Любовь на коротком поводке - Риттер Эрика

— Тебя зовут ДАНА? Да будет тебе! — немедленно завелась Карен. — Не говори мне, что ты ВСЕРЬЕЗ готова провести остаток жизни, отзываясь на замороженное и слащавое КАНАДСКОЕ имя Дана. Вот что я тебе скажу. В качестве личного одолжения я над чашей этого вина Моген Дэвида нарекаю тебя Кэти. НАСТОЯЩИМ именем, которое тебе подходит. АМЕРИКАНСКИМ именем.

Она даже не поинтересовалась, что я думаю по поводу «Кэти», что было вполне для нее типично. Я не стала возражать, что было типично для меня. Более того, мне даже льстило, что я завела первую подругу в колледже, которая так ко мне хорошо относилась, что взялась переделать мое имя. Как потом выяснилось, на манер своего — Карен. И дала мне новую национальность, такую же, как у нее.

— Кэти Ягер? — Я хихикнула. — Из Омахи? — Это все случилось еще на первом курсе, когда Карен принялась представлять меня другим под избранным ею для меня именем. — Ты просто так взяла и решила, кто я и откуда?

— Конечно, лапочка, — пожала плечами Карен. — Уверена, что Омаха звучит КУДА симпатичнее, чем Гофер Прери или откуда ты НА САМОМ ДЕЛЕ.

Кто бы сомневался. Но шло время, и я начала иногда слабо жаловаться.

— Знаешь, ты не должна считать, что сделала мне комплимент, превратив в почетную американку. Особенно если вспомнить о событиях в Юго-Восточной Азии.

Но только в последний год, когда мы уже стали аспирантками, я возмутилась.

— Карен, пожалуйста, перестань представлять меня как Кэти, слышишь?

Но она не слышала. Почему-то в тот последний год отношения между нами изменились. У меня был друг, с которым я не познакомила Карен и который знал меня как Дану. И когда Карен в первый раз выступила с номером, основанном на материале покойного Ленни Брюса, она умышленно приняла мои поздравления за кулисами со сдержанной прохладцей.

После окончания колледжа мы разъехались в разные стороны. И только много лет спустя случайно встретились, и не в Монреале, а здесь. В фойе небольшого экспериментального театра, где Карен выступала с материалом, больше смахивающем на Сандру Бернхард, чем на Ленни Брюса.

— Ты стала ПИСАТЕЛЬНИЦЕЙ! — взвизгнула она, после того как я пробормотала что-то насчет работы над сценарием. — Это только доказывает, какая мы с тобой ИДЕАЛЬНАЯ пара, милая Кэти. Ты можешь написать что-нибудь для МЕНЯ, например, насчет тех мудаков, которые нам назначили свидание в день нашей первой встречи. Если это не блестящий пример догмы, догоняющей карму, то тогда что это?

Чем бы это ни было, я вдруг так обрадовалась нашей встрече, что забыла возразить против того, чтобы еще раз превратиться в Кэти. И не удосужилась пояснить, что именно я пишу в качестве литературного негра, чья настоящая карма и не пытается догнать никакой догмы.

— Знаешь, — говорю я ей сейчас спокойно, — я совсем не то, что ты думаешь. И никогда такой не была.

Она смотрит на меня своими васильковыми глазами.

— Ты ИМЕННО то, что я думаю, а я НИКОГДА не ошибаюсь.

Что это, симпатия или упрямство, которое подпитывает ее чувства ко мне? До сегодняшнего дня я так и не могу решить. Ее светлые волосы в сочетании с черной кожаной курткой производят впечатление, которое усиливает ощущение парадокса, каким она вечно является.

Пока я это обдумываю, появляется официант в белой рубашке и нависает над нами, пытаясь помочь.

— Тут написано «цыпленок на свободной плите»? — Я показала ему меню. — Что это значит?

Он пожал плечами.

— Может, они жарят его… сверху, на плите?

— Да нет, здесь про свободную плиту. А, черт, забудьте. Дайте мне яичный салат, хорошо? И я обещаю не спрашивать, где эти яйца провели дни своего формирования.

— Кэти!! Одумайся, милая. Какое тебе ДЕЛО? С какой поры ты превратилась в бывшего ВЕГЕТАРИАНЦА, который мухлюет с цыплятами?

— Да нет, это ты мухлюешь с цыплятами. Вспомни всех маленьких мальчиков, которых ты сбила с пути истинного.

