Восемь дней Мюллера - Вадим Проскурин

— Вроде нет, — ответил Ромул. — Но слухами земля полнится.

— Сын? — спросила Ксю, указав на офицера, только что возмутившегося ее словами.

— Да, старший мой, Бартом кличут, — кивнул Ромул. — Что с крепостью?

— Пока стоит, — пожала плечами Ксю. — Что война? Битва уже была?

— Была, — кивнул Ромул. — Просрали.

— Проездом или как? — спросила Ксю.

— Или как, — ответил Ромул. — Приказано держать брод.

Настоятельница оглядела воинов критическим взглядов. К этому времени три десятка бойцов въехали внутрь и распределились по окружности монастырского двора. Остальные по-прежнему толпились за воротами.

— С таким сбродом ты говно в жопе не удержишь, не то что брод, — сказала Ксю.

Барт вздрогнул. Не зря говорят, что она колдунья, откуда иначе ей знать, что половина имперского войска мается несварением?

— Отец! — воскликнул Барт. — Разреши…

— Не разрешаю, — отрезал Ромул. — Ты на абордаж не ходил, а она ходила. Много раз. Потому имеет право дерзить. Ксю, у меня приказ держать брод пока хватит сил.

— Сил хватит ненадолго, — сказала Ксю.

— Это касается только меня и Птаага, — сказал Ромул. — Не тебя.

— Мой монастырь посвящен Птаагу, — заметила Ксю. — Так что меня оно тоже касается. Когда ждешь степняков?

— Послезавтра, — сказал Ромул.

Настоятельница снова клацнула челюстью.

— Послезавтра? — переспросила она. — А эвакуация?

— Какая тут эвакуация, — пожал плечами Ромул. — Божья воля очевидна. Все сложим головы во имя богов и императора. Военные, гражданские, все…

— А дети? — не унималась Ксю. — У меня больше сотни сирот-бастардов.

— Сироты-бастарды тоже, — сказал Ромул и безразлично пожал плечами.

Ксю некоторое время испытующе пялилась ему в глаза, затем отвела взгляд и тоже пожала плечами.

— Скажи бойцам, пусть детей не обижают, — сказала она.

— Солдат ребенка не обидит, — сказал Ромул.

— Старших девочек тоже, — добавила Ксю.

— Гм, — сказал Ромул. — Ладно, хорошо, старших девочек тоже.

— Поклянись, — потребовала Ксю.

— Клянусь, — сказал Ромул. — Всеми светлыми богами клянусь, и пусть моя душа не спасется, если нарушу сию клятву.

— Клятву приняла, — кивнула Ксю. — Слезай с коня, пойдем, покажу, где людей разместить.

— Барт, пойдешь со мной, — приказал Ромул сыну.

Барт слез с коня и последовал за настоятельницей и отцом. Лицо Барта было мрачно. Он только сейчас понял, что вряд ли переживет послезавтрашний день. А сегодня и завтра обещают быть неимоверно унылыми. Зачем только отец поклялся не обижать местных девок…

3

Птааг не соврал, Мюллеру недолго пришлось сидеть на хлебе и воде. И трех часов не прошло, как в карцер явилась Ассоль в сопровождении незнакомого мужика-простолюдина, здоровенного, волосатого и вонючего. Воспитательница схватила Мюллера за руку и выволокла в коридор, тот даже проморгаться не успел.

— Ага, вот они где, сходы для смолы, — непонятно пробасил мужик. — Эй, Шорти!

Мюллер к этому времени уже проморгался и понял, что в коридоре полно больших и вонючих волосатых мужиков, и это не просто мужики, а воины, потому что на поясе у кого сабля, у кого меч, у кого топор, а у некоторых поверх рубах нацеплены кольчуги и панцири, видать, не нашли времени разоблачиться.

— Да я понял, — подал голос густобородый коротышка, похожий на сказочного гнома. — Смолу доставим враз, дымоход — вон он, я только пока не соображу… ан нет, сообразил…

— Шорти, Чиж и Кикимора здесь, Шорти старший, — распорядился первый мужик. — Остальные со мной. На другой стороне такая же трахомудия должна быть, пошли искать.

Они прошли мимо, задевая стены ножнами и полами плащей, Ассоль прижалась к стене, ее потная рука сильно сжимала ладошку Мюллера. Будто чего-то боится…

— Ай! — вдруг пискнула Ассоль и стала запыхтела, невнятно и сдавленно.

Мюллер поднял глаза и увидел, что мужик, шедший последним, ухватил Ассоль одной рукой за грудь, а другой за жопу, а небритой харей уткнулся в Ассолину шею и… кусает, что ли…

— Кто там балует?! — донесся издалека зычный командирский голос. — Его высочество что Ксюхе пообещал?

Воин поднял голову, Мюллер увидел, что он вовсе не кусал Ассоль, просто слюнявил, так, помнится, по весне Луи Шило стал слюнявить морду Селине Топотушке, а потом они принялись разглядывать пиписки, а потом пришла Ассоль и стала ругаться…

— Так то сиротинок-ублюдиц высочество обещал не портить! — крикнул воин. — Про монашек уговора не было!

Кто-то захохотал, глумливо и одобрительно. Воин наклонился к Ассоли, чтобы снова обслюнявить, но тут луч света упал на ее лицо, воин вздрогнул и произнес сразу пять плохих слов подряд. И добавил непонятно:

— Наволочку бы…

Ассоль тоненько запищала и стала отпихивать мужские руки. Мюллер решил, что пора ей помочь. Вытянул руку, ухватился за рукоять сабли, потянул на себя…

Мужик испуганно отпрянул и уставился на Мюллера с таким холодным бешенством в глазах, что незазорно и описаться. Но Мюллер не описался.

Мужик вдруг улыбнулся и произнес длинную фразу, в которой было только два не плохих слова: «постреленок» и «дает». И ушел догонять товарищей. А они с Ассолью остались, при этом Ассоль дышала неровно и прерывисто, а морда у нее стала красная. И те три воина, что остались доставлять смолу и делать что-то еще, тоже заметили, что морда у нее красная. Старший над воинами, тот самый гномоподобный Шорти, так и сказал:

— Ну что, красна девица? Побалуемся напоследок?

Ассоль всхлипнула, схватила Мюллера за запястье и повела прочь, очень быстро, почти что бегом.

— Не баловаться! — громко приказал воинам Мюллер. — А то заругают!

Воины захохотали, будто он сказал что-то смешное. Взрослые часто смеются без причины, и знаменитая пословица им не указ.

Они забежали за угол, там Ассоль остановилась, отпустила Мюллера, села на корточки, спрятала лицо в ладонях и стала плакать. Мюллер принялся гладить ее по волосам и утешать:

— Ассоль, не плачь, боги в обиду не дадут. Птааг мне обещал давеча, все хорошо будет, так и вышло. Я, вон, уже не на хлебе и воде.

После этих слов Ассоль почему-то не успокоилась, а стала плакать еще горше и отчаяннее. Мюллер между тем продолжал:

— А еще Птааг мне сказал, у меня будет мама, добрая, как ты. А можно, ты будешь моей мамой?

От этого вопроса Ассоль перестала плакать, и Мюллер понял, что подобрал верные слова.

— Давай ты будешь моей мамой! — повторил он.