Сошедший с рельсов - Джеймс Сигел

Сейчас было утро. Уинстон довольно скалился, потому что Чарлз не мог назвать никого, кроме Яза.

Киллбру. Пардон, это семь букв.

Петрочелли. Мысль хорошая, но букв-то десять.

– Может, дашь мне время до вечера?

– Чтобы ты пересмотрел составы, а потом притворился, будто вспомнил?

– Да.

– Ну хорошо. Давай.

Уинстон не был похож на обычного почтальона. Во-первых, он был белым. Во-вторых, достаточно сообразительным, чтобы самому писать тексты. Чарлз не раз задумывался, почему он всего-навсего разносит чужие бумажки. Но никогда не спрашивал. Они были не настолько близки.

Уинстон посмотрел на него с озабоченностью:

– Шеф, ты в порядке?

– В порядке, – отозвался Чарлз, хотя ничего подобного не чувствовал. Он получил от изменщика-босса заказ на рекламу болеутоляющих средств с припиской в конце страницы: «До лучших времен». Только когда наступят эти времена?

И теперь он сидел и думал о грядущем обеде. И о той, с кем он будет обедать. О женщине с лучистыми глазами.

Я никогда не обманывал Диану, думал Чарлз.

Ни разу.

Не то чтобы он время от времени не испытывал такого желания. Мучительно испытывал – симптомы иногда напоминали тревожные признаки сердечного приступа: легкая потливость, тупая боль в груди, небольшая тошнота. Стоило ему собраться идти дальше, как возникали такие симптомы.

Или того хуже.

Трудность заключалась в том, что он, как и Диана, считал неверность не просто загулом, а предательством. А предательство ассоциировалось в его голове с Бенедиктом Арнольдом[11] и скандалом «Блэк сокс»[12]. Предателя либо проклинают, либо казнят. Кроме того, Чарлз любил жену. Во всяком случае, любил ее постоянное присутствие рядом.

Но все это было до того, как жизнь его предала. До того, как он начал мечтать о переселении в параллельную Вселенную.

– Неважно выглядишь, – встревожился Уинстон. – Это, часом, не заразно?

– Нет.

Разве можно подхватить то, что случилось с ним?

– Вот и Дик Лемберг тоже так говорил.

– Дик Лемберг – кто это такой?

– Никто не знает. Умер, и все.

– Спасибо, успокоил, – заметил Чарлз.

– Даю тебе наколку, – продолжал Уинстон.

– Наколку?

– Насчет остальных игроков. Трое из Американской лиги.

– А почему ты не сказал, что четверо из Национальной?

– А ты ничего, в порядке, соображаешь.

Уинстон не обладал менталитетом «синего воротничка», зато имел комплекцию работяги. Казалось, он способен побить любого, стоит лишь захотеть. На предплечье у него красовалась татуировка «АБ».

– Совершил ошибку, – как-то признался он Чарлзу.

– Что сделал наколку?

– Да нет, что встречался с этой девахой, Амандой Барнс. А тату мне нравится. Кстати, я совсем не уверен, – сказал он, вставая и собираясь уходить, – что это семь игроков с одиннадцатью буквами в фамилиях, а не наоборот. Мы трепались об этом с одним парнем около двух ночи. Так что, может, я и перепутал.

Они встретились в итальянском ресторане на пересечении Пятьдесят шестой и Восьмой улиц, о котором шла слава, что сюда захаживал Фрэнк Синатра.

Наряд Лусинды потряс его, если считать признаком потрясения глаза, увлажнившиеся от обожания и возбуждения. На ней была блузка с треугольным вырезом, которая не висела, не ниспадала, не скрывала, а облегала.

Возможно, всему виной были расходившиеся нервы. Это как встреча с поставщиком: никогда не знаешь, чего ожидать.

И посему Чарлз задал ей вопрос, словно товарищу по работе:

– Чем занимается ваш муж?

– Играет в гольф, – ответила она.

– За деньги?

– Надеюсь, нет.

– И как долго вы…

– Женаты? Достаточно, чтобы не сразу вспомнить. А вы?

– Восемнадцать лет. – Чарлзу не требовалось производить подсчетов. Да и не хотелось. Хотя, если так рассудить, разве их разговор о супругах не являлся свидетельством того, что между ними не происходило ровно ничего предосудительного, что все оставалось абсолютно невинным?

– Восемнадцать лет назад я училась в начальной школе, – заметила Лусинда.

И Чарлз мгновенно начал подсчитывать, сколько ей лет. Что-то около тридцати?

– Ну так что там у вас? – спросила она. – Снова нож в спину?

– Получил новый заказ на рекламу.

– Неужели?

– Какой-то аспирин. Врачи утверждают, будто он в два раза действеннее нынешнего.

– Поразительно!

