшего сознание парня. Они даже взяли его – Лоик за плечи, а Диана за ноги, – чтобы отнести его в дом, повинуясь властным жестам женщины в черном. Но, сделав два шага, Диана зашаталась и остановилась.

– Я не могу! Я действительно больше не могу, Лоик! Я сейчас рухну! Этот парень для меня слишком тяжел, я больше не могу! Что вы хотите, я измучена!.. В жизни бывают такие моменты…

И, хладнокровно бросив ноги парня на землю, она в свою очередь уселась на подножку, чтобы выложить, что у нее на сердце.

– Не знаю, отдаете ли вы себе отчет, Лоик, но с самого сегодняшнего утра в нас три или четыре раза стреляли из пулеметов, нашего шофера убили на наших глазах, нашу машину сожгли, нашему хозяину пуля прострелила ногу, его лошади понесли, и только чудом я смогла их укротить… наконец, мы добрались до деревенского дома, просим пристанища у женщины, которая не может вымолвить и слова по-французски! Хотя у меня и стальные нервы, должна вам сознаться, Лоик, что и они начинают сдавать…

– Вы абсолютно правы, Диана, но нельзя же оставить этого молодого человека на земле! Нужно что-то делать.

Диана с быстротой змеи повернулась к Брюно, который бесстрастно продолжал примерять свитеры в двух шагах от бедняги Жана.

– Брюно! – пронзительно закричала она. – Брюно! Да помогите же нам, наконец!

– Я уже предупредил вас, что ради этой деревенщины я не пошевелю и пальцем!

Затянувшееся молчание таило в себе бурю, о чем и возвестил голос Дианы, прозвучавший как труба, как горн, во всяком случае, как музыкальный инструмент из военного оркестра:

– Предупреждаю вас, мой милый Брюно, если вы сию секунду не поможете Лоику, то, приехав в Париж – или в Нью-Йорк, – я всем расскажу вашу историю с чеком: ваш знаменитый чек… чек этой американки, вы знаете, о чем я говорю…

Брюно сделал два шага вперед и побледнел. Его голос дрогнул, и он пустил петуха, как подросток:

– Вы ведь не сделаете этого, правда, Диана? Иначе вы сами попадете в смешное положение!

– В моем возрасте смех не убивает, мой друг… он лишь задевает. А вот в вашем он убивает. Вы погибнете! Все общество отвернется от вас! Я сама этим займусь… лично! Поверьте мне!

Прекратив спор, Брюно подошел, взял крестьянина за ноги, поднял его и вместе с Лоиком отнес в дом. Они оказались в большой темной комнате, где сначала ничего не разглядели, кроме женщины, нетерпеливо указавшей им на альков, где стояла постель, покрытая старыми одеялами, на которой они и разместили раненого, прежде чем выйти. Они успели разглядеть в комнате только отблеск большого огня, ярко горевшего, несмотря на то что стояло лето. Комната была явно тем местом, которое Диана назвала бы «ливинг-рум», если можно хоть один раз, не рискуя показаться смешным, употребить это модное английское словечко. В конечном счете ни один из мужчин не обратил внимания на обстановку: Брюно – сознательно, а Лоик – по рассеянности, настолько его уже успела захватить эта история с американским чеком. В нем опять проснулся светский человек: он понял, что не успокоится до тех пор, пока Диана не расскажет ему обо всем.