Синий лабиринт - Дуглас Престон

Они прошли в зал морской жизни, и Уиттакер наконец остановился у одной из самых отдаленных ниш. Вход в нее был перетянут желтой лентой, какой обычно ограждают место преступления. У ленты стоял музейный охранник.

– «Уголок брюхоногих», – прочитал д’Агоста название на медной табличке перед входом.

Уиттакер кивнул.

Д’Агоста показал удостоверение охраннику, поднырнул под ленту и жестом позвал за собой Уиттакера. Они оказались в темном пространстве со спертым воздухом. На трех стенах ниши висели стеклянные шкафы с раковинами всех форм и размеров – от улиточных и двустворчатых до витых обиталищ трубача. В расположенных под шкафами витринах высотой по пояс были выставлены раковины других моллюсков. Д’Агоста фыркнул. Наверное, это было самое малопосещаемое место во всем этом треклятом музее. Его взгляд упал на стромбуса, розоватого и сияющего, и на мгновение д’Агоста перенесся в один из вечеров на Гавайях, когда песок все еще хранил тепло лучей только что закатившегося солнца, Лора лежала рядом с ним, а к их ногам подбегали пенистые волны прибоя. Он вздохнул и вернулся в настоящее.

Д’Агоста заглянул под витрину, где мелом были очерчены контуры тела и виднелись бирки на местах найденных улик, а также длинная полоса засохшей крови.

– Когда вы нашли тело?

– В субботу поздно вечером. Минут десять двенадцатого.

– А в какое время у вас начинается дежурство?

– В восемь.

– И этот зал – часть вашей зоны ответственности?

Уиттакер кивнул.

– Когда закрывается музей по субботам?

– В шесть.

– Как часто вы проходите через этот зал во время дежурства?

– По-разному. Интервалы между обходами могут составлять от получаса до сорока пяти минут. У меня есть магнитная карта, которой я должен провести по считывающему устройству, когда начинаю обход. Администрация недовольна, когда наши обходы становятся предсказуемо регулярными.

Д’Агоста вытащил из кармана план этажа, который прихватил по пути сюда:

– Вы можете нарисовать здесь маршрут ваших обходов или как вы их там называете?

– Конечно.

Уиттакер выудил из кармана ручку и провел на плане неровную линию, охватившую бóльшую часть этажа, после чего вернул листок д’Агосте.

Тот внимательно рассмотрел план:

– Похоже, обычно вы не заходите в эту нишу.

Уиттакер немного помолчал, словно обдумывая, нет ли тут подвоха:

– Обычно не захожу. Ведь это тупик. Так что чаще всего я прохожу мимо.

– Что же заставило вас заглянуть туда вчера в одиннадцать вечера?

Уиттакер потер лоб:

– Кровь оттуда вытекла в середину зала. Когда я включил фонарик, луч света упал на… на лужу.

Д’Агоста вспомнил всю эту кровищу на фотографиях выездной бригады криминалистов. Судя по реконструкции преступления, пожилой работник музея Виктор Марсала получил удар по голове тупым предметом, когда выходил из ниши. Его тело засунули под витрину, предварительно сняв часы, забрав бумажник и обчистив карманы.

Д’Агоста заглянул в свою записную книжку:

– Вчера вечером происходило что-нибудь необычное?

– Нет.

– Никаких ночных гостей, частных вечеринок, кинопросмотров, экскурсий после закрытия музея? Ничего в таком роде?

– Ничего.

Д’Агоста уже знал ответы на большинство своих вопросов, но хотел пробежаться по знакомой почве вместе со свидетелем, на всякий случай. Согласно отчету коронера, смерть наступила около половины одиннадцатого.

– В течение сорока минут до обнаружения тела вы видели кого-нибудь или что-нибудь необычное? Запоздавшего посетителя, который сказал, что заблудился? Работника музея не в его обычной рабочей зоне?

– Ничего такого я не видел. Все как всегда: хранители и научные сотрудники, работающие допоздна.

– А этот зал?

– Он был пуст.

Д’Агоста кивнул в сторону незаметной двери в дальней стене, с табличкой «Выход» над ней:

– А эта дверь куда ведет?

Уиттакер пожал плечами:

– В подвал.

Д’Агоста задумался. Неподалеку находился зал южноамериканского золота, но там, слава богу, все на месте, ничего не украдено и не перемещено. Можно было предположить, что Марсала, направляясь к выходу по завершении вечерней работы, потревожил какого-то бродягу, который прилег вздремнуть в этом темном уголке музея, однако д’Агоста сомневался, что история была настолько экзотичной. Если тут и было что-то необычное, так это то, что убийце удалось уйти из музея незамеченным. В нерабочее время из музея можно выйти только через хорошо охраняемый пропускной пункт на первом этаже. Возможно, убийца – кто-то из сотрудников музея? У д’Агосты имелся список всех, кто в тот день работал допоздна, – список на удивление длинный. Правда, и музей был огромным учреждением, в котором работали несколько тысяч человек.

