Держава (том второй) - Валерий Кормилицын
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Но рассказать не успел, раскашлялся и, приложив к губам платок, вышел из–за стола.
Вера Алексеевна бросилась вслед за мужем, а Рубанов, откланявшись, стал собираться домой.
____________________________________________
В конце марта, по приглашению Рубанова–старшего, его посетил Сипягин.
Расположились они в кабинете хозяина дома. Накрыв стол перед камином, так как погода стояла прохладная, лакей Аполлон был выдворен, но его место заняла Ирина Аркадьевна.
— Чего изволите приказать, ваши высокоблагородия? — пошутила она, усаживаясь за стол. — Как себя чувствует Александра Павловна, — поинтересовалась у гостя. — Восьмого марта, на ваше день рождение, она немного прибалевала…
— Сейчас лучше. Простуда прошла.
— Дмитрий Сергеевич, у меня к вам один вопрос, как к министру внутренних дел… Понимаю, что это нетактично, — покосилась на мужа. — И ещё понимаю, что моему супругу не терпится поговорить с вами тет–а–тет, — улыбнулась она.
— Что за вопрос, уважаемая Ирина Аркадьевна, — пригладив окладистую бороду, поинтересовался Сипягин. — Я весь — внимание, — улыбнулся хозяйке дома.
— Я‑то не особая почитательница таланта господина Алексея Максимовича Пешкова, — издалека начала она, переводя взгляд с мужа на гостя. — Да вы наливайте, господа, — подбодрила мужчин. — И мне, если не затруднит.
— Ну ка–а–к можно, — с иронией проронил Максим Акимович, разливая по рюмкам коньяк. — Говорите, матушка. Мне тоже интересно, что у вас за вопрос. Думаю, вас интересует судьба мошенника, стибрившего чугунные ворота, о котором давеча рассказывал сын, — поставил на стол бутылку с шустовским коньяком.
— Ну конечно… И особенно мучает вопрос, кто же — как вы, сударь, вульгарно выразились, стибрил у унтера Пришибеева 20 пудов сала, — рассмеялась она.
— У какого унтера? — заинтересовался министр внутренних дел.
— Да это старший отпрыск в газетах прочёл, — пригубил коньяк Максим Акимович. — Интересуется парень нашей действительностью. От него узнал, что Россия в прошлом году обставила Соединённые Штаты по добыче нефти. Знай наших, — допил коньяк.
— Да-а. Россия экономически крепнет, что пугает западные финансовые круги… Ваше здоровье, Ирина Аркадьевна, — выпил коньяк и закусил лимонной долькой Сипягин. — Это нанесло сильнейший удар по корпорации Рокфеллеров «Стандарт Ойл».
— Ого! — потрясённо поглядел на гостя Максим Акимович. — Я и названий таких не слышал.
— А наши поставки зерновых частично разорили английских сельхозпроизводителей…
— Пусть возвращаются к своим баранам, — поднял рюмку Рубанов.
— Извините ради Бога, Ирина Аркадьевна. Мужчины любят поговорить о политике. Что вы хотели спросить о Максиме Горьком? Я, конечно, догадываюсь…
— Это при дамах о политике, — уточнил Рубанов.
— А когда их нет, то о женщинах, — рассмеялась Ирина Аркадьевна. — Через четверть века, наконец, привыкаю к армейскому юмору супруга.
— О Максиме Горьком — это не обо мне ли? — поднял рюмку Рубанов.
— Дмитрий Сергеевич, — стала она серьёзной. — Вы правильно догадались. Именно хочу спросить о знаменитом писателе… А не о вас, сударь… Тоже мне, Максим Горький, — ласково улыбнулась супругу. — В конце прошлого месяца господин Пешков удостоился чести, которая для других писателей явилась наградой за долгие десятилетия творчества. Его избрали почётным академиком… Не успел ещё Горький получить подписанный августейшим президентом академии великим князем Константином Константиновичем диплом, как явившийся к нему полицейский чин вашего, господин Сипягин, министерства, предписал вернуть диплом. Вся Россия волнуется…
— Это студенческая Россия волнуется, — перебил её супруг. — Я‑то вот не волнуюсь…
— Генеральской России что волноваться… Но ведь это скандал… Вы не находите, многоуважаемый Дмитрий Сергеевич, — несколько саркастически произнесла она.
— Нет, не нахожу, — чуть покраснел министр.
— Дорогая, по–моему, ты невежлива с гостем, — сделал замечание Рубанов.
— Да нет, всё нормально… Ирина Аркадьевна не первая, кто затрагивает эту тему. 10 марта «Правительственный вестник» опубликовал сообщение, я почти дословно помню его: «В виду обстоятельств, которые не были известны соединённому собранию отделения русского языка и словесности и разряду изящной словесности Императорской академии наук, выборы в почётные академики Алексея Максимовича Пешкова, привлечённого к дознанию в порядке ст.1035 Устава уголовного судопроизводства, объявляются недействительными».
— Резонно, — поддержал неизвестно кого Рубанов. — Ирина Аркадьевна, дражайшая супруга моя, а что бы вы сказали, ежели бы того мошенника, что чугунные ворота умыкнул, товарищем министра внутренних дел назначили?
