Корни и побеги (Изгой). Роман. Книга 3 - Макар Троичанин

Шум машины отвлёк возбуждённую компанию от выяснения внутренних вечных проблем с помощью крика, хватания за грудки и размахивания кулаками. Некоторые, поспокойнее, бывшие в скверном состоянии подпития «чаем», повернули головы, а из-за толпы быстро выскользнул, выбежал на дорогу и встал перед надвигающейся машиной, широко растопырив ноги и раскинув в стороны руки, мужик страхолюдной даже для хорошего утра внешности. На нём были дырявые опорки на босу ногу с торчащими наружу чёрными пальцами, заношенные до дыр солдатские галифе, полотняная рубаха навыпуск с разорванным засаленным воротом и в цветной палитре еды, не попавшей в рот, а на голове – шапка, одно ухо которой  торчало вверх, а второе, как у беспородной шавки, обвисло вниз, зато поперёк склонившегося козырька алела новенькая полоска. Владимир посигналил, но это не сдвинуло чучела с места, и пришлось затормозить, тем более что уже все любители утреннего чая повернулись, заинтересованно выжидая развязки дорожного инцидента, готовые прийти на помощь своему нарушителю дорожных правил. Высунувшись в окно, Владимир услыхал, что живое препятствие ещё и издаёт громкие предупреждения: «Нельзя! Нельзя! Нельзя!». Пришлось приоткрыть дверь и обратиться за помощью:

- Товарищи, освободите дорогу. Везу срочный военный груз.

От толпы товарищей отделились двое, ничем не отличимые от оставшихся: ни внешним видом, ни испитыми физиономиями, - не торопясь подошли к «шлагбауму», взяли под руки и потащили прочь. Тот, упираясь вытянутыми вперёд ногами, продолжал истошно вопить: «Нельзя! Нельзя-я! Нельзя-я-я!», а потом вдруг вышел из роли дорожного заграждения, вырвался, ведомый звериным чутьём, и, подбежав к машине со стороны экспедиторши, просунул голову внутрь, уронив партизанскую шапку наружу. Лохматые нечёсаные пегие волосы его упали на лоб, смешавшись с густыми зарослями лица, а круглые выпученные глаза, мрачно мерцавшие сквозь растительность, уставились на Травиату Адамовну, забившуюся в угол и с ужасом смотревшую на косматое чудовище. Рассмотрев женщину, глаза чудища ещё больше округлились, почти вылезли из орбит, а лицо перекосилось гримасой боли и страха. Он отпрянул от окна, чуть не свалившись с подножки, неловко спрыгнул и побежал, куда глаза глядят, вопя во всё горло: «Ведьма-ака! Ведьма-а-а-ка! Ведьма-а-а-ака!». Пьянчуги, проводив его взглядами, стали всей кучей осторожно надвигаться к машине, чтобы удовлетворить любопытство и увидеть «ведьмаку», так напугавшую юродивого. Но Владимир не стал ждать новых зрителей, включил скорость, нажал на газ, и студебеккер, разметав подступающих, рванулся из плена и, выбежав из толпы, резво устремился вон из негостеприимного села.

Когда исчезли последние дома, Травиата Адамовна оторвалась от спасительного угла, глубоко вздохнула, сбросила ватник, охлаждая взмокшее от тревожного пота тело, сняла берет, освободив каштановую волну волос, нервно закурила, часто затягиваясь, и, не докурив до мундштука, почти тут же выбросила окурок за окно.

- Сумасшедший, что ли? – спросил себя и соседку Владимир, чтобы разрядить напряжение, вызванное нападением идиота. – Что это он изображал?

- Я узнала его, - ответила слегка дрожащим от не прошедшего ещё испуга голосом экспедиторша, - полицай! У него тоже тогда горел дом. Как факел! Из хорошего дерева построен… был. А в доме остались мать, жена и двое детей. Он всё рвался к ним, а партизаны, раскинув руки, не пускали, твердили: «Нельзя! Нельзя!». Я тоже стояла вместе с ними. Когда мне, уставшей и взвинченной от только что закончившегося боя, надоели бесполезные уговоры, я выхватила наган и дважды выстрелила над его головой, чтобы привести в чувство. Получилось наоборот: он как баба грохнулся на землю в истерическом обмороке и, наконец-то, затих. Зато всех зевак как ветром сдуло. Полежал он немного, потом с трудом сел, увидел меня, помотал дурной головой и вдруг как вскочит, как закричит: «Ведьмака!» и убежал. На дороге он партизан изображал. Жив, значит, прихвостень фашистский.

Она замолчала, снова переживая давнее и нынешнее происшествия, а Владимир решил не тревожить её ненужными расспросами. Дорога петляла в однообразном усыпляющем пейзаже лесов, изредка оголённых небольшими полями, постепенно скатываясь к Литве. Мысленно он был уже в Вильнюсе, моля бога, чтобы агент оказался на месте.