Это не совсем правда, но, с другой стороны, доля истины здесь есть. Из того, что я знаю о ее личной жизни, можно сделать вывод, что Карен никогда не встречалась с мужчинами старше тридцати. И, несмотря на свой возраст, все еще умудрялась разорять семейные гнезда. Хотя все ее романы были непродолжительными. Насколько я знаю, она просто пожирала своего возлюбленного в конце вечера, подобно какому-то насекомому, самка которого немедленно выводит самца из обращения, поедая его сразу после спаривания.

Карен улыбается хищной улыбкой.

— Забудь про МЕНЯ. Мы ведь говорим о твоих приятелях в перьях.

— Ну, я не знаю. Если я не буду их есть, то смогу думать, что жизни, которых они лишились, были стоящими.

— Лапочка, тут ты перегнула. — Она снова качает головой, как будто я привела ее в искреннее отчаяние. — Ты что же, думаешь, что весь смысл этих «цыплят на свободной плите» в том, чтобы ОНИ лучше провели время? Цель — сделать их ВКУСНЕЕ. А не в том, что гуманнее прибивать птичку к насесту, прежде чем отрубить ей ГОЛОВУ.

Смешно, но я готова поклясться, что она на меня злится. Видит бог, ее собственные идиосинкразии так же запутаны, как и мои. Даже больше. Возьмите, к примеру, этот ее дом — идеально вымыт-вычищен, как приемная популярного хирурга-отоларинголога. Посуда и столовые приборы убираются в посудомоечную машину сразу же после еды, иногда — даже во время еды.

Насколько мне известно, Карен стирает каждый день, загружая в свою стиральную машину все предметы одежды и постельного белья, которые вступали в контакт с ее телом за последние сутки. Более того, я точно знаю, что, расставшись со мной, она немедленно рванет домой в своем тщательно вычищенным пылесосом «фольксвагене», чтобы зашвырнуть шмотки, которые были на ней, в стиральную машину. Вместе с посудным полотенцем, которым она, возможно, пользовалась для вытирания стакана еще до ухода из дома, и уже выстиранной ночной рубашкой, которую ей захотелось для пущей надежности простирнуть еще раз, прежде чем лечь в ней спать.

— Мы не могли бы не обсуждать цыплят, прибитых гвоздями к насесту? — взмолилась я. — Во всяком случае, не в тот момент, когда я собираюсь съесть бутерброд с яйцом.

— Я хочу сказать, — продолжает Карен, как будто не слыша моих слов, — что это может быть результат написания текста для какой-то тупой шавки. Например, начать относиться к ним так, будто они ЛЮДИ?

— Ты про что, черт побери? И вообще, не пишу я никакого текста для собак! Если бы ты хоть раз посмотрела передачу, то заметила бы, что удивительная Грейс слишком занята, чтобы пускаться в пустую болтовню.

Хотя теперь, когда я об этом думаю, мне смешно, что личная жизнь цыплят в последнее время начала меня беспокоить. Может, Карен и права и все происходит от указаний, которые я вставляю в свои сценарии. Например: «Грейс чувствует, что Томми в опасности». Или: «Грейс первым делом думает о безопасности детей в школьном автобусе».

К моменту нашего расставания Карен, похоже, забывает о моей неусыпной заботе о цыплятах и моей несостоятельности в качестве творческой личности. Она снова в легкомысленном настроении, чмокает меня в щеку, произносит: «Счастливого пути домой, детка!» — и в последний раз ослепляет меня своей белозубой улыбкой. Все признаки ее раздражения испарились, не оставив никакого следа. Я опять есть то, чем меня считает Карен, и опять же — она никогда не ошибается.

Я поражаюсь: что есть во мне такого, что вызывает подобные предположения? Когда я была ребенком, мой брат Пол, совсем как Карен, постоянно менял свое ко мне отношение. То он на меня безумно злился, то яростно защищал. Он был из тех братьев, кто мог поотрывать головы моим куклам, но на которого можно было рассчитывать, что он отвезет меня домой в коляске во время грозы, тогда как другие дети смеялись надо мной из-за того, что я ее боялась. Как с Полом, так и с Карен я никак не могла понять, что же такое во мне вызывало эти перемены.

Мы близнецы, но почему-то Пол всегда выглядел старше. Надо сказать, что, когда нам исполнилось по одиннадцать лет, я еще не покинула мира фантазий, а Пол уже привык болтаться на углу с приятелями и строить из себя крутого. Что означало, что каждый день по дороге из школы домой я вынуждена была скакать мимо него верхом на воображаемой лошади.