— Перестаньте язвить, дражайший супруг мой, коли ничего в литературной жизни не смыслите, — с унтер–офицерскими нотками, произнесла Ирина Аркадьевна. — Дмитрий Сергеевич, — отвернулась от поверженного супруга, — но неужели члены академии в определении литературного таланта писателя обязаны руководствоваться полицейскими соображениями о его политической благонадёжности?
— Это мой брат, сударыня, вас так настроил? — наконец обрёл дар речи Максим Акимович.
— Разумеется, Георгий Акимович возмущён произволом, — с жаром воскликнула Ирина Аркадьевна. — И не только он. Известные писатели Короленко и Чехов вернули свои академические дипломы.
— Всё так, уважаемая Ирина Аркадьевна. Газеты, и не только русские, подняли настоящую истерию, потому как, по их понятиям, пострадал писатель–демократ… А представьте себе, что когда к сорока дням смерти Боголепова один известный журналист написал об убитом министре положительную статью, то ни одна газета не опубликовала её, — кто из принципиальных либеральных соображений, кто из–за страха перед активно насаждаемым демократическим мнением, подкрепляемым пулями террористов. Вот так–то…
— Давайте лучше по рюмочке, — попытался смягчить сгустившуюся обстановку Рубанов.
— Вам бы только по рюмочке, сударь мой, Максим Полугорький, — пылая лицом, воскликнула супруга. — А здесь вся Россия бурлит…
Но её муж после выпитой в одиночестве рюмки, уже обрёл уравновешенность и философическое спокойствие духа.
— Во–первых, не только по рюмочке, можно и по стаканчику, во–вторых, почему полугорький?.. Дмитрий Сергеевич, сделайте милость, отправьте её, согласно Уставу уголовного судопроизводства куда–нибудь в Сибирь… Или в Рубановку, на худой конец, — засмеялся, довольный собой и юмором. — Тогда мы спокойно выпьем и побеседуем о дамах…
— Он не Буревестник, — спокойным голосом произнёс Сипягин, тоже обретя уравновешенность и философическое спокойствие духа. — Он Чёрный Ворон России! Поглядите на знаменитую его фотографию… Весь в чёрном. В чёрной косоворотке. Сидит на чёрном стуле, с перекинутым через спинку чёрным пиджаком, и в чёрных длинных волосах…
— Однако в книготорговле, по словам профессора Рубанова, на него огромный читательский спрос. Буквально за несколько лет тиражи его книг достигли ста тысяч экземпляров. Такого ещё не было ни у одного автора. Даже у Льва Толстого, которого Горький, кстати, называет «мещанином».
— Преходящая мода. Всё это временное явление.
Ирина Аркадьевна с иронией глянула на своего гостя, и неожиданно ей стало страшно. Она удивилась этому страху и не поняла, чего испугалась… А затем ей до слёз, до спазм в горле стало жалко Сипягина. «За что я его?» — подумала она, вновь глянув на министра, и замерла даже не от страха, а от ужаса. На долю мгновения ей показалось, что над головой Сипягина сияет светлый нимб.
Побледнев, она поднялась и ласково положила ладонь на рукав егермейстерского мундира. Простите меня, Дмитрий Сергеевич. Я не хотела вас обидеть, — вышла из комнаты, оставив мужчин одних.
— Устава уголовного испугалась, — успел крикнуть вслед супруге Максим Акимович, но она не обернулась, абсолютно не отреагировав на шутку.
Озадаченный, он уставился на Сипягина.
— И дался ей этот Горький, — поводил рукой над столом. — Давайте по водочке? — по ассоциации с писателем, предложил Сипягину.
Тот одобрительно покивал головой, без всякого признака нимба.
По унтерски выдохнув воздух после водки, Рубанов продолжил:
— А ведь я, Дмитрий Сергеевич, почти на 10 лет старше вас. Вам недавно 49 исполнилось, а мне в сентябре — 59 стукнет. Даже грохнет… Весьма серьёзный возраст, — вздохнул он. — Ну что, ещё по единой?
— Бывшего босяка Горького ещё можно понять, но чем недоволен ваш братец и такие как он либералы… За Россию страждут? А на деле, с помощью газет, создали в стране удушающую атмосферу общественного мнения, отрицающего всё православное и патриотическое, и фрондируют отрицательным отношением ко всем начинания императора и власти, — в раздражении, одним глотком опорожнил рюмку. — Кроме критики, сами–то, что делают для народа.., тех же рабочих, например… Только баламутят их. А правительство открывает читальни, организует и поощряет трезвые народные гулянья в парках, нанимает артистов для проведения концертов и спектаклей. Недавно читал отчёты Невского общества устройства народных развлечений. Стараются для простых людей. Проводят танцевальные вечера, открывают народные хоры, летом в парках и скверах устраивают кегельбаны, карусели, гимнастические площадки. Пусть народ соревнуется в силе, ловкости и беге. Да ещё раздают различные призы: сапоги, часы, шапки, гармони. Рабочие это видят и ценят. Интеллигенты и писатели в своём большинстве хотят видеть и видят только всё чёрное… Ага! Полиция разогнала бунтовавших рабочих во время Обуховских событий… Хотя полиция сильнее всего и пострадала. Им и патронов–то, практически, не позволили брать, дабы жертв не было… И я, и полиция, стараемся защитить народ от произвола всяких молодчиков–заводчиков…