- 4 –

Когда Могильный вчера вечером развернул перед ним потрёпанную административную карту республики, сердце ёкнуло в ожидании долгожданного дальнего маршрута и в страстном желании, чтобы он пересёк один из пунктов замороженных агентов или хотя бы прошёл рядом. Владимир почувствовал даже, как оно дало сбой, и непроизвольно прижал руку к груди, стараясь скрыть волнение, когда начальник деловым голосом назвал конечный пункт командировки.

- Поедешь в Гродно.

Было, отчего заволноваться: в Гродно должен быть один из пяти агентов. И это ещё не всё. Могильный продолжал:

- Туда есть две дороги: южная, через Барановичи, - он толстым негнущимся пальцем с жёлтым обкусанным ногтем провёл по карте, - короче, но после Барановичей, с поворотом на Слоним, сильно разбита. Если пойдёт дождь, застрянешь даже на своём вездеходе. Поэтому в первый раз поедешь другой – севером, через Вильнюс. – Здесь сердце Владимира ёкнуло ещё раз, да так, что отдалось в голове: в Вильнюсе был ещё один агент. Он низко опустил голову к карте, чтобы не показать довольной улыбки и не выдать радостного блеска глаз от удачи. Даже захотелось по-американски хлопнуть Могилу по плечу и сказать, что он, в общем-то, неплохой парень. – Так дольше, но надёжнее. Срисовывай маршрут, возьми хорошую запаску, лопату, лом, топор, пару пустых ящиков, горбыля несколько штук и бочку с бензином.

Владимир на радостях чуть не спросил, зачем бочка, но вовремя вспомнил, что здесь нет заправочных станций.

- Я задержал диспетчера, иди, получи путёвку, пропуск и выезжай пораньше, чтобы добраться засветло. С тобой поедет экспедиторша. Она оставила адрес. Вот, заберёшь её утром из дома. Возьми обязательно тент и крепёжные верёвки, повезёшь скоропортящиеся продукты, консервы, разное барахло, она знает, надо, чтобы не вымокло и по дороге не утащили.

Переполнявшая радость мешала внимательно слушать, и Владимир только механически повторял: «Ясно».

- Возьми телефон диспетчера на всякий случай – мало ли что случится. На дорогах шалят банды, держи монтировку под рукой, никого не бери и никому не останавливай. У экспедиторши будет оружие. Всё. Действуй.

Могильный подождал, пока Владимир, торопясь, начертил себе на бумаге корявую копию маршрута, и ушёл, неторопливо унося массивное тело, не выразив никак своего отношения к примечательному первому дальнему рейсу новичка и оставив шофёра в смятении и сумбуре. Пришлось заставить себя сосредоточиться, несколько раз глубоко вздохнуть, мысленно повторить всё, сказанное начальником, наметить план действий и только тогда приступить к осуществлению.

Диспетчерша и то поздравила и пожелала ровной дороги.

С помощью задержавшегося на свою голову и потому чертыхавшегося работяги Владимир загрузил двухсотлитровую пустую бочку, накрепко привязал к борту проволокой, подогнал машину к заправочной будке и залил бензином под завязку. Хорошенько закрепил тент, особенно задний полог. Тщательно вымыл машину, что и так делал ежедневно к раздражению других шоферов, бросающих кормильцев ночевать грязными и неухоженными, торопясь по домам, где ждала такая же неухоженная полуголодная семья и успокаивающая четвертинка. Забросил в кузов инструмент, запаску, ящики, горбыль, посидел, соображая, что бы ещё сделать, поскольку уходить не хотелось, а хотелось выехать прямо сейчас. Пересилил бурлящую торопливость, успокоился и с сожалением ушёл домой.

В дорогу постояльца собирал Сергей Иванович, и видно было, что занятие это ему нравится. Особенно тронуло Владимира то, что, пересчитав свои деньги, он предложил половину и остался недоволен, когда отъезжающему еле-еле удалось отговориться. На родине такого не могло случиться. Немец, возможно, и не откажет, если у него попросят, объяснив, зачем и когда и с какими процентами вернут, но никогда не предложит сам. Было немного стыдно и приятно.

Ночь спал плохо, хотя и договорился с Сергеем Ивановичем, что тот подстрахует.

У дома экспедиторши несколько раз посигналил, вышла женщина в офицерской шинели, небрежно наброшенной на белую рубашку. Он узнал Травиату Адамовну и несказанно обрадовался, что едет с нею, а не с кем-то другим, что поездка начинается счастливо. Зевая, она позвала пить чай, но он решительно отказался, не желая терять времени, которое, ещё не начав тратить, уже экономил. Выехали в половине шестого, гремя по пустынным улицам, и Владимир всё боялся, что их вот-вот остановит патруль, но всё обошлось.

- В Вильнюсе задержимся, - прервала его воспоминания Травиата Адамовна, - посылку надо передать и взять кое-что.