– Впрочем, те же врачи теперь вообще не рекомендуют употреблять аспирин.

– И что вы собираетесь делать?

– Понятия не имею. Сплошная головная боль.

Лусинда рассмеялась. У нее были тонкие запястья и сужающиеся к кончикам пальцы, которыми она смахивала длинные темные волосы с глаз – точнее, с одного глаза, и Чарлз вспомнил Веронику Лейк в «Этом наемном убийце».

– Как вы оказались…

– В рекламе? Никто не знает, как оказывается в рекламе. Таинство. Вдруг вы в деле – и все.

– Нечто вроде брака?

– Брака? Боюсь, что не совсем вас понимаю.

– Хотите – верьте, хотите – нет, я не помню, чтобы стремилась замуж. Не припоминаю, как говорила «да». Хотя определенно говорила.

Лусинда повернула кольцо с алмазом, словно желала убедиться, что оно на пальце и она в самом деле замужем. Неужели обаяние Чарлза заставило ее забыть о семье?

– Вы познакомились с мужем в Техасе?

– Нет. В Техасе я покуривала травку и считалась пропащей.

– Ах да, вы же были юной правонарушительницей.

– В Амарилло это называлось бунтарством. А вы? Что поделывал юный Чарлз?

– Боюсь, что жил паинькой. Юный Чарлз много читал и вовремя сдавал сочинения и курсовые работы.

– Значит, вы были тем самым увальнем, над которым все потешались?

– Увы.

Чарлз купался в отсветах недавнего свидания.

И к сожалению, таращился на папку с названием «Обзор пожеланий заказчика».

Реклама болеутоляющих и моющих средств, как и деодорантов, далеко не всегда вызывает восторг у исполнителя. Рекламщики живут в мире, который мало замечает их работу, исключая, конечно, заказчиков. Зато те устраивают постоянный экзамен, переэкзаменовку и снова экзамен их задумкам. И как бы удачно ни складывались отношения, дело все равно кончается домохозяйкой, волокущей к телеобъективу сумку с товаром и клянущейся, что теперь ее жизнь круто изменилась.

Чарлз унаследовал не только заказ, но и начатую работу. Ее успели проверить и перепроверить, а затем отослали в три торговых дома для обеспечения финансированием. Один из них – «Хэдквотерз продакшен» – был рекомендован агентством. Чарлз знал бизнесменов: Том Муни – старомодный зануда, а Фуллер Браш – человек с большими завихрениями.

Исполнительный директор его нового заказа Мэри Уидгер направила ему на ознакомление телесценарий. На этот раз обошлось без сумки с товаром. Домохозяйка протягивала болеутоляющее мужу и сулила ему новую жизнь.

Чарлз позвонил продюсеру агентства Дэвиду Френкелу. Раньше им не доводилось работать вместе, поскольку Дэвид занимался такой рекламой, с которой Чарлз столкнулся впервые.

– Да, – сказал в телефон Френкел. – Кто это?

– Чарлз Шайн.

– О, Чарлз Шайн!

– Похоже, нам предстоит общее дельце.

– Давно пора, – ответил Дэвид, и Чарлз так и не понял, то ли он таким образом проявлял дружелюбие, то ли выражал удовлетворение выдворением Чарлза в страну анальгетиков.

Чарлз все-таки решил, что к нему проявляли дружелюбие. Продюсер агентства обеспечивал финансирование сценария, согласовывал, к обоюдному удовольствию, гонорары и участвовал в создании ролика.

– А не многовато ли за работу? – поинтересовался Чарлз, имея в виду проставленную карандашом сумму внизу листа. Ее уже разбили по статьям на редактирование, озвучивание, послесъемочные затраты и комиссионные агентства и направили на согласование заказчику.

Девятьсот двадцать пять тысяч долларов за два съемочных дня.

– Они всегда так платят, – буркнул Дэвид.

– А не много ли за двух актеров и склянку аспирина?

– Такая цена, – бесстрастно сообщил Дэвид.

– Прекрасно.

Сумма не должна была беспокоить Чарлза, коль скоро она не взволновала заказчика. А если верить Дэвиду, она заказчика не взволновала.

Тем не менее, Чарлзу она показалась чересчур завышенной.

– Послушайте, давайте сойдемся на следующей неделе и вместе по всему пробежимся.

– У меня каждая минута на счету, – ответил Дэвид.

И Чарлз догадался, что продюсер все же не грешил дружелюбием.

Второе свидание больше напоминало обед, чем встречу людей, которых тянуло друг к другу.

Когда принесли десерт – пирожные и капуччино, Лусинда сказала:

– Вы не рассказывали о своей дочери. Какая она?

– Нормальная.

– Нормальная?

– Да. Нормальная.

– И это все? Не слишком вы словоохотливы.

– Грубая, своенравная, раздражительная. В общем, обычная.