Д’Агоста задал Уиттакеру еще несколько формальных вопросов, потом поблагодарил его.

– Я тут еще осмотрюсь, а вы можете возвращаться к своим обязанностям, – сказал он.

Следующие двадцать минут он изучал нишу и прилегающее помещение, постоянно сверяясь с фотографиями с места преступления. Но ничего нового не увидел; похоже, криминалисты ничего не упустили.

Подавив вздох, д’Агоста засунул айпад в портфель и двинулся в сторону отдела по связям с общественностью.

6

В списке любимых занятий лейтенанта Питера Энглера присутствие на вскрытии занимало последнее место. Нет, он не падал в обморок при виде крови. За пятнадцать лет службы в полиции он повидал достаточно мертвых тел – застреленных, заколотых, забитых, сбитых машиной, отравленных, расплющенных на тротуаре, разорванных в куски на путях подземки. Не говоря уже о его собственных ранениях. Он был человеком, который умел постоять за себя: исполняя служебный долг, он неоднократно доставал оружие и два раза использовал его. Насильственная смерть не была для него в новинку. Что выбивало его из колеи, так это зрелище холодного, заданного правилами расчленения тела, извлечения одного органа за другим, их тщательное обследование, фотографирование, описание… даже сопутствующие этой процедуре шутки. И конечно, запах. Но с годами он притерпелся и теперь относился к этому стоически.

Но у этого вскрытия было нечто такое, что придавало ему особенно жуткий характер. Энглер повидал немало вскрытий, но ни разу не присутствовал при таком, за которым внимательно наблюдал бы отец жертвы.

В прозекторской находилось пять человек, если говорить о живых: Энглер; один из его детективов по фамилии Милликин; старший судмедэксперт, он же патологоанатом; лаборант-препаратор, невысокий, патлатый и горбатый, как Квазимодо; а также специальный агент Алоизий Пендергаст.

У Пендергаста, разумеется, не было здесь особого статуса. Когда он обратился с этой странной просьбой, Энглер хотел было запретить ему допуск. В конце концов, агент упорно отказывался от сотрудничества. Но Энглер навел кое-какие справки и узнал, что, хотя в ФБР Пендергаст был известен своими нестандартными методами работы, раскрываемость дел, которые он вел, была очень высокой. Энглер никогда не видел досье, в котором содержалось бы столько благодарностей и выговоров. И в конечном счете он решил, что не стоит возражать против присутствия Пендергаста на вскрытии. Все-таки это был его сын. И потом, у Энглера было ясное ощущение, что Пендергаст так или иначе найдет способ обойти его запрет.

Патологоанатом, доктор Константинеску, тоже, кажется, знал Пендергаста. Константинеску был больше похож не на судмедэксперта, а на старого доброго сельского доктора, и присутствие специального агента совсем выбило его из колеи. Он был напряженным и нервным, как кот в новом доме. Проговаривая в висящий микрофон свои медицинские наблюдения, он то и дело останавливался, оглядывался через плечо на Пендергаста, потом прочищал горло и продолжал работать. У него ушел час только на то, чтобы провести внешнее обследование тела, – примечательное достижение ввиду полного отсутствия на теле чего-либо подлежащего экспертному исследованию. Снятие одежды, фотографирование, рентгеновский снимок, взвешивание, тесты на токсичность, указание на отсутствие особых примет и все остальное продолжалось чуть ли не целую вечность. Патологоанатом как будто боялся совершить даже малейшую ошибку, или же им владело странное нежелание выполнять эту работу. Лаборант, видимо не посвященный в подоплеку происходящего, проявлял нетерпение, переступал с ноги на ногу, снова и снова перекладывал инструменты. На протяжении всего этого времени Пендергаст, в халате, висящем на нем словно саван, неподвижно стоял чуть в стороне от остальных, переводя взгляд с Константинеску на тело сына и обратно, не произнося ни слова и не выражая никаких чувств.

– Отсутствуют явные повреждения – ссадины, кровоподтеки, колотые раны и другие травмы, – говорил в микрофон патологоанатом. – Первоначальное внешнее обследование вкупе с рентгенограммой свидетельствует, что смерть наступила в результате перелома третьего и четвертого шейных позвонков наряду с возможным поворачиванием головы, что привело к разрыву спинного мозга и последующему спинальному шоку.